его, драла за волосы, кусала. С криком Эр Хуай уворачивался от её рук и зубов. Потом улучил возможность и нанёс удар кулаком в лицо. Неизвестно откуда хлынула кровь, и Наонао упала. Эр Хуай оседлал её и глянул сверху вниз. Она молча подождала, вновь вывернулась и села.
Эр Хуай ударил её по лицу ещё раз, сильнее. Наонао рухнула на землю.
Всё оставшееся время этого дня она потратила, чтобы отчистить когда-то прекрасные, а теперь замаранные джинсы, потом спустилась реке и стала отмывать лицо и руки. Вот тебе и осенний денёк! Она тёрла руки, тёрла лицо, раз и ещё раз. Потом разрыдалась, плечи её подрагивали. Проплакала до самого заката, когда воды реки окрасились ярко-красный цвет.
Она еле брела по берегу реки. Подняла оставленный на песке шест и, опираясь, как на костыль, пошла дальше. Дойдя до старой мельнички, Наонао оперлась на дверную раму.
Услышав тяжёлое дыхание, Суй Баопу повернулся и застыл.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он.
Прижавшись к двери, Наонао застыла. Баопу повторил вопрос. И она вдруг громко воскликнула:
— Пришла бить тебя. Хочу расколотить твою башку на куски! Пришла излупить тебя до смерти… — Она кричала, слёзы текли по щекам, она подняла шест, но он выпал у неё из рук. Тут Баопу разглядел на её лице синяки и багровые отметины и торопливо вскочил.
— Наонао! Что с тобой случилось? Быстро рассказывай! Что произошло? Кто тебя обидел? И я при чём, почему ты пришла бить меня? Ну, говори же, говори…
— Я ненавижу тебя, до смерти ненавижу! Кто обидел меня? Ты… ты и твой младший брат обидели меня. Да, твой младший брат так меня разуделал! Я пришла свести с вами счёты, с семьёй Суй, ты же из этой семьи… — Наонао ревела в голос, уткнувшись в дверной переплёт и горестно корчась.
В полном смятении, словно его ударили по голове, Баопу вскричал про себя: «Цзяньсу!» И задрожал всем телом.
Он побежал разыскивать Цзяньсу в магазин, но его там не было. Помчался к нему в каморку — тот курил длинную сигару. Встав, Цзяньсу взял свёрток из газетной бумаги, развернул и вынул европейский костюм в пластиковой упаковке. Даже не посмотрев на костюм, Баопу схватил брата за руку и закричал:
— Это ты обидел Наонао, ты наставил ей на лице синяков и ссадин?
— Чего-чего? — недоумённо бросил Цзяньсу, глядя на него. И освободил руку. Баопу торопливо изложил суть дела, и Цзяньсу тут же помрачнел. Баопу повторил вопрос, но Цзяньсу лишь попыхивал сигарой. Потом яростно отбросил её и вскричал:
— Да ты ей нравишься! Она же любит тебя! Баопу…
Баопу отступил на шаг и тихо сел. Глубоко вздохнул и стал повторять испуганным шёпотом:
— Кто же это сделал, кто же это сделал?
— Ты это сделал! — зло бросил Цзяньсу. — Ты ранил её сердце. Подожди ещё, это будет ещё одна Сяо Куй. Я неправ по отношению к Даси, но и ты ведёшь себя не лучше. Теперь мы оба хороши. — Он закрыл окно, повернулся, уставился на брата и долго смотрел на него. Потом вдруг проговорил:
— Чжао Додо скоро конец. У фабрики скоро будет владелец с другой фамилией.
Суй Баопу встал и глянул на Цзяньсу сверкающим взглядом:
— И с какой же?
— С фамилией Суй.
Суй Баопу покачал головой. Цзяньсу холодно усмехнулся:
— Я знаю, ты снова хочешь сказать, что у меня духу не хватит. Нет, я, Суй Цзяньсу, отступать больше не могу. Можешь качать головой, но взгляни на Валичжэнь! Посмотри, кто на сегодняшний день, кроме меня, способен размотать весь этот клубок? Боюсь, таких нет!
Слушая, Баопу неторопливо сворачивал самокрутку, закурил, затянулся и кивнул брату:
— Возможно, придёт время, и я выйду из старой мельнички. И скажу: «Баопу пришёл управлять для вас фабрикой. Крепко держитесь за меня, чтобы не дать больше ни одному жадному человеку отобрать её!» — вот это я могу сказать.
Губы Цзяньсу затряслись, на лбу вздулись синие жилки. Глядя в сторону, непонятно к кому обращаясь, он пробормотал:
— Всё, на этот раз с семьёй Суй и вправду покончено. Она сама себе кулаком машет, брат пошёл на брата! — Он повернулся к окну и крикнул: — Даси, Сяо Куй, а теперь ещё и Наонао! Вы поистине слепые! Как вам могли приглянуться такие никчёмные люди… — Он бросился лицом на кан и заплакал.
Глава 23
Плача, Цзяньсу без конца колотил по кану. Баопу в первый раз видел брата плачущим так горестно. По этим всхлипываниям угадывалось охватившее его отчаяние. Пару раз он вставал с намерением утешить брата и садился снова. Он понимал, что в этот осенний вечер может действительно случиться разрыв между ними, и такой исход стал бы настоящей трагедией. Его взгляд скользнул по пакету с костюмом. Брат привёз его из далёкого города ему в подарок. Баопу взял пакет в руки, мимоходом задев только что развёрнутые братом листы газетной бумаги. Света было мало, и он невольно наклонился. Руки, державшие газету, вдруг задрожали, потом он вцепился в неё и взвыл. Поднявший голову Цзяньсу увидел, что на лбу и на щеках брата выступили капли пота.
