ил Ханьчжан проверить пульс. Но Ханьчжан холодно отказалась.
— Ты больна без сомнения, — сказал старый врач и повернулся к Баопу. — В природе ничего не может не расти, но и не управлять этим нельзя. Без роста не будет развития, без управления можно нанести большой вред!
Старик выражался на книжном языке, и Баопу ничего не понял, но стал настойчиво увещевать сестру, после чего снова последовал холодный отказ. Вздохнув, Го Юнь вышел. Все долго смотрели ему вслед.
Глава 3
Суй Цзяньсу в конце концов уволился с фабрики. Многие были поражены тем, что человек из семьи Суй отошёл от этого ремесла. А Суй Цзяньсу почувствовал невыразимое облегчение. Он подал заявление в управление промышленности и торговли, много раз обращался к партсекретарю улицы Гаодин Ли Юймину и старосте улицы Луань Чуньцзи и в конце концов открыл на улице киоск по продаже вина и табака. Месяц спустя нашёл пустующее помещение, выходившее на улицу, и стал готовиться открыть там магазин. Он много раз приходил на мельничку к старшему брату с предложением заняться этим вместе, но Баопу всегда отрицательно мотал головой. Удручённый Цзяньсу попросил:
— У тебя почерк хороший, написал бы вывеску для магазина.
С грохотом вращался старый жёрнов. Взяв принесённую Цзяньсу кисть, Баопу громко спросил:
— Какое будет название магазина?
Цзяньсу произнёс отдельно каждый иероглиф:
— «Балийский универмаг».
Баопу расстелил на табуретке бумагу, но рука его вдруг начала беспрестанно дрожать. Он окунул кисть в тушь, и дрожь стала ещё сильнее.
Так он вывеску и не написал. Цзяньсу пришлось обратиться к директору городской начальной школы Длинношеему У. Пятидесятилетний, с поразительно дряблой кожей на шее, тот отказался от бутылочной туши и заставил Цзяньсу растирать тушь на старой тушечнице длиной полчи. Цзяньсу убил на это целый час. У взял большую, почти лысую кисть, смочил как следует в туши и принялся водить ею по новенькой красной бумаге. Цзяньсу видел, как на тощем запястье вдруг выступили три полоски вен, а когда они постепенно исчезли, все пять иероглифов вывески уже были написаны. Стиль трёх не походил ни на один существующий. При взгляде на них почему-то вспоминался ржавый инструмент. Повесив вывеску над дверью и прислонившись к косяку, стройный и белокожий Суй Цзяньсу думал, насколько странным выглядит его магазин, если судить по внешнему виду. За первую неделю после открытия он продал всего три бутыли кунжутного масла и одну пачку сигарет. Первым в магазин племянника явился Суй Бучжао, он огляделся и, перед тем, как уйти, предложил продавать вино в розницу и закуски к нему, а на стене нарисовать большой чан вина. Цзяньсу не только последовал всем советам дядюшки, но и сделал выводы: сбоку от входа на внешней стене он приклеил картинки киноактрис. Чан с вином вызывал у валичжэньских стариков воспоминания о том, как в старые добрые времена они, сидя на корточках, попивали вино на храмовых праздниках. Так что поначалу в магазине было много стариков, а потом туда повалила и молодёжь. Здесь становилось людно.
Дела в магазине только-только пошли в гору, когда туда, кряхтя, заявилась старая Чжан, урождённая Ван, и предложила продавать её поделки — домашние сласти, глиняных тигров и жестяные свистки. Их урождённая Ван продавала не один десяток лет, даже в лихие годы умудрялась сбывать свою продукцию. Ещё она подрабатывала тем, что тайно и в открытую предсказывала судьбы и гадала по лицу. Ей было за шестьдесят, она постоянно курила и казалась старой-престарой. Уголки рта урождённой Ван ввалились, шейка была тоненькая — не толще руки, острый подбородок был загнут, лицо вечно в пыли. Спина её была колесом, ноги дрожали, и, если она не говорила, то покряхтывала. Но её мастерство достигло поразительного совершенства. Глиняных тигров, например, она могла лепить с такими же ввалившимися уголками рта, как у себя самой, глянешь — старик стариком, а выражение лица добродушное. Тигры получались у неё всё больше и больше — самый большой был размером с подушку, и дети могли играть с ним вдвоём. Урождённая Ван предложила поставить одного из этих тигров на прилавок в «Балийском универмаге» на реализацию, а она получала бы комиссионные.
Улыбаясь, Цзяньсу смотрел на слой пыли у неё на шее и разговаривал без пущей серьёзности. Она же брала одну за другой сигареты со стойки и курила, сверля его вос трыми глазками. Ему тогда было тридцать шесть — чёрные волосы блестели, кое-где были видны угри. Красивое лицо продолговатой формы, сметливый и настороженный взгляд, за которым к тому же скрывалась изворотливость. Что и говорить — такие девицам нравились. Он до сих пор не женился, и всё из-за семьи. В те времена никто не осмеливался выдать свою дочь за этих двух представителей рода Суй — за него и Баопу. Баопу когда-то был женат на девице, которая прислуживала у них в семье, но она вскоре умерла от чахотки, и Баопу так и остался холостяком. Ван понимала, что Цзяньсу совсем не так прост, как его старший брат. Она смотрела на него, хихикая и показывая мелкие почерневшие зубы. Слегка покрасневший Цзяньсу подталкивал её рукой, чтобы она говорила, если есть что сказать, и даже назвал старой каргой. Ван достала из кармана несколько глиняных тигров и поставила на прилавок, и Цзяньсу показалось, что морды у всех точь-в-точь как её лицо. Он засмеялся, а Ван, дотронувшись до его руки и мощной груди, восхищённо произнесла: «Вот уж поистине крепкий мальчонка». Цзяньсу продолжал смеяться. Тут она со свирепой миной шлёпнула его по заду: «А ну, разговаривай с бабушкой, как подобает!» Цзяньсу ойкнул и больше не смеялся. Они стали обсуждать начальные цены и проценты на изделия ручной работы и занимались этим до тех пор, как зажгли фонари. Когда старуха уходила, они уже договорились.
