Баопу долго смотрел в окно:
— Такие вещи назло кому-то делать не стоит, подумай хорошенько. В городе прожить не так легко, ты сильно упрощаешь!
— Я уже всё решил, — твёрдо заявил Цзяньсу, посасывая трубку. — И думал над этим достаточно долго. Возможно, на время, потом вернусь, ведь мои корни здесь. Мне до смерти хочется пожить не дома, достаточно обид натерпелся за эти годы… — И он вышел. Баопу остался сидеть молча и недвижно. Он вдруг понял, что младший брат действительно может уйти, как когда-то Суй Бучжао.
Вернувшись к себе, Цзяньсу почувствовал, что по телу прокатывается сухой жар. Он выпил кружку холодной воды, встал подышать перед окном и вдруг услышал, что кто-то стучится. Поспешно открыл дверь, и вошла Даси! Они смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Затем Даси бросилась к нему на грудь и тихонько заплакала. Он приподнял её голову и, глядя в глаза, строго спросил:
— Что же ты не приходила ко мне все эти дни?!
— Я… не смела. — Голос Даси дрожал. — Я боялась, боялась, что тебе плохо, что тебе не до меня…
Цзяньсу растроганно смотрел на неё, беспрестанно целуя.
— Даси, ты мне нравишься! Нравишься! Как бы я ни переживал, видеть тебя так здорово…
— Правда? — с радостным удивлением переспросила она. — A-а… Братец Су… Я сама себе противна, ничем не помогла тебе! Что не убила этого Чжао Додо…
Сердце Цзяньсу запылало, глаза увлажнились. Повернувшись, он закрыл дверь, уткнулся головой в мягкую грудь Даси и замер. Даси позвала его, но он не ответил. Она дотронулась до него и потрясла, но от него не было ни звука. Обеспокоенная, она громко позвала его и с силой подняла его голову обеими руками. Увидев в уголках глаз слёзы, она испуганно ахнула. Она и представить не могла, что он умеет плакать. Он прижался лицом к её лбу и прошептал:
— Даси! Ты слышала, что я говорил?
— A-а, слышала.
— Ты слышала, Даси, как я сказал, что так благодарен тебе? Я полюбил тебя и думаю о тебе, как никогда. Я хочу, чтобы ты вышла за меня, чтобы стала моей женой… Я всю жизнь буду вместе с тобой… Ты не представляешь, не представляешь, какое тяжёлое поражение я потерпел! Но сейчас я вместе с тобой. Не отвергай меня…
Даси сначала всхлипывала, потом разревелась в голос. Цзяньсу вдруг пришло в голову, что её могут услышать, и он прикрыл ей рот рукой. Даси покрывала поцелуями его лоб, глаза, шею, целовала его растрёпанные волосы.
— Давай ложиться спать, — сказал Цзяньсу. — Я расскажу тебе что-то очень важное…
После прошедшего в Валичжэне собрания непривычных новостей становилось всё больше. И все были связаны с Чжао Додо. Ходили слухи, что он уже нашёл человека для создания большой вывески для компании, вскоре будет приобретён лимузин, найдена секретарша, которую на второй день после появления стали называть «должностное лицо»… Цзяньсу уже много дней подряд не выходил со двора, он страдал бессонницей, вокруг глаз появились чёрные круги. Суй Бучжао и Баопу понимали, что его жизненный дух подорвала схватка с Чжао Додо, и велели Ханьчжан сделать всё, чтобы восстановить его здоровье. Прошло полмесяца, у Цзяньсу снова стала кружиться голова, симптомы болезни становились всё серьёзнее. Делать нечего, опять послали за Го Юнем. Го Юнь заявил, что это не то, что было в прошлый раз, но оба случая тесно связаны. По его словам, у Цзяньсу наблюдается недостаток обоих начал — инь и ян, и он уже страдает от потери питающей энергии цзин:
— Энергия цзин — матерь жизненного духа шэнь. При наличии энергии цзин возможна целостность жизненного духа. Коли энергии цзин нанесён ущерб, этой целостности нет. Утративший энергию цзин умирает, потерявший жизненный дух тоже не жилец.
Услыхав такое, Суй Бучжао и Баочжу переполошились и стали умолять старика выписать рецепт. Тот покачал головой:
— Правильная ци уже захирела, и рецептами ей не поможешь. Баланс между ин и вэй можно восстановить лишь с помощью отвара из ветвей коричника да устричных раковин, чтобы укрепить ян и защитить инь… — С этими словами он набросал рецепт, велел родственникам относиться к этому с осторожностью и будить больного в определённое время для приёма лекарства. Взяв рецепт, Баопу прочитал написанное: «Ветвей коричника — три цяня, пиона белоцветкового — три цяня, имбиря — три пластинки, солодки — два цяня, финика жужуба шесть штук, жжёной кости дракона и жжёной устричной раковины по одному ляну».
Глава 16
Баопу всё так же ходил на старую мельничку. А всё оставшееся время занимался подсчётами. В ушах по-прежнему звучали слова младшего брата: «Слишком поздно ты взялся за это дело». Он часто приходил к нему, чтобы заставить принять лекарство. Впервые за много лет Цзяньсу беззаботно валялся на кане. Через каждые несколько дней его навещал Го Юнь, принёс «Вопросы к небу»[63] на байхуа[64]. Над этой книгой Цзяньсу и коротал время… Чаще стал появляться во дворе дома семьи и Суй Бучжао. Старик заходил к Цзяньсу, а также к Баопу. Он посмеялся над подсчётами Баопу, сказав, что это глупейшее занятие в мире, люди занимаются подсчётами, чтобы прослыть умными, считают-считают — а все такие же глупые. Баопу знал, как умер отец, и после этого всегда избегал подсчётов. Но из-за общего собрания по подряду всё же взялся за это. Однажды в сумерках донеслась мелодия флейты Бо Сы. Суй Бучжао прислушался и воскликнул, обращаясь к Баопу:
— Флейта по-другому запела!
