— С первого взгляда видно, что ты человек бывалый, таких в городке раньше не было. Признаю твоё первенство. Теперь ты непременно станешь моим лучшим другом. Я тоже кое-что смыслю в технике, но всю жизнь провёл в морях, и, когда сошёл на берег, оказалось, что не очень-то здесь нужен. Теперь будем во всём помогать друг другу. — Говоря это, он долго не хотел отпускать руку.
— А! А! — взволнованно восклицал Ли Цишэн. — Ну да! Да! — С тех пор они стали друзьями.
После появления двухлемешного плуга стало происходить много чего нового для ушей и глаз. Это было ещё и время, когда всё выражалось в цифрах, и беспрестанно появляющиеся в газетах большие цифры переполнили умы и души валичжэньцев. В далёкой горной деревушке с сухим климатом победили засуху, выкопав за месяц четыреста сорок шесть колодцев. В одной деревне урожай с одного му[38] земли составил шестьсот шестьдесят тысяч цзиней батата, а также четыре тысячи двести шестнадцать цзиней соевых бобов. А достигли этого вот как: в течение ста тридцати двух дней после посевной по утрам поля поливали из черпаков человеческими экскрементами — пять тысяч триста шестьдесят четыре черпака, что составило в целом двести пятьдесят пять вёдер. В сезон «конца жары»[39] внесли ещё и сто шестьдесят четыре цзиня сухой золы. Делопроизводители в городке каждый день брали эти цифры на карандаш. В цифрах отражалось всё: растения, техника, скотина. В одной деревне старый член кооператива, беднейший крестьянин Ван Дагуй, путём многократных экспериментов — а всего он провёл их три тысячи шестьсот двенадцать раз — получил новый вид кормовой смеси и, используя восемьдесят три цзиня этой смеси в течение сорока одного дня при откорме свиней, смог добиться прироста от ста девяноста двух до двухсот тридцати цзиней. Все эти цифры в газетах постепенно стали писать арабскими цифрами, поэтому Суй Бучжао сделал вывод, что самое большее года через два иероглифы вообще могут отменить. Через два года это его умозаключение, конечно, стало очередной мишенью для насмешек. Но на самом деле цифр день ото дня становилось всё больше, и позже в планах посевной тоже перешли на цифры. Провинциальные руководители день и ночь проводили на собраниях и решили, что бататов нужно посадить на каждый му на шесть тысяч триста сорок клубней больше; кукурузы на каждый му — от четырёх тысяч пятисот до восьми тысяч шестисот тридцати черенков больше; бобов посеять на сорок восемь тысяч девятьсот семьдесят зёрен больше. Эти цифры красным цветом напечатали в провинциальной газете. Поначалу никто не понимал — зачем нужно печатать эти цифры красным? Потом решили, что это, наверное, некое необъяснимое предзнаменование. Красный — цвет крови, это предвещает, что с этими цифрами могут быть связаны человеческие жизни. Когда сеяли пшеницу, один старичок, который занимался этим всю жизнь, увидев засеянный в соответствии с этим цифрами участок, где ростки поднялись густо, как бычья шерсть, аж в лице переменился. И задал вопрос Четвёртому Барину. Тот мрачно посоветовал обратиться с этим к городскому начальству. Старичок так и сделал. В результате на него наорали и сказали, что он должен выполнять предписанное. Проливая слёзы, старичок стал сеять, но потом всё же не выдержал и втихаря вывалил оставшееся в мешке зерно в колодец. Неизвестно откуда об этом прознали ополченцы, старичка немедля связали и доставили в Валичжэнь. Потом ходили слухи, что его всю ночь били руками и ногами в кутузке на улице Гаодин, а затем отпустили. Старичок от стыда бродил по ночам по полю. Потом его труп нашли в том самом колодце, куда он вывалил зерно. Вот тогда до местных и дошло, почему цифры в газете печатают красным.
В конце концов в газетах большие цифры публиковать перестали, а в городке на горке установили деревянный стенд, и на нём ежедневно с утра до вечера вывешивали сводки. Один кооператив собрал с одного му три тысячи четыреста пятьдесят два цзиня пшеницы и планирует в будущем году собрать восемь тысяч шестьсот цзиней. Другое хозяйство выдаёт новые цифры — они уже собирают с одного му восемь тысяч семьсот двенадцать цзиней, больше запланированного первым на сто двенадцать цзиней, они достигли значительного успеха. В провинции более восьмисот восьмидесяти хозяйств, и среди них более трёхсот на сегодняшний день превосходят их. А есть и такие кооперативы, у которых урожайность остаётся примерно на тысяче цзиней, и тогда в провинции и уезде рассматривают эту проблему и принимают решение вырвать с корнем этот отсталый «белый флаг»[40], распустить руководство этого кооператива, провести общие собрания и подвергнуть их критике. Кое-где уже сшиты чёрные безрукавки без воротника[41], которые предлагают носить руководителям хозяйств с урожайностью ниже шести тысяч цзиней. Городской голова Чжоу Цзыфу выдвинул для Валичжэня лозунг: добиться урожая проса по двадцать тысяч с одного му, кукурузы двадцать тысяч и батата триста сорок тысяч. «Это пара пустяков», — заявил Четвёртый Барин Чжао Бин. И на следующий год урожай кукурузы в кооперативе улицы Гаодин действительно составил двадцать тысяч цзиней. Городской голова Чжоу Цзыфу лично провёл в кооперативе общее собрание, вручил Чжао Бину венок из цветов и сказал: «Быстро докладывай об успехе в партком провинции!» Прошло немного времени, и цифра «двадцать одна тысяча» была торжественно пропечатана в провинциальной газете. Так как эту цифру сообщили из Валичжэня, горком партии потратился и приобрёл пятнадцать тысяч экземпляров газеты, где эта цифра была напечатана. И вот все жители городка, уставившись на эту цифру, восклицали про себя: а ведь эта огромная цифра красная!
