огромные прибыли, а большинство населения городка становится жертвой жадности меньшинства. Сложнее всего было найти конкретные цифры, чтобы, разобравшись в них, в нужный момент представить доказательства. Он осторожно завёл знакомства с видными чиновниками из городской управы, чтобы они обратили внимание на его существование, считая это важной стороной своего дела. К примеру, обсудил с партсекретарем Лу Цзиньдянем планы по возрождению производства лапши, а с ним и всего утраченного блеска Валичжэня. Тот отнёсся к ним с воодушевлением. Главным Цзяньсу считал использование научного подхода к старинному производству. Несколько раз он приглашал в «Балийский универмаг» выпить вина бухгалтера фабрики, полагая, что нужно водить дружбу с этим одетым в чёрное человеком с худощавым лицом. Бухгалтер хихикал, показывая почерневшие зубы, и с каждым глотком костерил «Крутого» Додо, который, по его словам, лапал всех работниц в цехе, как костяшки счётов. И не переставал хихикать до тех пор, пока урождённая Ван не отложила своих глиняных тигров, подошла и влепила ему пощёчину. Из магазина они с Цзяньсу уходили в обнимку, испытывая друг к другу самые тёплые чувства.
С тех пор по ночам Цзяньсу занимался подсчётами. Для этого дела больше подходил его старший брат Баопу, но пока он не стал привлекать его. Возможно, предстоит уйма расчётов, в которых никогда не разберёшься. Но он был исполнен решимости нарисовать хотя бы общую картину. «Крутой» Додо мог обмануть кого угодно, но не этого парня с бледным лицом и горящими глазами. Поздно ночью, когда все уже спали, он запирал дверь каморки на щеколду, открывал небольшую, плотно исписанную записную книжку и начинал проверять счета. На фабрике сто двенадцать рабочих, которые обрабатывают пятнадцать тысяч цзиней зелёной фасоли в день; до механизации старой мельнички в пору высокого спроса они могли ежедневно обрабатывать одиннадцать с половиной тысяч цзиней, а в пору низкого спроса — пять тысяч триста цзиней. При трёх месяцах высокого спроса всего это составляло один миллион восемьсот тридцать тысяч цзиней. Плюс миллион сто пятьдесят тысяч цзиней, обработанных за пять месяцев после механизации, итого получалось два миллиона девятьсот восемьдесят тысяч цзиней. Выйдя на эту огромную цифру, Цзяньсу долго пребывал в потрясении. Он взволнованно ходил туда-сюда по комнатке и бормотал: «Два миллиона девятьсот восемьдесят тысяч!..» На берегу реки погромыхивали старые мельнички, за год с небольшим после начала срока аренды «Крутого» Додо они неторопливо перемололи целую гору фасоли. Погода определяла несколько сезонов — с марта по июнь, с июля по октябрь и с ноября по февраль следующего года; по сезонам разнился и выход муки, но разница была невелика, в среднем на один цзинь лапши требовалось два целых пятьдесят восемь сотых цзиня сырья. Таким образом, за тринадцать месяцев объём продукции «Балийской фабрики лапши» составил один миллион сто пятьдесят тысяч с лишним цзиней.
Реализовать этот миллион с лишним — задача непростая, начиная с января, цены поднимались и падали трижды. После открытия приморских городов экспортная цена лапши «Байлун» значительно подскочила — с девятнадцати до пятидесяти одного процента. В целом импортная лапша продавалась по два целых пятьдесят три сотых юаня за цзинь, на внутреннем рынке по одному юаню шестнадцать сотых за цзинь. Досчитав до этого места, Цзяньсу покрылся холодным потом, и всё тело зачесалось от этой огромной разницы. «Когда фабрика перейдёт под мой контроль, организую мощную экспортную группу», — подумал он. Много лет назад суда, перевозившие лапшу в южные моря, стояли в Валичжэне по всему руслу реки, и этот лес мачт был самой прекрасной картиной в мире. Цзяньсу хрустнул костяшками пальцев, сжал руку в кулак и яростно ударил по столу. Жгучая боль пронизала всё тело, он взял одну руку в другую, а перед глазами почему-то мелькнула та девушка, срезающая колючки. Он крепко зажмурился. Пышущее жаром тельце лежало на его крепкой руке и, казалось, вот-вот завертится. Он отнёс её из-под подставки для коровьего гороха в свою каморку… Из плотно зажмуренных глаз выкатилась слеза. Цзяньсу прикусил губу и снова принялся за подсчёты. Выяснилось, что валовая прибыль от экспортных продаж пятисот восьмидесяти шести тысяч пятисот цзиней лапши составила миллион четыреста восемьдесят три тысячи восемьсот сорок пять юаней, а валовая прибыль от внутренних продаж пятисот шестидесяти трёх тысяч пятисот цзиней — шестьсот пятьдесят три тысячи шестьсот шестьдесят юаней. То есть за тринадцать месяцев фабрика получила валовую прибыль в размере двух миллионов ста тридцати семи тысяч пятисот пяти юаней. Это уже после отчисления производственных и транспортных расходов и убытков.