После этого урождённая Ван стала приходить в магазин каждый день и одного за другим выстраивать на прилавке своих глиняных тигров. Торговля пошла бойчее — матери покупали игрушки детям наперебой. Если дети приходили сами, Ван учила их играть по-новому: устраивать сражение маленького тигра с большим и сталкивать их головами. Когда головы маленьких тигров разбивались и дети спрашивали, как быть, урождённая Ван говорила: «Скажите дома, пусть купят новых». Постепенно дневного времени стало недостаточно, пришлось зажигать фонари вечером, а бывало, что компания стариков засиживалась вокруг чана с вином и закусками и за полночь. Цзяньсу часто засыпал, положив голову на прилавок, а Ван набирала полный рот дыма и дула ему в губы. Цзяньсу считал, что она прекрасная помощница и что в процветании магазина есть и её заслуга.
«Это нас тигры обороняют», — говаривала она. А Цзяньсу при этом с сомнением посматривал на глиняных зверей с поджатыми губами. «Тигры — горные духи», — добавляла Ван.
В свободное время они болтали обо всём подряд, и урождённая Ван часто заговаривала о Суй Бучжао. При этом она улыбалась, показывая чёрные зубы. «Совсем отощал старый хрыч, просто мешок костей или ещё хуже. А раньше ведь немало гладких барышень столько удовольствия получали от этого костлявого, и я в том числе! Так и не раздобрел, старый чёрт, но дело своё знал туго». А ещё она однажды спросила:
— Знаешь, почему вражда пошла между ним и этим ненормальным Ши Дисинем?
Не сводя с неё глаз, Цзяньсу с любопытством помотал головой. Урождённая Ван взяла с полки сигарету и начала свой рассказ.
— По правде говоря, всё это такие мелочи! В те годы Валичжэнь был ещё оживлённее, чем сегодня — ты этого не застал. А в оживлённых местах среди мужчин ни одного порядочного не встретишь, попомни мои слова. Все силушки на женщин потратят, а на серьёзные дела здоровья уже и не хватает. Таким, как твой дядюшка, даже с тридцатью цзинями[13] муки не совладать, ножки заплетаются, глядишь — шлёпнулся и весь в муке, как снежный сугроб. Все животики надрывают от смеха! Эти морячки чуть ступят на берег, так и ходят с красными глазами, что твои волки. Люди их пугались, а если наладить с ними отношения, так вроде и ничего. Твой дядюшка много чего от этих морячков понабрался, это было видно по тому, как он вёл себя с людьми. Так что и в семье Суй появился человек, который не научился себя порядочно вести. Но и он, надо сказать, сделал кое-что доброе для нас, местных. Что я имею в виду? Он добыл на корабле какую-то чёрную дрянь, ароматную и вонючую в одно и то же время, как я слышала, это был мускус с какой-то добавкой. Если у кого в семье у барышни начинал расти животик, твой дядюшка брал эту штуковину и подносил ей под нос. Пару раз поднесёт, барышню прочистит со всех концов, и будто ничего не бывало. От скольких волнений это избавляло, верно? И надо было такому случиться, что об этом проведал Ши Дисинь, а ты не представляешь, какой это лицемерный праведник. Так он взъелся на твоего дядюшку, просто сил нет! Дядюшка твой сбежал от него на пристань, а тот пустился в погоню. И вот — один убегает, другой за ним гонится.
Урождённая Ван закурила ещё одну сигарету, неторопливо выпустила дым через ноздри и продолжила:
— Гонится он за ним, гонится, никак догнать не может. Но есть ещё воля неба: дядюшка уже было добежал до пристани, но к, несчастью, споткнулся и упал. Подбежавший чудак Ши Дисинь схватил его за лодыжку и давай выворачивать. Дядюшка песком в него кидает, а тот знай себе продолжает. В то время острых камней на берегу было побольше, чем сейчас. Дядюшка извертелся головой и скоро уже был весь в крови. Ругался он беспрестанно, а Ши Дисинь хоть бы слово сказал. В конце концов Ши Дисинь изловчился, ударил камнем по сжатому кулаку дядюшки и схватил выпавшую оттуда штуковину. И они, оба в кровище, принялись мутузить друг друга ещё яростнее. Ши Дисинь был убеждён, что рано или поздно Валичжэнь пропадёт от этой штуковины, а вот молодые люди её жаловали. Как тут не быть побоищу! Почувствовав, что силы на исходе, Ши Дисинь размахнулся и швырнул эту штуковину в реку. Драка тотчас прекратилась, и они уставились друг на друга окровавленными физиономиями…