тно, может и на том свете он снова будет харкать кровью… Вот о чём я раздумывал. Это основное для каждого порядочного человека — как жить? И это не дело каждого по отдельности, отнюдь нет! Ты как раз и ошибаешься в том, что считаешь это делом каждого. Терпят неудачу именно те, кто считает это своим собственным делом. У тебя нет сил жить самому хорошей жизнью, так как хорошую жизнь для тебя самого могут отнять окружающие. Слыхал ты такое предание? Одна артель искала в горах золото, и когда перед ними засверкал большой самородок с собачью голову величиной, шедший впереди всех обхватил его и сказал, что самородок его. Остальные пытались отнять у него самородок, потому что все занимались одним делом, вместе искали воду напиться, вместе отгоняли встречавшихся диких зверей. Но тот крепко вцепился в золото и, стиснув зубы, отбивался от остальных. Кончилось всё тем, что его забили камнями, такая вот простая история. Истин на земле неисчислимое множество, о них написаны книги — с золотым тиснением и с обложкой из атласа. На самом деле везде в них обсуждается то, как нужно жить, жить хорошо, жить как можно лучше. Ты, наверное, видел, я читаю тоненькую книжонку «Манифест коммунистической партии»? В ней тоже идёт речь о том, как жить, и эту книгу можно читать всю жизнь. Но там говорится ещё и об убеждениях каждого, но об этом позже. Мы ещё не закончили о том, как жить… Поначалу я полагал, что в городке больше не может быть столько невзгод, не может литься столько крови, а потом понял, что это иллюзия — в городке ещё есть такие, как ты, ты не один! Могут ли люди в городке избавиться от страданий? Такие, как ты, могут держаться за золото, чтобы оно никому не досталось. Но могут найтись и такие, что забьют тебя камнями, сколько бы ты не огрызался, и опять прольётся кровь. Цзяньсу! Ты слышишь, что я говорю? Ты понял, нет? Ты должен понять, что ты из рода Суй, а люди из нашего рода давно поняли по делам прошлых поколений, что их потомкам больше не следует бездумно проливать кровь! Это я как раз и хотел донести до тебя, об этом и хотел сказать. Ты сейчас уже получил урон, но крови ещё пролил немного. Пойми это как можно скорее, как можно скорее…
— Ты хочешь, чтобы я всю жизнь ползал по земле! Хочешь, чтобы, как ты, похоронил себя заживо… Нет! На это я не пойду! Я уже говорил, мне тридцать с лишним, и я хочу жить по-человечески! Хочу иметь свой дом, свою жену, своих детей! Хочу жить, как человек… — Цзяньсу встал с кана, сжал кулаки и громко кричал, перебивая брата.
— Хорошо сказано! — голос Баопу зазвучал грубо и громко. — И возразить-то нечего! Ни на что особенное ты не претендуешь! К сожалению, ты высказался лишь наполовину! А если бы сказал всё, то заявил бы, что ещё хочешь фабрику, что-хочешь весь Валичжэнь! Раньше ты об этом проговаривался, я помню…
— Я хочу фабрику! Хочу! Именно так! Не могу, чтобы она попала в руки Чжао Додо!
— Она не принадлежит этому человеку! Разве есть в Валичжэне сегодня тот, кому по зубам было бы взять её в свои руки, захватить на всю жизнь? Нет такого! Чжао Додо размечтался. Ещё увидишь, если мне не веришь! Другие тоже обманываются! Ты хочешь заполучить её, только чтобы она не досталась «Крутому» Додо. А я вот спрошу тебя, Цзяньсу: я своими глазами видел, как в городке беззубые старики и старухи ели пампушки из батата и отрубей, и ты, когда разбогатеешь, сможешь гарантировать, что они будут хорошо есть и одеваться, и будешь ли ты обращаться с ними, как с родителями? Сможешь или нет? Ответь мне сейчас же!
По лбу Цзяньсу стекали капли пота и попадали на крылья носа.
— Это, разве это… — пробормотал он, не зная, что и сказать.
— Отвечай! — велел Баопу, сурово глядя на него. — Об этом нельзя говорить походя. Ты должен сказать правду, пусть даже только в этот раз, говори!
— Не смогу, — поднял голову Цзяньсу. — Бедняков слишком много…
Баопу сел. Свернул сигарету, затянулся и с холодной усмешкой проговорил:
— Правду сказал. Вот это похоже на наш род Суй. Нужно понять, что на самом деле ты ничуть не лучше «Крутого» Додо. Твои возможности и милосердие ограничены, такой большой ответственности тебе не вынести. Фабрика лапши издревле самое дорогое для жителей городка, и, желая заполучить её, ты хочешь слишком многого… Раньше я тебе уже говорил, что ненавижу себя за недостаток смелости, что напрасно упустил Сяо Куй, разрушил вторую половину своей жизни; но ещё больше я ненавижу себя за то, что не смог вырвать из рук Додо фабрику и передать её народу со словами: «Быстро забирайте и держите крепко, запирайте на все замки, она теперь общая. Не позволяйте больше ни одному злодею отобрать её у вас. Ни за что! Ни за что!» Вот какие у меня были мысли. Может, кто-то посмеётся над ними. Сомневаюсь, что такой человек действительно порядочный. Они могут подтрунивать надо мной, мол, крестьянское мышление! Уравниловка! Ладно, пусть говорят. Они не знают истории страданий нашей семьи, не знают истории страданий жителей Валичжэня, им лишь бы самим было приятно, прикидываются великодушными, а иногда людьми учёными. Вот если бы они своими глазами увидели, как семья Суй столько лет боролась изо всех сил среди крестьянской ненависти и зависти, им, возможно, стало бы ясно, что мы гораздо больше, чем они, ненавидим уравниловку. Нет, главный смысл не в этом. На самом деле слишком много страданий вынесли жители городка, слишком много крови пролилось. Надо дать им передохнуть, дать ранам затянуться. Они не вынесут, если снова придут лихие люди и будут всё отнимать, они больше не станут покорно отдавать этим людям всё, что есть доброго в городке. Разве не так? По моим соображениям, так оно и есть. Вот и страдаешь, придя к этому заключению, но смелости-то нет, и она уже не появится. Я говорил, что завидую тебе, это правда! Я действительно хотел бы иметь кое-что, что есть у тебя, — я имею в виду твою смелость, твою страсть. Человек должен обладать этим изначально, но на свою беду некоторые потом это утрачивают. Я как раз из таких неудачников.
