Только тогда все прекратили плач и дрожащими руками стали бросать землю. Могильный холм рос и поблёскивал, его прихлопывали ударами лопат. Вечерняя заря окрасила могилу красным, народ уселся передохнуть спиной к ней, положив инструменты на колени. Взяв сына за руку, Ли Цишэн первым пошёл прочь с кладбища. Люди продолжали сидеть, спокойно дожидаясь темноты.
— В прошлом году собрали кукурузы по двадцать одной тысяче цзиней с одного му, а нынче что ж, ни зёрнышка не будет? — вздохнул кто-то.
— Батата трёхсот сорока тысяч с му тоже не будет, — хмыкнул какой-то старик.
— Чтобы батата поесть, и думать не смею, — прищёлкнул языком другой. — Сподобил бы правитель небесный тыквенных усиков погрызть!
Все горестно вздохнули. Ещё один стал жаловаться, мол, зачем надо было суетиться вокруг этих плавильных печей и оставлять кукурузу и бататы гнить в поле — ганьбу говорили, что скоро «коммунизм» наступит… Тут в толпе послышались выкрики:
— Ты уж, почтенный «коммунизм», приходи быстрее, быстрее наступай, а то припоздаешь, и валичжэньским увидеть тебя не придётся!
Какой-то молодой человек стал объяснять, что «коммунизм» — это не человек. Тут же посыпались опровержения:
— Ты-то куда, дурачок, лезешь? «Коммунизм» не человек? Да ты просто реакционер!
После этого никто больше заговаривал. Постепенно опустилась ночь. В темноте кто-то вдруг вспомнил про обнаруженный недавно в городке горшок кукурузы. Эх, золотистая кукурузка, вот бы каждому хоть по зёрнышку! Из городка снова послышался плач. Все поняли, замолчав, что умер кто-то ещё.
— Пошли, возвращаемся, — встал старик.
Спустя три дня четверо из участников этих похорон умерли от голода. Среди них тот самый старик и сорокалетний мужчина.
На четвёртый день не успевшие на похороны тех четырёх повстречались с Четвёртым Барином Чжао Бином, который направлялся на пересечение дорог к югу от городка, чтобы отбить редьку. Эту спасительную редьку везли из уезда люди из Хэси — неизвестно, откуда об этом узнал Чжао Додо, по словам которого повозка с грузом редьки должна была проследовать там ещё до полудня.
На чрезвычайное заседание уездного парткома по оказанию помощи пострадавшим от стихийного бедствия ездил и валичжэньский Чжоу Цзыфу. С этого заседания, где был доведён до сведения сводный доклад о размерах бедствия в каждом регионе и централизованном распределении материальных средств по спасению, Чжоу Цзыфу вернулся с пустыми руками. Четвёртый Барин Чжао Бин при всех отвесил ему оплеуху, заявив:
— Вот что тебе скажу, городской голова Чжоу, давай-ка назад в уезд и возвращайся с грузом редьки! Не выполнишь, жители черепушку твою грызть будут!
И все вокруг с налившимися кровью глазами, подняв кулаки, зарычали:
— Грызть! Грызть! Грызть…
Дрожа всем телом, Чжоу Цзыфу отступил на пару шагов, повернулся и припустил бегом вон из городка.
Усадив своих людей на перекрестье дорог, Четвёртый Барин велел спокойно ждать повозку. Солнце поднялось высоко над верхушками деревьев, но она так и не появилась. Вдруг он хлопнул себя по голове и вскочил с криком: «Тут что-то не так!» Оставил Чжао Додо с кучкой людей ждать здесь, а сам во главе остальных поспешил на север. Ещё издалека они увидели мчащуюся повозку, и из груди у всех вырвался дружный рёв. Повозка быстро приближалась, сопровождавшие её ополченцы на бегу снимали с плеча винтовки.
— Быстро вперёд и задержать её, лучше погибнуть в бою, чем сдохнуть от голода! — скомандовал Четвёртый Барин.
Его люди очертя голову бросились вперёд, а ополченцы подняли винтовки и открыли огонь. Когда прозвучали выстрелы, никто больше бежать вперёд не осмелился. Выругавшись, Четвёртый Барин сорвал с себя одежду и рванул навстречу дулам винтовок. Охранники снова принялись палить. Пули свистели в воздухе, одна прошла у самого уха.
— Щенки вонючие! — снова выругался Чжао Бин, ткнув в их сторону толстым пальцем. — Ещё молоко на губах не обсохло, куда вам в меня попасть! — Его голос звучал звонко, каждое слово слышалось чётко, и в то время всеобщего бессилия он казался ещё более воинственным и пугающим. У нескольких ополченцев рука дрогнула, и винтовки они опустили. Расставив руки, Чжао Бин сделал ещё несколько шагов к повозке и заорал: — А ну стой!
Тормоза у возницы не было, не остановил он лошадей и голосом. Но от рыка Чжао Бина лошади тряхнули пару раз гривами, встали на дыбы и больше не ступили ни шагу. Чжао Бин — мужчина немаленький, один зад раза в два больше, чем у любого изголодавшегося человека. Лицо исхудало, но одутловатости не было. Побагровев, раздувая ноздри и тяжело дыша, он воинственно взирал на только что паливших в него ополченцев. Их окружили остальные, готовые наброситься на повозку. Сопровождавшие груз ополченцы улеглись сверху, готовые защитить его своими телами.
— Раз мы здесь, чего уж тут защищать, — отмахнулся Четвёртый Барин. — Глянем раз, отделим половину, нужно людей спасать.
