— Почти, — хмыкнул, глядя на него, Додо и рассмеялся. Сердце Цзяньсу заколотилось, он не только не отпустил руку — глаза, не отрывавшиеся от тесака, яростно блеснули.
— На руку смотри, — произнёс Додо и с силой ковырнул мизинцем захваченной руки прямо по ногтю указательного пальца Цзяньсу. От пронзившей до самого сердца боли Цзяньсу аж задрожал, а Додо, воспользовавшись этим, вывернул запястье и высвободил руку с иглой… Ржавая игла снова воткнулась в пуговицу, неторопливо вытянулась длинная чёрная нитка. — Вообще-то молод ты ещё, не годишься, — заявил он, продолжая пришивать пуговицу. — Этому трюку я в годы войны научился. А ты на войне не был… Может, старший брат твой в этом больше поднаторел.
Когда в ту ночь Цзяньсу уходил от Додо, его всего трясло. Он решил сразу зайти на мельничку у реки, но обсуждать что-то с Баопу не собирался. Перед глазами ещё стояла произошедшая в прошлый раз ссора. Шатаясь на леденящем западном ветру, он стиснул зубы и решил устроить на фабрике «пропавший чан». Раз решение принято, трясти его стало меньше. Он вернулся к себе в каморку, всё тело ныло от усталости, но сон не шёл, и он снова взялся за подсчёты. Он считал и раздумывал до самого рассвета, часа, когда наибольшая усталость охватывала всех работников. В такое время к работе лучше и не приступать. Устроить «пропавший чан» — пара пустяков, будь то помол фасоли, осаждение крахмала, перемешивание крахмальной массы, температура воды, ошпаривание фасоли, смешивание крахмального раствора… «Пропавший чан» может случиться при несоответствии на любом этапе, вот некоторые и пожалуются на свою судьбу. Возможно, самый подходящий способ — взяться за крахмальный раствор.
В проулке запели петухи. Цзяньсу отправился на фабрику. Было прохладно, и он надел чёрную накидку с капюшоном.
Вокруг отстойника царило спокойствие, следивший за ним работник уже где-то прикорнул. Цзяньсу остановился у края, глядя на раствор, отсвечивающий под газовой лампой светло-зелёным. Цвет приятный, поверхность ровная, как зеркало. Крахмал спал в растворе крепким сном, закваска обнимала своё дитя. В ноздри бил душистый, вроде бы чуть кисловатый запах. Он понимал, что это ещё не идеальный раствор, что он питает всё остальное производство, что от него зависит идеальное прохождение нескольких последующих производственных процессов. Под светом фонаря его тень падала на поверхность чана, и ему показалось, что он видит на воде пару чистых, незамутнённых девичьих глаз. Он перевёл взгляд, ища железный ковш и обжигающую трубу с горячей водой: нужно было только пустить горячую воду, добавить несколько черпаков чёрных дрожжей, и дело сделано. Из цеха за стенкой не слышалось гомона, только слабые удары ковшом. Найдя шланг с горячей водой, Цзяньсу притянул его и повернулся за чёрными дрожжами. В это время кто-то зевнул — из-за стенки вышла Даси, она тёрла глаза и, не видя, куда идёт, приближалась с этой стороны к отстойному чану. Цзяньсу поспешно убрал руки под накидку и встал у неё на пути. Когда Даси подняла голову и увидела Цзяньсу, глаза её блеснули, и сна в них как не бывало. Кашлянув, она уставилась на шланг, из которого текла горячая вода и вырывались клубы белого пара.
— Брат Цзяньсу… — проговорила она.
Цзяньсу не ответил, с мрачным лицом он тихонько наступил на шланг с горячей водой. «Взять бы эту Даси на руки и швырнуть в чан, — бормотал он про себя. — Но главное, чтобы она с её дурацким выражением лица ничего не поняла». И он ногой отпихнул шланг в сторону.
Даси тёрла о фартук покрасневшие руки. Губы у неё дрожали, изо рта вырывался какой-то писк, высокая грудь ходила ходуном. Цзяньсу зыркнул на неё горящими глазами, и она отступила на шаг. Потом присела на корточки и, опустив голову, стала смотреть на свои красные руки. Цзяньсу шарил по её телу злым взглядом, и сердце вдруг запылало жаром. Он подошёл к ней, не колеблясь, протянул сильные руки и обнял. Она склонила голову ему на руку и крепко прижалась к ней губами. Цзяньсу поднёс её на руках к чану и сказал, глядя ей в глаза:
— Сбросить тебя, что ли? Ну как ты не вовремя заявилась!
Даси смотрела на него пылающим взглядом:
— Ты не сможешь.
— Да ты просто судьба, — безнадёжно усмехнулся Цзяньсу. Он закутал её в свою широкую накидку и почувствовал, как она взволнована. Хоть и крепко укутанная, она не чувствовала себя уверенно. Обняла его обеими руками за грудь и снова склонила на неё голову. «Какая прелестная пухлая кошечка», — думал про себя Цзяньсу, глядя на неё в просвет накидки. А вслух сказал:
— Вот возьму и отнесу тебя к себе в каморку.
Даси вздохнула, а потом посыпалась её прерывистая речь:
— Брат Цзяньсу, отдаю себя тебе, отдаю… Ты мне нравишься просто на сто миллионов! Я…
Она выражала свою любовь в цифрах. Обнимавший её Цзяньсу вдруг вздрогнул. Пришла на ум подсчитанная намедни огромная цифра. Не обращая ни на что внимания, он вытащил её из-под накидки и стал покрывать поцелуями обнажённую кожу, бормоча при этом:
— Это огромная цифра, её можно постепенно уменьшить… Даси, ты и есть огромная цифра!