Эта последняя большая цифра невероятно взволновала Цзяньсу. Он даже не стал считать дальше, стараясь запомнить её. Великолепие этой цифры заставило невольно вернуться к положению семьи Суй в двадцатые-тридцатые годы, когда богатство семьи в несколько раз превышало эту цифру, её влияние распространялось далеко за пределы бассейна Луцинхэ, и за несколько десятилетий она заняла заметное место в истории городка… На каждый подсчёт уходило немало времени. Считать на счётах Цзяньсу не умел и работал с красным карандашом. Вспомнились рассказы брата о том, как отец за несколько лет перед смертью занимался подсчётами день и ночь. Тогда это казалось смешным, а теперь, похоже, всё стало ясно. С дальнейшими подсчётами эта сумма будет понемногу уменьшаться. Будет вычтена заработная плата, стоимость сырья, расходы на реализацию, налоги на побочный промысел… Но и тогда это ещё не будет чистая прибыль; потому что наряду с производством лапши производятся и побочные продукты — выжимки и молочко, которые используются в виноделии, как корм для животных и удобрение. Учитывая разницу в качестве и цене, доход от отходов производства следует включить в доход от производства лапши, а это составит ещё одну значительную сумму. Все эти суммы постепенно опутывали его, словно сетью, которая сжималась всё плотнее, и ему уже было не выпутаться.
Во время ночных визитов в цех все эти цифры крутились у него в мозгу. Среди белого пара выстроившиеся в ряд чаны с крахмальной массой, бассейны с горячей и холодной водой походили на колонку нулей в какой-то громадной цифре. Работавшие среди пара люди постоянно добавляли что-то к этой цифре, и он не представлял себе окончательного результата, в котором принимала участие сотня человек. Бесчисленные пряди серебристой лапши попадали из бассейна с горячей водой в бассейн с холодной, чтобы потом розовые руки увязали их и подвесили — ещё один небольшой разряд исчисления. Цифры округлялись, росли по неизменной десятичной системе. Серебряные нити сплетались, спутывались в беспорядке так, что их было уже не разъединить, и колыхались в воде, образуя новые связки. Свободно колыхавшиеся нити теперь чётко выстраивались справа от запятой. Под всепроникающий сверху стук стального ковша крахмальная масса превращалась в тонкие молочно-белые нити, которые тоже вносили свой вклад в увеличение этой гигантской цифры. Каждая маленькая цифра походила на колёсико изобретённого Ли Чжичаном передаточного механизма и, уменьшаясь слева направо, связывалась в единую цепочку этими круглыми тонкими нитями. Когда Ли Чжичан закончит проектирование своего механизма и он будет установлен среди висевшего в цехе тумана, эта громадная цифра мгновенно будет дополняться новыми значениями… Всякий раз, когда Цзяньсу застывал, глядя на производственный процесс, неподалёку раздавался кашель Даси. Однажды Цзяньсу собирался уже уходить, когда на плечо ему легла мясистая рука. По запаху Цзяньсу сразу понял, кто это, но специально не поворачивался.
— Не заснуть, мать его, — проговорил «Крутой» Додо. — Пойдём, пропустим по стаканчику! — Он потянул Цзяньсу на выход, а когда они дошли до пухлой Даси, хмыкнул: — Твой постоянный кашель неспроста, это болезнь. Хорошо, что её может вылечить любой мужчина.
Они перенесли на кан маленький белый столик на коротких ножках и устроились, чтобы выпить. В кане горел огонь, и оба вскоре взмокли. Додо вынул из свёрнутого белья бутылку «Маотай»:
— Хочу вот поднести Четвёртому Барину. Но сперва нужно проверить, настоящая ли. Прошлый раз он с одного глотка определил, что подделка, и вышвырнул в окно. Хе-хе… Настоящая, как думаешь? Настоящая.
Цзяньсу выпил совсем немного, а Додо той ночью опрокидывал одну за другой. Он сидел, покачиваясь, и смотрел на Цзяньсу. Ему казалось, что голова Цзяньсу то увеличивается, то уменьшается — странное зрелище. Наверное, так странно выглядят все из семьи Суй. И Додо со смехом протёр глаза:
— Слушай, Цзяньсу, ты не знаешь, в этом году замышляет ли кто-нибудь против меня? — Цзяньсу промолчал. — У меня всё благополучно, это их раздражает. Но я ещё в самом начале! Есть «промышленники», у которых по три-четыре машины и по секретарше рядом. Мне такое тоже надо. Как думаешь, есть такие, что строят мне козни?
Цзяньсу поднял взгляд на Додо — глаза у него были полуприкрыты. С силой сжав губы, Додо разбил рюмку о стол:
— Если кто в Валичжэне и посмеет строить козни семье Чжао, то наверняка кто-то из семьи Суй… Хм, хм! Но если кто из других против меня замыслит, одним пальцем проткну, а ежели это будет юнец из семьи Суй, и пальцем не пошевелю! — При этом Додо выпрямился и расхохотался. Цзяньсу смотрел на него, ничего не понимая. Додо встал: — И пальцем шевелить не надо. Вон той штукой и прикончу. — И задрал зад, с усилием двинув тело вперёд.
Кровь бросилась Цзяньсу в голову, зубы застучали. Краешком глаза он глянул на тесак на подоконнике.
Расколотив рюмку, Додо потерял настрой пить. Вытащил откуда-то ржавую иголку и стал пришивать пуговицу. Всякий раз голая жирная рука вытягивала очень длинную нитку, взлетая с иголкой высоко вверх, при этом всё тело как-то странно подрагивало. Глаза Цзяньсу были прикованы к тесаку, а Додо знай себе вытягивал нитку. Один раз его рука с иголкой поднялась аж до макушки Цзяньсу, и неожиданно остриё свернуло в сторону, стремительно ткнув в правый глаз. Вскрикнув, Цзяньсу ушёл головой влево и одновременно правой рукой перехватил жирную руку с иглой.