Один ополченец встал среди редьки на колени и взмолился:
— Смилуйся, Четвёртый Барин! Эта редька — жизнь для жителей Хэси, потеряй мы её, нам всем конец…
Тут повернулся лежавший на передке старик-возница и во всю глотку завопил:
— Хорош вздор городить, бери их на мушку, ребята!
Ополченцы тут же пришли в себя, повернулись и взялись за оружие, ощетинившись несколькими чёрными винтовочными стволами.
— Хэси, Хэдун, — холодно усмехнулся Четвёртый Барин. — Всего-то две стороны одной реки. А знаете ли вы характер валичжэньцев? По-моему, тут и договариваться не о чем. У вас в Хэси есть такие, что добыли целый воз спасительной редьки! А вот в Валичжэне только что четверо померли от голода!..
Ополченцы опустили винтовки и, подняв глаза к небу, расплакались.
Валичжэньские бросились к повозке, хватая всё подряд, изо ртов вылетало что-то нечленораздельное. Когда на повозке осталось чуть меньше половины, Четвёртый Барин махнул рукой. Повозка покатила прочь.
Городской голова Чжоу Цзыфу вернулся из уезда опять с пустыми руками. Он заперся у себя дома и несколько дней подряд носу не казал. Однажды в щель под воротами просунули кукурузную лепёшку, и он в испуге долго смотрел на неё. Глянул в щель и увидел Чжао Бина. Тот удалялся, держа руки за спиной. Чжоу Цзыфу расчувствованно окликнул его, но тот даже головы не повернул…
Голод продолжался. В городке не осталось никакой зелени. Так прошло ещё больше месяца, пока уездный партком срочно не прислал первую партию сушёного батата. Ситуация стала меняться к лучшему.
Ли Цишэн с Ли Чжичаном, считай, выжили. Жуя сушёные бататы, Ли Цишэн не забыл сходить на кладбище и оставить там кусочек. При встрече ни с кем не разговаривал и обычно сидел в своей каморке. Впоследствии пару раз впадал в помешательство, прыгал и скандалил, и его неизменно вылечивал Го Юнь. Прошло пару десятков лет, и в городке его стали забывать. Лишь старики могли заговаривать о нём, вспоминая времена сочников, а те, что помоложе, ни о каких сочниках и знать не знали.
Глава 11
Старые жернова громыхали, перемалывая время. Договор подряда Чжао Додо по фабрике вскоре истекал. Для его возобновления необходимо было созвать общее собрание улицы Гаодин. Но Чжао Додо сказал, что уже хорошо разобрался с закупкой и сбытом сырья и готовой продукции, да и цех производства лапши превратился в целую фабрику. По оборудованию есть и прибавки, и потери, персонал неоднократно менялся, немало неподсчитанного и запутанного. Он заявил, что договор нужно продлить, не жалеть ни средств, ни усилий, как и не менять в течение десяти лет договор по аренде земли. Ещё он хотел заполучить все мануфактуры по производству лапши по берегам Луцинхэ, чтобы основать «Балийскую генеральную компанию по производству и сбыту лапши». Шум поднялся на весь городок, все были просто изумлены. Потом ещё разошлась весть о том, что «Крутой» Додо в будущем собирается применить «футбольный» способ управления во всём районе Луцинхэ, и все бросились обсуждать эту новость. Кроме того, работники фабрики хотели выполнения лозунга «Высокие зарплаты, высокий уровень потребления» — вначале никто не понимал смысла этого лозунга, потом стали задавать вопросы, а получив ответы, делали это понимание общедоступным: зарабатываешь в день на корову и столько же тратишь. «Силы небесные! — растерянно переглядывались валичжэньские. — Так транжирить деньги, разве такое возможно?» Пошли слухи, что «Крутой» Додо большим промышленником заделался, собирается автомобиль приобрести и секретаршу завести. И что это за «секретарша» такая? Может, размышлял народ, красавица писаная, которая будет ходить за Додо по пятам и целыми днями втайне читать книги. Такое умозаключение всех сильно расстроило. Потому что валичжэньские в чём-чём, а в характере «Крутого» Додо разбирались, и все были убеждены, что секретаршу наверняка ждёт позор. Но другие тут же с сомнением качали головой, мол, Чжао Додо уже не в тех летах, последнее время ходили слухи, что и «этот аппарат» у него не в порядке. И все вздыхали, будто ещё одна досада приключилась. Самых разных слухов было столько, что всех и не упомнишь, и они порхали над городской стеной, как летучие мыши.
Жизнь пошла семимильными шагами. В газетах и по радио один за другим стали появляться приводящие народ в изумление факты. Некий Чжао Дагуй и ещё несколько крестьян купили самолёт. За три месяца тысяча восемьсот сорок два крестьянина слетали на «боингах», «трайдентах» и других самолётах в Шанхай, Гуанчжоу и Пекин. Человек с головой, обмотанной белой тряпкой, с покрытым морщинами лицом (очевидно, тоже крестьянин) одним махом проглотил истекающую маслом жирную жареную утку и вдобавок, расплачиваясь, засыпал прилавок бумажками по десять юаней. В деревне из девятисот восьмидесяти двух дворов в каждом имеется холодильник и цветной телевизор. В семи тысячах рабочих семей на стенах уже висят ковры, а в кухне функционирует целый ряд приспособлений для приготовления пищи, начиная с холодильника. Крестьянская семья предлагала огромную зарплат