ут было и красное, и зелёное, и кислое, от которого люди содрогались всем телом, и сладкое, от которого раздавалось восхищённое причмокивание. Через некоторое время рубашки пьющих уже промокли от пота, и все, довольные, широко раскрывали рты, чтобы передохнуть. После банкета Чжао Додо заставил бухгалтера ещё раз произвести подсчёты, и выяснил, что десяток с лишним корзин ломаной лапши стоили не так уж много, немало денег ушло на сахар и уксус, а ещё на большую упаковку чёрного перца, который повар стащил из городской столовой.
Банкет продолжался до двух ночи — у фабричных прошла уже третья смена. Цзяньсу пил осмотрительно, поглядывая при этом на каждого. Суй Бучжао давно уже набрался и заплетающимся языком рассказывал на ухо технику Ли про дядюшку Чжэн Хэ. Чжао Додо побагровел, но был абсолютно трезв. Предлагая Цзяньсу тост в его честь, он заявил:
— В городке никто дальше своего носа не видит! Сколькие смеялись надо мной, говорили, что зря я беру на работу молодёжь из семьи Суй. А я знаю, что делаю! По мне, пока рядом кто-то из семьи Суй, никаких «пропавших чанов» на фабрике не будет!
Цзяньсу опрокинул рюмку и уставился на Чжао Додо, негромко проговорив: «Неплохой расчёт!» Потом сел и перевёл взгляд на Ли Чжичана. В это время кто-то крикнул: «Девицы перепились!», и Цзяньсу потихоньку вышел из-за стола. Он прошёл в цех, чувствуя подступающее опьянение, лицо его чуть покраснело. Лица работниц тоже порозовели, и они без умолку хихикали. Но работать не прекращали, только покачивались, но действовали исключительно слаженно. Стоя среди висящей в цехе дымки, Цзяньсу закурил и стал наблюдать. Первой его заметила Даси, которая сделала вид, что не видит, но с необычайной проворностью тянула нити лапши двумя руками, как сумасшедшая. Восседавший наверху и стучавший по ковшу работник затянул песню. Что он поёт, было не разобрать, но можно было предположить, что песенка не очень приличная. Сильно опьяневшая Наонао сначала работала, пошатываясь, как все остальные, но потом её повело так, что она свалилась на пол. Одежда на ней собралась складками, а она знай себе весело покрикивает. Случайно даже выставила места, которые девицы обычно напоказ не выставляют. Хорошо хоть ненадолго — потом быстро поправила одежду и встала. Она-то встала, а вот Цзяньсу качнуло так, что пришлось схватиться рукой за стену. Смуглый работник, колотивший по ковшу, продолжал тянуть свою песенку. Цзяньсу еле вышел из цеха, с трудом добрался до стола и приткнулся к дядюшке.
Он мгновенно задремал, смутно слыша сквозь сон дядюшкины слова: «Течь в левом борту». Потом ему всё время казалось, что он плывёт по морям. Как долго он так проплавал, неизвестно, но вдруг раздался дядюшкин вопль: «Пришли!» Он тут же проснулся и, разлепив глаза, увидел, как Чжао Додо, вытянув шею, слушает Ли Чжичана. Когда голос Ли Чжичана стал различим, Цзяньсу оторопел, и всё опьянение как рукой сняло. Ли Чжичан говорил о приобретении старого электродвигателя у изыскательской партии. По его словам, если переделать его в генератор, то вся улица Гаодин будет ярко освещена. Всё это якобы уже обсуждалось со старостой улицы Луань Чуньцзи, партсекретарем Ли Юймином и Четвёртым Барином, который это одобрил. Тут Ли Чжичан стал с воодушевлением говорить, что потом хочет перевести на научные принципы всю фабрику. Всё: и прохождение крахмальной массы через перфорированный ковш, и осаждение и процеживание осадков — будет механизировано. Сначала нужно спроектировать передаточные колёса, большие и малые, более сорока штук. Возможно, кто-то не поверит, но некоторые из них — штуки три-четыре — по размеру не больше персика. Имея опыт с мельничкой, «Крутой» Додо, конечно, уже всему верил. Дослушав до этого места, он поспешил провозгласить тост в честь Ли Чжичана. Цзяньсу громко кашлянул, Ли Чжичан повернулся к нему и, встретив укоряющий взгляд, постепенно свернул свои речи. Через некоторое время Цзяньсу встал и вышел; немного спустя, якобы до ветру, поднялся из-за стола и Ли Чжичан.