Вся в слезах, Даси тяжело дышала:
— Ты мне нравишься на сто миллионов. Неси меня, куда хочешь, всё равно, куда. Я последую за тобой. Ты хочешь меня? Бери меня, убей меня, ни за что не буду на тебя сетовать… я!
Цзяньсу ни с того ни с сего шлёпнул её, потом снова закутал под накидку. Видя, что освещение понемногу меняется, он бросил:
— Рано или поздно ты будешь моей. — Поставил её на пол и велел идти в цех. Она противилась, пришлось её подтолкнуть, и только тогда она ушла.
«Бедолага!» — вздохнул он про себя.
Уже через много дней Цзяньсу вспомнил о произошедшем в то раннее утро у отстойника и испытал глубокое сожаление. Пожалел, что промешкал и что Чжао Додо дёшево отделался; даже пожалел, что сразу не отнёс Даси к себе домой. Ему, крепкому зрелому мужчине, у которого кровь кипела в жилах, никак не удавалось спокойно спать и не получалось с расчётами. Та огромная цифра словно мелкой сетью опутывала всё тело, глубоко врезалась в плоть и вызывала невероятные мучения. Он так ворочался на кане, что даже замарал циновку. Сунул руку, понюхал: кровь. Снова улёгся на спину, вперясь в почерневшую балку. И в душе пришло понимание: эти два дела рано или поздно будут завершены, должны быть завершены.
На третий день за ним домой неожиданно прибежал человек от Додо.
— Чан пропал! Чан пропал! — торопился выкрикнуть он.
Охнув, Цзяньсу сел на кане, не веря своим ушам. Он даже переспросил пару раз, а в душе уже запрыгал маленький зверёк радости. Он кое-как оделся и с колотящимся сердцем помчался на фабрику.
Множество людей стояли у входа, опустив руки, а «Крутой» Додо с красными глазами то выбегал, то забегал обратно. Везде Цзяньсу видел безграничную радость и бесконечное непонимание. Как и прежде, раздавался звон стального черпака, работник колотил что было сил, пот катил с бедняги градом, а белоснежная масса крахмала так и не вытягивалась в лапшу. Кусочки оторвавшейся лапши плавали в клокочущей воде, как озорные рыбки. Размешивающие крахмальную массу, как и раньше, двигались вокруг большого керамического чана. В это время «Крутой» Додо, предполагая, что масса размешивается неравномерно, орал, чтобы ритмичное «хэнъ-я» звучало громче. И вот уже мужчины и женщины стали выкрикивать на каждом шагу «хэнъ-я», «хэнъ-я», погружая в массу чуть ли не полруки. Цзяньсу тоже направился к самому отстойнику и, подойдя поближе, ощутил кислый запах. Не оседал крахмал и в нескольких тестовых стаканах на бетонной стойке, в них плавали неразделившиеся кусочки. Уже не приятного салатного цвета, а мутная и грязная, поверхность чана беспрерывно пузырилась. Образовавшийся посередине большущий пузырь довольно долго плавал, потом с громким хлопком исчез. Когда Цзяньсу ещё только подходил к фабрике, он уже почувствовал доносящуюся вонь, и сердце радостно забилось. Он понял, что на этот раз ситуация с «пропавшим чаном» довольно серьёзная, в таких случаях всегда появлялся подобный запах. Он присел на корточки и закурил, оглядываясь по сторонам. Промывавшая лапшу Наонао, видать, надышалась этого запаха и, зажав нос, отбежала к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. Её с яростным воплем остановил Додо: «А ну, марш на рабочее место! Поглядим, мать твою, кто сегодня посмеет отлынивать…» Цзяньсу это казалось забавным. Лица всех вокруг, словно по мановению невидимой волшебной длани, сделались строгими и торжественными. Никто не смел шутить и хихикать. Все хранили молчание. Цзяньсу заметил Даси, и ему показалось, что лишь она остаётся беззаботной и спокойной, то и дело поглядывая на него. Даже в такой момент кокетничает, надо же!
Додо вскоре вымотался. Зыркая по сторонам, он искал Цзяньсу, и наконец его взгляд упал на него.
— Ну, вот и посмотрим, на что ты, техник, годишься, — хмуро выдохнул он, злобно выпучив глаза. — Войско обучают тысячу дней, а используют один раз[35].
— Верно, — согласился Цзяньсу, выпустив клуб дыма. — Я здесь уже долго сижу и наблюдаю, размышляю, как быть. Ни один техник не даст гарантию, что никогда не случится «пропавший чан»…
— Но чан-то пропал, выручай давай! — прорычал Додо. — А не можешь, дуй за старшим братом!
Усмехнувшись, Цзяньсу направился к отстойнику. Под взглядом Додо поплескал раствор стальным ковшом, сам не понимая зачем. Потом ещё раз помешал массу в чане перед собой, посмотрел и крикнул: «Стой!». Смерил температуру ошпаренной фасоли, дал указание снова сменить воду. Додо ходил за ним, как хвостик.
— Сперва надо пять дней поглядеть, — сообщил ему Цзяньсу. — Может, что и нащупаем.
Додо нечего было возразить, и он лишь хмыкнул.
На другой день кислятиной воняло уже на всей фабрике; на третий — из отстойника едко запахло чем-то пригорелым; на четвёртый день все остальные запахи перекрыла вонь, от которой не было никакого спасения. Смердело всё хуже и хуже, люди про себя ахали: «Конец». Заявился хмурый Ли Юймин, партсекретарь улицы Гаодин. Староста Луань Чунь-цзи ругался на чём свет стоит, мол, предпринимаемые меры неэффективны. «Крутой» Додо пошёл на старую мельничку за Баопу, и Цзяньсу подумал, что брат точно не придёт. Увидев его входящим вслед за Додо, страшно удивился и свирепо у