Урождённая Ван закончила свой рассказ, а Цзяньсу долго ещё молчал в восторге от этой случившейся десятилетия назад драки. «Окажись я там тогда — в реке оказался бы Ши Дисинь».
В свободное время в магазин забегали и работники фабрики: пожилые — опрокинуть стопку вина, молодёжь — поесть сластей. Набьёшь полный рот, и через какое-то время можно вытянуть длинную-предлинную нить. Немало девиц и парней как раз из-за этих нитей и приходили. Жуют, тянут и хихикают при этом. Бывало, жуёт девица сласть, а Цзяньсу хвать за палочку, вытянет длинную нить и намотает девице вокруг шеи. Однажды заявилась Наонао — в рабочем белом фартуке, бело-розовые руки выглядывают. Не успела войти, так сразу стало видно, что она в приподнятом настроении — научилась танцевать «диско»: руки со сжатыми кулачками вытянуты, и крутится то вправо, то влево, подвывая «о-о…» — вот такое высокое мастерство! Цзяньсу не отрывал от неё глаз, сжимая в руке только что полученные два гривенника. Когда Наонао стала есть сласть, он подошёл. Чёрные блестящие глазки Наонао бегали, оглядывая выставленное на прилавке, палочка со сластями неторопливо вращалась во рту. Стоило Цзяньсу протянуть руку, чтобы схватить палочку, как Наонао подняла указательный палец и рассчитанным движением ткнула ему в грудь. Цзяньсу зашатался, в голове мелькнула мысль, что она попала как раз в точку укалывания, грудь слегка онемела. Он сел на своё место, холодно взирая на Наонао, пока этот огненный шар, который катался туда-сюда перед прилавком, не выкатился в дверь. И он глубоко вздохнул.
На фабрике «Крутого» Додо впервые после открытия приключился «пропавший чан».
На этот раз неприятности продолжались пять дней, и хотя потери были намного меньше, чем в прошлом, Чжао Додо пребывал в полном смятении. Он многократно прибегал на старую мельничку и молил Суй Баопу вступить в должность техника фабрики. Баопу неизменно отказывался. Он раз за разом распределял на конвейере собравшуюся горками фасоль, а потом снова усаживался на табурет, который служил уже нескольким поколениям таких, как он, смотрителей. Додо вылетел из старой мельнички, ругаясь на чём свет стоит. «Точно пристрелю когда-нибудь этого чурбана, — ярился он. — Почему его не прикончить, раз он такой болван?» В течение нескольких десятков лет после земельной реформы «Крутой» Додо возглавлял народное ополчение улицы Гаодин и не одного поставил к стенке. «Вот сейчас было бы неплохо разделаться с этой дубиной из семьи Суй», — думал он. Но годы уже не те, да и винтовки нет. На фабрике многие спрашивали, почему он не позвал Баопу, и Додо с потемневшим от гнева лицом бросал в ответ: «Торчит, как истукан, на своей мельничке», — и ходил туда-сюда, не в состоянии успокоиться. Наконец он вспомнил про ещё одного человека из семьи Суй, отправился в «Балийский универмаг» и без обиняков стал звать Цзяньсу в техники. Цзяньсу сказал, что для этого не подходит.
— Среди членов рода Суй, которые занимались этим ремеслом, не было ещё таких, кто бы не подходил, — разулыбался Додо. — Буду платить самую высокую зарплату, только попробуй. Среди вас всегда найдутся такие, кто может справиться с «пропавшим чаном».
Цзяньсу про себя холодно усмехнулся — он понял, что Чжао Додо, как и прежде, рассчитывает на старшего брата. Пока он размышлял над предложением, его стала уговаривать урождённая Ван, мол, работа прекрасная, ну а насколько она хороша, можно понять лишь когда попробуешь.
— Ну, а как быть с магазином? — спросил он. Ван тряхнула чёрными складками на шее, словно хищная птица, и уставилась на него:
— Магазин остаётся твоим! А я буду за ним смотреть. Я ведь всё время заботилась о твоём бизнесе.
Цзяньсу молчал, с усмешкой глядя через дверь магазина на небо.
Цзяньсу вернулся на фабрику. А урождённая Ван полностью взяла на себя управление «Балийским универмагом». Каждый день в определённое время она просиживала за прилавком пару часов, и торговля шла не хуже, чем раньше. Втихую она добавляла в чан с водкой апельсиновых корок и немного холодной воды. Оставшееся время она организовывала очень тщательно и, помимо забот по хозяйству, рано поутру отставляла все дела и отправлялась массировать спину Четвёртому Барину. С делами она справлялась играючи, только вот спина его последнее время тревожила. Четвёртому Барину через два года будет шестьдесят, здоровье у него отменное и энергии хоть отбавляй. Но он начал добреть, и больше всего в спине, что её и пугало. Урождённая Ван массировала ему спину не один десяток лет, её пальцы, которые лепили глиняных тигров, бегали как заведённые, доставляя Четвёртому Барину несказанное удовольствие. Но в последнее время она стала чувствовать, что силёнок не хватает. У Четвёртого Барина она нередко встречала Ханьчжан, его названную дочь, и однажды во время массажа обронила, что пора Ханьчжан сменить её. Раздобревшее тело Четвёртого Барина, чуть прикрытое простынёй, нетерпеливо повернулось на кане, но он лишь что-то промычал в ответ. С тех пор Ван об этом не упоминала. Когда она выходила из дома Четвёртого Барина, поднималось круглое красное солнце. Ван спешила в магазин и, чуть запыхавшаяся, вставала за прилавок.