Вместе они взошли на бетонную площадку сушилки, где дул прохладный ветерок. Оба долго молчали, а потом Цзяньсу взял Ли Чжичана за руку и крепко сжал.
— Что ты хочешь от меня? — спросил тот.
— Хочу, чтобы ты немедленно прекратил эти проекты! — негромко сказал Цзяньсу.
Ли Чжичан взволнованно отдёрнул руку и затараторил:
— Не могу, это невозможно! Электродвигатель определённо нужно покупать, передаточные колёса точно необходимо проектировать. Я просто должен это сделать. Валичжэнь непременно будет ярко освещён.
В свете звёзд глаза Цзяньсу блеснули, он придвинулся ближе и ещё тише проговорил:
— Я не об электродвигателе. Я о колёсах для фабрики. Хочу, чтобы ты остановился. Хочу, чтобы ты бросил это.
— Я не могу остановиться, — упрямо твердил Ли Чжичан. — Я не могу что-то бросить, не могу отказаться от механизации.
Цзяньсу промолчал, скрипнув зубами. Ли Чжичан удивлённо глянул на него. Дотронувшись до руки Цзяньсу, он почувствовал, что тот горит, и тут же отдёрнул свою. Цзяньсу посмотрел вдаль на тускло-жёлтые окошки по берегам и, словно разговаривая сам с собой, сказал:
— Фабрика лапши моя, моя и Суй Баопу. Слушай сюда, Ли Чжичан, и запомни: вот когда фабрика перейдёт в руки семьи Суй, можешь заниматься своими дьявольскими придумками. — Охнув, Ли Чжичан отступил на пару шагов. А Цзяньсу повернулся к нему: — Не веришь? Не так уж долго осталось ждать. Вот только болтать об этом не надо, никому.
Ли Чжичан продолжал пятиться назад, ломая смуглые руки, и когда заговорил, голос его дрожал:
— Я не скажу, никому не скажу! Но я не могу отставить проектирование. Если только Суй Бучжао тоже не велит мне остановиться, только тогда!
— Ну, иди спроси его, — холодно усмехнулся Цзяньсу. — Только подождать придётся, пока он вернётся от дядюшки Чжэн Хэ.
На этом разговор закончился.
Ли Чжичан и впрямь пошёл спрашивать Суй Бучжао, но старик говорил всё вокруг да около. Ли Чжичан понял, что у Цзяньсу с дядюшкой всё обговорено. И наконец стало ясно: семьи Суй и Чжао — заклятые враги. Пока фабрика в руках семьи Чжао, все его замечательные приводные колёса могут вечно крутиться у него в душе. И они крутились день и ночь, не давая заснуть. Иногда крутились прямо над головой, и он взволнованно протягивал руку, чтобы дотронуться до них. Но дотронуться было не до чего. Лишь во сне он цеплялся указательным пальцем за одно из колёс, ледяное-ледяное. Столько было подготовлено чертежей, и вот, в ночь на праздник Середины осени, все его планы рухнули. Он раз за разом вспоминал обстоятельства той ночи: под свист ледяного ветра они с Цзяньсу стоят рядом на площадке. Он берёт Цзяньсу за руку, чувствует, какая она горячая, и торопливо отпускает. Больше он не смел думать по ночам об этих колёсах. Но огненная страсть днём и ночью горела в его груди. Приходилось всеми силами сдерживать себя. Потому что он мог не слушаться кого угодно, но не Суй Бучжао. Лишь слово Суй Бучжао могло стать для него благодеянием, дающим новую жизнь.