— Если человек не использует смелость по назначению, Цзяньсу, — то лучше её и не иметь. Но тому, кто использует её по назначению, кажется, что её недостаточно. Ты как-то сказал, что я человек нерешительный, вот всё и откладываю. Я понимаю, ты прав, сразу нащупал моё больное место. Часто думаю, что это у человека болезнь такая и корни её лежат очень глубоко. У меня эта болезнь с раннего детства, и со временем она становилась всё тяжелее. Я был очень робкий, всегда боялся высказывать то, что на душе. Бывало, скажешь что-то правильно, и кто-то громко ответит, так я сразу начинал мямлить; не осмеливался ходить туда, где многолюдно и шумно, не смел громко говорить. Произойдёт что-то в городке, начинают разбираться, так я всегда думаю, что это натворил я. Даже ходил бесшумно, боялся, что кто-то скажет: «Гляди-ка, идёт!» Ну а кто не ходит? Вот и предпочитал тропинки, ходил у стены, шёл полями, чтобы не встретить кого. А ещё я сделал тайное открытие, что в городке есть люди, страдающие той же болезнью, что я не один такой. В семье Суй таких случаев больше и они серьёзнее. Например, я не знаю, сколько лет я не слышал, как во весь голос смеётся Ханьчжан. Несколько раз я пытался сам избавиться от своей болезни, однажды глубокой ночью вышел на берег реки и принялся хохотать во мраке — эхо со всех сторон, вот весело! Я громко смеялся, но корни болезни лежат слишком глубоко. Наверное, это нужно лечить с самого начала. Тем не менее я верю, что излечусь, что в итоге смогу окрепнуть, и моя вера с каждым днём растёт.
— Вот будет здорово, если ты сможешь стать смелее! — сказал Цзяньсу, глядя на оживившегося брата. А потом спросил: — А у меня такая же болезнь? Это ведь и есть «малодушие». Как эта болезнь развивается? Её и Го Юню не вылечить?
— Да, это малодушие, — кивнул Баопу. — И Го Юню она, конечно, не под силу. Если вглядишься повнимательнее, то обнаружишь, что вне городка люди гораздо смелее. У тебя этой болезни нет, у тебя другая. Названия её я тебе сразу не назову, но могу смело утверждать, что ты ею болен. Мы оба больны, в семье Суй в какой-то мере болеют все. Я уже не один десяток лет не знаю, как преодолеть её, и молча сопротивляюсь, сжав зубы. Мы с ней соединены в одно несчастливое супружество. Сяо Куй заставила меня и любить, и бояться — рассказать, так никто не поверит. Я думал о ней днями и ночами, вспоминал её глаза, губы, ресницы, вспоминал тепло её тела. До сих пор не встретил женщины красивее. И нравом никто не сравнится с ней во всей Поднебесной: свернётся в объятиях, ни слова не скажет, а от радости в лучшем случае заплачет. Все мои думы о ней, не знаю, тосковал ли кто по женщине как я. Но с какого-то времени ещё и страшусь её. Не знаю, правильно ли скучать по ней, следует ли так поступать. Кто она, что собой представляет? Я то вперёд шагну, то назад, вот десятилетиями никуда и не двигаюсь со старой мельнички. Этот недостаток вредит мне, я стискиваю зубы, говорю себе: «Крепись!» Возможно, я окрепну… Ты спрашиваешь, как мы заполучаем этот недостаток? Я тоже спрашиваю раз за разом, спрашиваю без конца. Но ответить не решаюсь. Сегодня вот что хочу сказать тебе, Цзяньсу! Ты послушай, мне нужно вспомнить всё с самого начала. Этой ночью хочу рассказать тебе всё…
Глава 17
— Я знаю, болезнь коренится очень глубоко. Она меня измучила, я уже не решаюсь подробно исследовать её. Я старше тебя на девять лет, возможно, начал болеть, когда ты ещё не родился. Я уже говорил: с тех пор, как я себя помню, отец целые дни проводил за расчётами, уставал так, что весь осунется. Мне никогда не улыбался — некогда ему было. Мама для меня была какой-то чужой, только потом наши отношения чуть наладились. Затем умер её отец — твой дед в Циндао, и она, узнав об этом, просто заходилась от рыданий. Я в тот день страшно перепугался, помню всё в подробностях. Ещё позже отец сдал с рук фабрику, ему стало легче, и он повеселел. Но в тот самый день матушка сломала себе суставы пальцев, и кровью залило весь обеденный стол. Кровь, конечно, вытерли, но во время еды мне по-прежнему казалось, что она течёт по столу. После смерти отца я стал главным в доме и тайно изрубил этот стол на дрова. Мать, узнав об этом, пришла в ярость, ей было очень жаль этого столика, покрытого красным лаком. Тогда мне казалось, что ей со всем жалко расставаться. Впоследствии именно этот её характер и определил такую… то, как она умерла… — Тут Баопу