Цзяньсу не очень-то хотелось приходить в магазин — на фабрике казалось интереснее. Появлялся он там раз в месяц, чтобы подвести баланс. Фабрика работала по-старому, как мануфактура, только название сменилось. Правда, ушло немало людей, не пожелавших работать на Додо, а новенькие были в основном женщины. Фабрика работала в непрерывном режиме, и персонал выходил в две смены. Ночью от жары работницы клевали носом, и было умилительно смотреть, как они устраиваются прикорнуть — кто у чана с крахмалом, кто у бассейна с холодной водой. Как техник-инструктор, Цзяньсу не должен был выходить на работу в определённые часы, он мог явиться в любое время. По ночам он приходил лишь в лёгкой сиреневой куртке и прямых синих брюках, заправленных в блестящие резиновые сапоги. Из-за густых чёрных волос лицо казалось ещё белее. Одну за другой он с насмешливой улыбочкой оглядывал спящих девиц. Через некоторое время лицо его бледнело ещё больше, а взгляд сверкал. Удивительное дело — хоть и стоял он так недолго, девицы начинали просыпаться и зевать в его сторону. А одна толстушка по имени Даси заходилась в кашле. Работница она была не из лучших и, промывая лапшу, нередко роняла целые связки у бассейна с холодной водой. Подошедший Цзяньсу зло пнул на полу комок лапши. Даси перестала кашлять, но заикала и уставилась на него. Но он прошёл мимо, поскрипывая новыми резиновыми сапогами. Работницы позёвывали, лениво вставали и начинали вылавливать ситами выжимки, их белоснежные фартуки развевались в сгустившемся тумане. В цехе быстро разносилось особое благоухание, похожее на аромат румян. Сверху завис стальной ковш с бесчисленными отверстиями, полный жидкого крахмала. Работник похлопал рукой по его верхней части, и оттуда заструились серебристые нити. Попадая в дышащий паром котёл, они тут же превращались в сверкающую прозрачную лапшу. Работник только что проснулся и с криком колотил по ковшу, покачивая головой. Чёткие ритмичные звуки были слышны во всём цехе. Цзяньсу уселся на деревянную табуретку и полчаса молча курил, поблёскивая глазами. Потом вдруг встал и с громким топотом выбежал из цеха, ни разу не обернувшись. Его статная, высокая фигура промелькнула мимо занятых работой женщин и скрылась.
Добежав до высокой бетонной платформы, где фабрика сушила лапшу, Цзяньсу остановился, переводя дух, задрал голову и стал смотреть на мокрые звёзды, прислушиваться к плеску реки и громыханию старой мельнички. В той стороне в окошке смутно виднелся свет: должно быть, Баопу сидит там на своей табуретке, следит за жёрновом. Цзяньсу пристально вглядывался в окошко, словно надеясь, что оно распахнётся или свет станет ярче. Потом разочарованно спустился с платформы, обогнул угол здания фабрики и остановился перед большим помещением. Внутри горел свет и раздавался храп. Он знал, что там спит хозяин фабрики «Крутой» Додо. Цзяньсу постоял немного, и рука сама потянулась к дверной ручке. Затаив дыхание, он толкнул дверь, вошёл, закрыл её за собой и осторожно повернулся. Додо лежал лицом вверх на тёплом кане в одних чёрных трусах из толстой ткани, они стояли колом и тошнотворно поблёскивали. С годами все валичжэньские, кроме Суй Бучжао, набирали вес. Свешивающееся брюхо Додо походило на большущую опухоль. Борода с проседью, лицо в жирных складках, странные красные пятна на щеках. Губы с налётом зелени приоткрыты, торчит один передний зуб. Цзяньсу вдруг показалось, что левый глаз Додо приоткрыт — сердце ёкнуло. Он замер, протянул руку и поводил перед ним пальцем. Полуоткрытый глаз не шевельнулся, и Цзяньсу облегчённо вздохнул. Додо тяжело дышал, большой кадык беспрестанно двигался. На узком подоконнике рядом с каном зачем-то лежал большой тесак. Чрезвычайно острое лезвие в пятнах ржавчины, тыльная сторона — с палец толщиной. Цзяньсу смотрел на этот тесак, и кровь вдруг отлила у него от лица. Он постоял, не шевелясь, ещё немного, потом беззвучно отступил к двери и вышел.
Близился праздник Середины осени[14], накануне подвели баланс, и оказалось, что с запуска фабрики прибыль значительно увеличилась. Особенно после введения механизации — старая мельничка за семь дней перемалывала на десять даней[15] фасоли больше обычного. Чжао Додо неоднократно ходил на мельничку и всякий раз возвращался в приподнятом настроении. Он предложил своему бухгалтеру сделать специальный расчёт по механизированной мельничке, и получалось, что доход ожидается немалый. Вот он и решил по случаю праздника устроить банкет и пригласить Ли Чжичана, оказавшего помощь в установке оборудования, техника Ли и Суй Бучжао. Особое приглашение получил Цзяньсу. Готовить Чжао Додо позвал повара городской управы Пузатого Ханя: тот считался первым кулинаром в Валичжэне. На радостях Чжао Додо щедрой рукой угощал выпивкой и закуской работавших в ночные смены. Говорили, что Пузатый Хань может приготовить сто шестьдесят блюд с тофу, каждое со своей формой и вкусом. Возможно, под воздействием этих слухов Чжао Додо предоставил ему в тот день в качестве исходных материалов лишь десяток корзин с обломками лапши с прошлого «пропавшего чана». Пузатого Ханя это ничуть не смутило, он лишь сбросил майку, которую обычно носил в самое напряжённое время стряпни, и принялся работать голым по пояс. В результате на каждом столе стояло по двенадцать блюд: т