— Откуда ты взял эту газету? — громко спросил Баопу.
— Да она старая, — растерянно глядя на него, сказал Цзяньсу. — Попалась под руку, вот и завернул…
Баопу вырвал газету из рук брата, пробежал взглядом несколько строчек и сполз на пол. Вот что он прочёл: «…кровавые убийства во время „культурной революции“. Восьмого августа 1966 года в городе N энского уезда произошли массовые убийства „четырёх элементов“[75] и членов их семей… Изо дня в день избиения и убийства приобретают всё более тяжкий характер. Вначале в одной большой производственной бригаде ликвидировали трёх человек, потом дошло до того, что в другой убито сразу несколько десятков. Убивали самих „четырёх элементов“, затем их жён и детей, всех подряд… Уничтожены целые семьи. С двадцать седьмого августа по первое сентября в сорока восьми больших производственных бригадах тринадцати коммун[76] данного уезда убиты триста двадцать пять человек и членов их семей. Самому старшему было восемьдесят лет, самому младшему всего тридцать восемь дней. Всего уничтожено двадцать две семьи…»
— А-а! — с изменившимся лицом вскричал Цзяньсу, словно в удушье. — Как эта газета могла попасть мне в руки! — воскликнул он, расстёгивая ворот и позвав брата. Баопу сидел, глядя на темнеющее окно, и даже не обернулся. Цзяньсу схватил его за плечи, потряс, но Баопу не пошевелился. — Брат, что с тобой?! Скажи что-нибудь…
Баопу лишь безразлично покосился на него. От этого взгляда Цзяньсу стало страшно, и он снял руки с широких плеч. За окном опустилась темнота, появились звёзды. В городке раздавался лай собак, перекликались голоса. Вроде бы качнулась чья-то тень, и Цзяньсу, прижавшись лицом к стеклу, увидел клонящееся под ветром деревце. Он снова сел. Брат не издавал ни звука. В каморке стало совсем темно, но Цзяньсу свет не включал. За окном царил мрак, почти такой же, как в тот страшный вечер. Цзяньсу показалось, что он слышит шум шагов, вопли, собачий лай, пугающие звуки. В тот вечер трое членов семьи Суй сидели так в темноте и в тревоге ждали рассвета… Цзяньсу негромко позвал брата, но ответа не было. Подождав ещё немного, он услышал звук разрываемой бумаги — это брат рвал газету на мелкие кусочки. Потом всё стихло. Через какое-то время ему показалось, что брат что-то перебирает, и он быстро включил свет: брат сидел на корточках и, протянув большие руки, очень осторожно собирал клочки бумаги, пока не получился кусок размером с ладонь.
Только начал заниматься день, а первые бунтари уже сокрушили каменную стелу, оставшуюся на месте старого храма, храм местного бога-покровителя за городской стеной и расколотили на экранах[77] перед каждым домом иероглиф «счастье». А тут ещё Длинношеий У, вышедший из дома поглазеть на побоище, сообщил всем, что те же видоизменённые иероглифы «счастье» изображены на черепице старинных усадеб. И хунвейбины ещё больше полудня потратили на то, чтобы начисто стереть их со старинных плиток. За этим последовали ещё более изощрённые поиски, начиная с городской стены. «Четыре пережитка»[78], а также «феодальное, капиталистическое и ревизионистское» искали в каждом доме. Всё, что можно было разбить — разбивали, всё, что можно было сжечь — сжигали: цветочные горшки, посуду с изображениями древних, старинные картины, трубки кальяна, резные каменные тушечницы… Они ворвались в государственный магазин, устремились прямо к отделу косметики и стали уничтожать кремы, духи и другие «капиталистические штучки». Директора магазина, который пытался убедить их не делать этого, свалил с ног ударом кулака дюжий детина с повязкой на рукаве. Парень лет восемнадцати, который завалился в общежитие работниц магазина и под оглушительный визг принялся сокрушать румяна и пудру, был немало удивлён, наткнувшись на гигиенический пояс. Он не понимал, почему этот странной формы пояс упакован в красивую бумажную коробочку, но был уверен, что наверняка это ещё одна «капиталистическая штучка», поэтому разодрал и её. После ухода «группы поиска» большинство работниц без конца всхлипывали с покрасневшими глазами. А те пошли дальше, пока не остановились перед двориком Четвёртого Барина Чжао Бина. Некоторые стали выражать сомнения, но один сказал: «Бунт — дело правое[79], нам ли переживать из-за этих больших шишек!» — и принялся барабанить в дверь. Дверь открылась, на пороге появился Четвёртый Барин: «Бунтовать пришли? Заходите, заходите! Ма Третий, — крикнул он, ткнув пальцем в стоящего в первом ряду паренька, — давай, веди всех на бунт!» — Лицо у него было мрачное, чёрные брови чуть подрагивали. Ряды бунтовщиков смешались, они немного постояли и ушли. Четвёртый Барин вздохнул и закрыл дверь.
Обойдя весь городок, бунтовщики снова собрались, а потом двинулись по отдельным домам. Один богатый крестьянин решил, что будут искать, как во время земельной реформы, распихал всю одежду и утварь по фаянсовым чанам и закопал в землю. Но среди бунтовщиков было немало людей с солидным опытом, они прошлись со стальными щупами и легко до всего докопались. Этого крестьянина со всей семьёй отвели под конвоем на место старого храма и подвергли «критике»; только жалобщиков было не так много, а в остальном всё, как в прежние годы. Жители городка повалили туда, про