атаскали бы на собрания разоблачения и критики и довели бы до смерти. Она тоже могла потерять девственность гораздо раньше. Всё это она понимала. Ненавидела ли она этого бога-хранителя? Любила ли его? И она плакала и плакала, пока не лишилась сил. Четвёртый Барин ущипнул её за точку под носом, и она снова открыла глаза. «Почаще навещай названого батюшку». Она вытерла глаза и вышла. Так закончился день её восемнадцатилетия. Потом она вообще не хотела выходить с большого двора семьи Суй, тем более боялась вернуться на засаженный цветами дворик Четвёртого Барина. Вскоре стал часто донимать визитами к ним во двор Чжао Додо со своими подручными. Нередко посреди ночи старшего брата Баопу вызывали в расположение ополченцев для «критики». Ханьчжан видела через окно согбенную спину брата, и сердце опять начинало кровоточить. В конце концов она снова пошла к названому отцу. Шёл за годом год, Четвёртый Барин хвалил её перед другими, говоря, какая у него почтительная дочка. Она день ото дня худела, кожа становилась прозрачной, всё отчётливее проступали синие кровеносные сосуды. Обнаруживая это, она невольно приходила в крайнее смятение. «Что это?» — спросила она у Четвёртого Барина, указав на сеточки сосудов. Тот ответил, мол, не волнуйся, это результат действенного увлажнения мужской природой. Она и поверила. Но когда стала всё больше терять силы, поняла, что больна.
Лунной ночью она сидела у окна и смотрела на окутанный туманом двор. Иногда, видя, как там прохаживается Баопу, она думала, что он, возможно, знает про её обстоятельства, день и ночь переживает за неё. Но зайти к нему не смела. Спокойно лежала на кане, а сердце разрывала невыносимая боль. Хотелось запереться и никого больше не видеть. Выходя с сушилки, она, бывало, оглядывалась по сторонам, и ей казалось, что идти некуда, кроме как к Четвёртому Барину. Он был не только злой демон, но и мужчина. Здоровый и коренастый, мощная шея, большие ручищи, даже огромные ягодицы — во всём этом проявлялась непреодолимая мужская привлекательность. Обладая безграничной силой духа и непринуждёнными манерами, он забавлялся с Ханьчжан, как хотел. Она безмолвно проводила время у себя в каморке, но чего только не испытывала в душе — и унижение, и жажду, и тоску, и ненависть, и сострадание, и злость, и страстное желание — самые разные чувства терзали её, как ножом. Четвёртый Барин опустошил её, от неё почти ничего не осталось, лишь жалкая похоть. Она оставила семье Суй самый позорный долг, при одной мысли об этом не знаешь куда деваться. Стиснув зубы, чего-то ждала, но чего — сама не понимала. Однажды её так и подмывало пойти к Четвёртому Барину, но она лишь походила по каморке и так и не вышла. Словно искавший что-то взгляд Ханьчжан наткнулся на ножницы: она пользовалась ими, когда плела жгуты из соломы. Глаза загорелись, она схватила их, холодные как лёд. Вскрикнула и уронила на пол. Но подбирать не стала, пристально посмотрела на них и вышла. Но с этого момента поняла, чего ждала: убить этого патриарха семьи Чжао!.. Мысль засела так, что избавиться от неё было непросто. Несколько раз она брала ножницы в руки, но перед выходом из дома разжимала руки и роняла их на пол.
Прихлёбывая вино, Четвёртый Барин внимательно смотрел на неё своими большими глазами:
— Знаю, что у тебя на уме. Исход близок…
Ханьчжан невольно вздрогнула. «Эта тёмная ночь! — пробормотала она про себя. — Эта… ночь!» И тут ей подумалось: а может, под «исходом» он имеет в виду что-то другое? Или ещё не догадался? И она спросила:
— Что значит… этот «исход»?
Четвёртый Барин обхватил себя руками и странно съёжился:
— Это значит, что ты убьёшь меня.
С воплем она уронила голову на стол и разрыдалась, катаясь головой по лежащим на столе рукам, всё тело содрогалось, плечи ходили ходуном.
— Малышка Чжанцзы… — только и вымолвил, глядя на неё, Четвёртый Барин.
«Всё кончено, — твердила она про себя. — Всё кончено, он всё знает, всё продумал наперёд…» — и рыдала всё громче, оплакивая себя, оплакивая всю семью Суй. Своими рыданиями она словно хотела обрушить весь этот дом. Из внешней пристройки прибежал всполошившийся Бо У, заглянул в окно и тут же втянул голову обратно. Сотрясавшаяся в рыданиях Ханьчжан соскользнула со столика на кан. Волосы намокли от слёз, они исчертили полосками белое прозрачное лицо, стекали на нежную шею.
Четвёртый Барин сначала сидел выпрямившись, но в конце концов не выдержал, наклонился и обнял её. Человек уже немолодой, он смотрел, свесив голову, на холодное, как лёд, умытое слезами прекрасное личико и раз за разом вздыхал. Утирал ей слезы мясистыми пальцами и каждый раз вытирал их об одежду. Потом она вдруг перестала плакать.