К своим старшим родственникам Ли Чжичан питал противоречивые чувства, и эти чувства были самые особенные на земле. Он их и ненавидел, и любил. Его дед Ли Сюань с четырнадцати лет считал себя не таким, как все, побрил голову и ушёл на далёкую большую гору вести таинственную жизнь; отец Ли Цишэн заведовал техникой у одного капиталиста на северо-востоке и вернулся в Валичжэнь с худой славой. Народ считал, что ни один порядочный человек не станет управлять техникой у капиталиста. И хотя впоследствии он старался вернуть себе доброе имя, прощения у местных так и не получил. В их глазах представители семьи Ли стали синонимом странности и испорченности, их трудно было понять, да и положиться на них нельзя было. В школе Ли Чжичан выделялся среди сверстников смышлёностью. После пяти лет начальной школы он готов был поступить в среднюю школу первой ступени, но в городке нашёлся человек, заявивший, что он «не подходит», и учиться дальше его не пустили. Причины называли разные и непонятные, но основным доводом было то, что его отец управлял техникой у капиталиста, и начальной школы для него довольно. Он вернулся домой с лютой ненавистью к отцу и деду.
Когда Ли Чжичану исполнилось девятнадцать, случилось то, в чём он всегда раскаивался. Произошедшее заставило его понять, что при любых обстоятельствах нельзя делать то, что на ум взбредёт, нужно быть бдительным и не забываться.
Дело было тёплым весенним вечером. Охваченный жаром Ли Чжичан решил прогуляться в одиночестве по берегу реки. Он никогда и думать не думал, что может до такой степени чего-то захотеть. Вот такое было желание. Отсветы вечерней зари на реке такие красивые, а по берегам на ивах раскрываются почки и клонятся под ветерком застенчиво, как молодые девушки. Вот какое было желание. Он растерянно побродил в одиночестве, потом пересёк отмель и зашагал обратно. Но когда дошёл до ивняка, в горле запершило, словно оно опухло. Он остановился и опустился размякшим телом на тёплый песок. Забавлялся долго и вернулся домой, когда уже совсем стемнело. Стало намного легче, руки стали мягкими, и он хорошо выспался.
Когда на следующий день он вышел на улицу, несколько человек с любопытством уставились на него. «Ну как там, в ивняке, славно поразвлёкся?» — хихикнул кто-то. «В книгах такое „рукоблудием“ называется!» — заржал другой. Ли Чжичана словно калёным железом обожгло, в голове загудело. Замерев, он повернулся и, не разбирая дороги, побежал назад. «Худо дело, худо!» — кричал он про себя… Позади раздался взрыв смеха, и кто-то заорал: «Видели! Все видели!»
С того времени молодой Ли Чжичан заперся дома и не показывался. Через несколько дней в посёлке почувствовали неладное. Партсекретарь улицы Гаодин Ли Юймин, тоже из рода Ли, явился лично и принялся стучать в дверь. Похоже, она была не только закрыта на засов, но и подпёрта изнутри, а также забита гвоздями. Ли Юймин повздыхал-повздыхал и ушёл, сказав, мол, пусть сам разбирается. Приходило ещё много народа, стучало, но результат был тот же. «Эх, семья Ли, семья Ли!» — вздыхали местные. Последним в дверь постучал Суй Бучжао. В городке, наверное, он один понимал людей из семьи Ли и, несмотря на разницу в летах, давно завязал дружбу с Ли Чжичаном. Он думал, что его друг сам выйдет, но постепенно эту надежду потерял и принялся колотить в дверь, громко ругаясь на чём свет стоит. «Не надо ругаться, дядюшка Суй, — послышался из-за двери слабый голос