Баопу слушал, затаив дыхание. К его изумлению, флейта действительно пела не так, как все эти десятилетия. Раньше это был голос человека язвительного, отрешённого и печального, но теперь его охватила нескрываемая, будто тайком перехваченная радость. Флейта звучала извечной музыкой валичжэньских холостяков, а сейчас, когда она запела по-другому, к этому было не привыкнуть.
«Пойду гляну», — решил Суй Бучжао и ушёл.
Баопу расхотелось что-то делать. Сердце взволнованно билось, он беспокойно ходил туда-сюда по дому, не понимая, в чём дело. Отдыхать лёг лишь глубокой ночью, когда звуки флейты стихли. Но сон не шёл. Он еле дотянул до рассвета, когда его окликнул через окно дядюшка Суй Бучжао, который сообщил:
— Сяо Куй за Бо Сы вышла!
В голове Баопу зазвенело, словно от удара кулаком. Он и сам не помнил, как выбежал во двор и, что-то бормоча на бегу, примчался прямо к переулку семьи Чжао. Он стучал в окно, пока в нём не показалась Сяо Куй, держа за руку Малыша Лэйлэй, и спросил, глядя в измождённое бледное лицо:
— Это правда?
— Правда, — донёсся ответ.
— Когда?
— Несколько дней назад, когда все в городке были на общем собрании.
— A-а, а-а… Сяо Куй! Хоть бы весточку какую дала! Подождала бы меня! — крикнул Баопу, обхватив голову.
Сяо Куй закусила губу и покачала головой:
— Я ждала тебя не один десяток лет. В тот день я глянула в зеркало и увидела множество седых волос. И заплакала. Заплакало и моё внутреннее «я», и мы сказали друг другу: «Больше не ждём, больше не ждём»…
Баопу горестно опустился на колени, бормоча:
— Но… есть Малыш Лэйлэй! Верни мне его, это мой ребёнок.
— Нет, — отрезала Сяо Куй. — Он ребёнок Чжаолу.
Перед глазами Баопу снова пронеслась та грозовая ночь.
Он поднёс кулаки к стеклу и медленно опустил. Потом встал и ушёл не обернувшись.
В каморке его поджидал Цзяньсу. Войдя, Баопу молча постоял и притянул брата за исхудалое плечо. Цзяньсу ощутил, как сильно дрожит большая рука. Ни слова не говоря, Баопу погладил его по волосам.
— Только что дядюшка приходил, — проговорил Цзяньсу, глядя ему в глаза. — Тебя не было, и он опять ушёл…
— Он ушёл, она ушла, — кивнул Баопу. — Совсем, теперь нас ничто не связывает. Они оба ушли — ты ведь тоже собираешься уйти, в город отправиться? Эх, семья Суй, семья Суй! И вы, члены её…
Цзяньсу как мог утешал его, предлагал отдохнуть, сказал, что завтра пойдёт присмотреть за старой мельничкой. Баопу крепко стиснул его руку, умоляя:
— Нет, не уходи от меня, не уходи этой ночью! Послушай, что я скажу, у меня столько всего для тебя накопилось, просто умираю. Сяо Куй ушла, ты тоже собрался уйти — кто меня выслушает? Старой мельничке всё рассказывать? Или этой комнатушке? Эх, Цзяньсу! Не стой, что ты с меня глаз не сводишь, присядь, садись вон на кан…
Встревоженный Цзяньсу сел. Он впервые видел старшего брата таким, душу охватила жалость. Хотелось утешить его, но он не знал, что сказать. Сяо Куй вышла замуж, она всегда была чьей-то ещё. Баопу очень любил эту женщину, это ясно. «Эх, Баопу, — сказал он про себя, — ты всё выносил, сидел у себя на мельничке, а сегодня, почитай, пришла расплата. Никто не в силах помочь тебе, ты, бедняга, тоже никуда не годишься».
Трясущимися руками Баопу свернул самокрутку, она получилась какой-то бесформенной. Цзяньсу протянул ему сигарету. Тот жадно закурил, затянулся пару раз и бросил.
— Помнишь, ты ругал семью Суй «никчёмными людьми»? — Цзяньсу недоумённо глянул на брата. Тот яростно закивал. — Ругал, ругал. И поделом. Я сейчас тоже бы так выругался. Вылупил глаза и смотрел, как она уходит, пока не ушла совсем. Себя изводил и других тоже, будто без этого прожить не смогу. Сам не радовался и других не радовал, ну что за человек такой странный, мать-перемать! Хочется что-то сказать, нет, держу внутри себя, месяц держу, год, всю жизнь — ну как томят мучной соус, пока цвет у него не переменится! Никогда не высказывался без раздумий, застой крови в теле, даже задумывался, не ткнуть ли себя шилом куда ни попадя. Ну, потечёт кровь, будешь кататься по земле от боли, орать во всю глотку, так, чтобы все от тебя разбежались. Думать-то думал, но никогда смелости не хватало. Ни на что не осмеливался. Вот и проползал на карачках всю жизнь, ни в чём не преуспел. Но и познал ненависть, познал любовь, познал, что такое выскочить на улицу в грозу под проливным дождём. Иногда будто кипятком ошпаренный, словно от ожога вскочишь, как вспомнишь. Стиснешь зубы, выпрямишься и ни звука не проронишь, ни звука. Я так желал Сяо Куй,