— Эх, дитя моё, — неторопливо начал Четвёртый Барин. — Названый отец знает, о чём ты плачешь. Ты плачешь внешне, а я плачу внутри. Плачу об этом исходе. Я ждал его, ждал немало лет. И знаю, что для меня он будет лишь такой. Вспоминаю тебя в прошлом, когда тебе было восемнадцать, ты была просто очаровательна. Мне тоже было чуть за сорок, в самом расцвете сил. Много чего было тогда неподобающего, но в целом инь и ян сочетались, всё по законам природы. Потом я становился всё старше, не успел оглянуться — уже шестьдесят, продолжать так не годится. Это уже сверх всякой меры, нарушение установлений. Как сказал Конфуций, «следовать желаниям сердца и не нарушать ритуала». Такая вот истина. Странное дело, но в свои почтенные годы я не ослабел, я полон жизненных сил и хорош как мужчина. Разве может тут быть хороший исход? Но жаловаться мне не на что. Я доволен своей участью. Ну, кто я такой? Голодранец валичжэньский. А ты барышня из рода Суй, да ещё первая красавица. Умру без сожаления, вот и жду исхода. Пока ждал, а ты не приходила, радовался про себя, думал, ты сжала зубы, собрала волю в кулак, вот и не приходишь. Думал, наверное, легко отделался. Кто знал, что скрипнут ворота, и вот ты здесь. И я наконец всё же понял — этого исхода не избежать, это случится рано или поздно. Перед этим я хотел бы сказать тебе: не нужно считать это ложью (тот, кому скоро умирать, не лжёт): ты для меня сокровище, единственная в жизни. Ты очень дорога мне. Вот и всё.
С этими словами Четвёртый Барин без конца похлопывал её и поглаживал. Потом приподнял её лицо и поцеловал толстыми губами. Большая мягкая ладонь гладила её под медленное «Малышка Чжанцзы…». Ханьчжан бессильно дрогнула в его объятиях. А он продолжал:
— Малышка Чжанцзы, исход ещё не наступил, и Четвёртому Барину в самый бы раз соединиться с тобой. Таких дней, возможно, уже осталось немного. Не надо бояться, как раньше. Садись, выпей вина, хого как раз подоспел. — С этими словами он помог ей встать, плотно задёрнул занавески, спустился с кана и задвинул дверную щеколду. Ханьчжан уже не плакала, во рту пересохло, и она дрожащими руками налила себе супу. Суп был горячий, она ела осторожно, её прошиб пот. Четвёртый Барин пару раз высморкался, отодвинул столик на кане, обхватил бёдра Ханьчжан, легонько приподнял и с удовлетворённым «ага» притянул к себе. Большие ладони приводили в порядок её волосы, большущие ягодицы придвинулись, а руки легко уложили её. С его губ беспрестанно слетали выражения нежности и удовлетворения, будто он играл с котёнком. Он сидел рядом и любовался ею, то и дело проводя большой ладонью от шеи вниз. Через распахнутую на широкой груди одежду пахнуло горячим потом.
В это время в пристройке довольный Длинношеий У громко декламировал трактат Хуайнань-цзы[60], и строчки долетали через окно:
— «Неясное и смутное не представишь; смутное и неясное не поддаётся. Потаённое и сокровенное не имеет формы, растущее и проникающее не нуждается в движении, то твёрдое, то мягкое, то сворачивается, то разворачивается, вздымаясь и опускаясь с инь и ян…»
Четвёртый Барин пропускал всё мимо ушей. Склонившись к Ханьчжан, он, застыв, рассматривал синеватые кровеносные сосуды под прозрачной кожей.
Длинношеий У продолжал читать выразительно и размеренно, уже страшно возбуждённый. Теперь это были строчки из Баопу-цзы[61]:
— «…безмерно в своей глубине, поэтому подвластно малое. Простирается далеко, отсюда сокровенная тайна. В высоту достигает небосвода, шириной обнимает восемь граней земли, сверкает подобно солнцу и луне, стремительно как молния. Может промелькнуть и исчезнуть, падать потоками звёзд, разливаться прозрачной струёй, клубиться и плыть как облака…»
Толстым пальцем Четвёртый Барин нажимал две ближайшие вены Ханьчжан и смотрел, как они набухают под кожей. Потом отпускал палец, и кровь возобновляла стремительный бег. А он покрывал её тело поцелуями.
Глава 13
Первым, кого увидел вернувшийся в Валичжэнь Суй Бучжао, был чудак Ши Дисинь. Он ходил вдоль крепостной стены с навозным ведром, подвешенным на лопате. Вообще-то повозки здесь не проезжали, и из уважения к старинной крепости справлять малую и большую нужду люди отходили метров за сто. Так что корзинка оставалась пустой. После того как Суй Бучжао оправился в город посмотреть на старый корабль, у Ши Дисиня появилась новая странная мысль: наверное, Суй Бучжао умрёт. Основания так думать у него были: с древних времён в городке повелось, что пожилые люди не покидают своих домов. Потому что если старик забредёт в чужие края, его косточки на чужбине и зароют. Движение на дорогах нынче оживлённое, Суй Бучжао на своих маленьких ножках и так спотыкается, а тут ещё поклажа — точно почти верная гибель. Чтобы проверить свои предчувствия, старый чудак ежедневно прогуливался у стены или забирался на зубцы и смотрел вдаль. Но вот сегодня вечером, уставившись на лучи зари, он тут же заметил стремительно ковылявшего Суй Бучжао. «Вот те на! Везёт же уроду!» — воскликнул про себя Ши Дисинь и спешно спустился со стены. Суй Бучжао подошёл, старый чудак отшвырнул корзинку, оставив в руках лишь заступ. Стену заливала заря, вокруг ни одного прохожего. Суй Бучжао шагал широко, обливаясь потом, а когда поднял голову и увидел старого чудака с посверкивавшим заступом, пот покатился ещё пуще. Оба наблюдали друг за д