Несколько дней подряд валичжэньские ходили мрачные, их не покидало смутное ощущение, что вслед за этой красной цифрой что-нибудь да стрясётся. Никто не говорил ни слова, а если нужно было что-то сказать, лишь обменивались взглядами. Ситуация походила на дни после того, как сгорел храм.
Напряжённость висела над городком, и происшествие не заставило себя ждать. С тех пор из-за этой цифры спокойной жизни Валичжэню уже не было. В то утро группа за группой стали прибывать желающие посмотреть на кукурузу. Городской голова Чжоу Цзыфу в маленькой плетёной шляпе самолично давал объяснения. В городке все, конечно, давно уже приготовились. Жители, держась за стебли кукурузы, стояли вдоль дороги, и посетители проходили между ними. На каждом стебле было по десять с лишним початков, и приехавшие раскрывали рты и громко восхищались. Стали высказывать предположения, что это особенный сорт, но потом узнали, что это обычная кукуруза. Один из визитёров, глядя на всё это, проговорил сам себе:
— Если так дело пойдёт, то через пару лет, глядишь, и коммунизм наступит.
— Глупости всё это! Не нужно столько! Не нужно!.. — принялся объяснять всем Чжоу Цзыфу. — Обычно у кукурузы завязывается один початок или два — большой и маленький. Но почему же у этой завязей с десяток и больше? Потому что высоко несём революционное красное знамя. Чем больше мы дерзаем, тем больший урожай даёт земля. На будущий год товарищ Чжао Бин из кооператива улицы Гаодин планирует собрать с одного му тридцать тысяч цзиней кукурузы!
Все зааплодировали и стали искать глазами тридцатилетнего Чжао Бина. Его аплодисменты ничуть не тронули, выпучив посверкивающие глаза, он обводил взглядом стоявших вдоль дороги со стеблями в руках членов кооператива. И тут Ли Цишэн, размахивая стеблем, воскликнул, что понял, что не так с этой кукурузой: все початки привязаны тонкой верёвкой, продетой через мякину! Все сначала опешили, а потом обступили его. Чжоу Цзыфу растолкал толпу и уставил палец на нос Ли Цишэна:
— Этот человек — капиталист, вернувшийся из Дунбэя!..
К нему подошёл улыбающийся Чжао Бин:
— Тебе, голова Чжоу, тоже не стоит серьёзно относиться к этому сумасшедшему. На этого парня опять что-то нашло. Во всём меня обвиняет, руки-то коротки, вот и кричит, что это я…
— Это я сумасшедший? — воскликнул Ли Цишэн, указывая на стебель с десятью початками. Чжао Бин, ни слова не говоря, протянул толстые, с плошку, ручищи и зацепил пухлыми пальцами воротник Ли Цишэна, как крючком. Он легко поднял его на три чи над землёй и отшвырнул далеко в сторону, как рваную куртку на вате.
— Катись-ка ты домой, полежи! — крикнул он вслед…
Ли Цишэн встал и, даже не отряхнувшись, припустил бегом прочь.
Народ вспомнил про старика-сеятеля, прыгнувшего в колодец, припомнил появившуюся недавно красную цифру, и все как один сказали про себя: «Ну, всё! Ли Цишэну конец».
Жена Четвёртого Барина Чжао Бина уже неделю как слегла. Чжао Бин сопровождал посетителей, а её пришлось оставить одну стонать на кане. Когда они уехали, было уже за полночь. Вместо того чтобы пойти домой проведать жену, Чжао Бин отправил людей созывать собрание. Собрание проводили на том месте, где был старый храм, люди молча стояли вокруг пустыря, в центре которого был поставлен маленький столик белого дерева. На столике стояла фаянсовая чашка с горячим чаем. Чжао Бин с багровым лицом молча расхаживал вокруг столика. Он так ничего и не сказал, пока не допил чай до последней капли. Собравшиеся были страшно подавлены, все невольно вспоминали ту ярко-красную цифру. Пламя свечей непрерывно колеблется, оно то красное, то обрамляется несущим несчастье синим. Молодой Четвёртый Барин поднимает толстые веки, обводит окружающих взором и, чуть кашлянув, осведомляется:
— Господа хорошие! Мне, Чжао Бину, в этом году уже за тридцать будет. Наверное, я должен уже знать, сколько початков на стебле кукурузы? — Ни звука в ответ. Он схватил чашку, хватанул ею о землю и сердито выпалил: — Ежели ешь то, что люди едят, то и знать должен! А коли не знаешь, то, видать, на собачьем дерьме вырос… Но в такую эпоху, как сегодня, если кто-то против, пусть встаёт во главе улицы Гаодин.