и принялась резать верёвку на мелкие кусочки.
Четвёртый Барин сидел на кане после массажа и старался отдышаться. Скрипнули ворота, и он понял, что урождённая Ван полила цветы и ушла. Не успел он поднести ко рту свежезаваренный чай, как явился Длинношеий У. Руки Четвёртого Барина дрожали, когда он отпивал чай:
— Постарел я за эти несколько дней.
— Как можно, чтобы ты постарел, Четвёртый Барин, — хихикнул У.
Но тот покачал головой:
— Постарел, постарел. Руки дрожат, дышать нечем, пульс, похоже, тоже ни к чёрту.
— Нужно за Го Юнем послать, — всмотрелся в его лицо У.
Четвёртый Барин кашлянул и отодвинул чашку:
— Скажи Эр Хуаю, пусть подстрелит пару голубей, хочу сделать тушёных голубей с корицей.
Длинношеий У кивнул, а про себя задумался: видать, и впрямь постарел Четвёртый Барин — сколько он его знает, очень редко Чжан Бин так вздыхал. Однажды он видел Четвёртого Барина в сумерках на кладбище, где тот расхаживал туда-сюда перед свежей могилой Чжао Додо, а потом сжёг несколько листов жёлтой бумаги. В тот вечер Длинношеему У и вправду показалось, что Чжан Бин постарел. Он добавил воды в чайник, подобрал рукава и уселся на кан. Оба сидели молча. Тут ворота скрипнули, щёки Четвёртого Барина задрожали, чашка выпала из рук и разбилась.
— Пришёл человек из семьи Суй, — пробормотал он.
Длинношеий У выглянул в окно и увидел, что это и вправду Ханьчжан. Посмотрев на Четвёртого Барина, он бросил: «Я в пристройку» — и вышел.
Ханьчжан стояла в дверях, тяжело дыша, словно после долгого бега, и не отрывала глаз от Чжао Бина, с неё градом катил пот. Четвёртый Барин по-прежнему недвижно сидел, скрестив ноги, на кане.
— Я жду того «исхода», — проговорил он, опустив голову.
Тело Ханьчжан отделилось от дверного проёма. Будто пытаясь что-то поймать, она осторожно сделала несколько шагов вперёд и оперлась о край кана. Им было слышно дыхание друг друга. Четвёртый Барин резко поднял на Ханьчжан большое широкое лицо. Они посмотрели друг другу в глаза. Вздохнув, Четвёртый Барин подвинул в её сторону чашку с холодным чаем. Она следила за движением его руки, а потом, склонившись, схватила эту большую жирную руку и принялась выворачивать её и раздирать ногтями. Что-то выкрикивая, она упала на его тело и добралась ногтями до шеи. Четвёртый Барин мотал головой, покачивался, но оставался в прежнем положении, скрестив ноги, и его большущая задница не сдвинулась ни на цунь. Ханьчжан разодрала на нём одежду, её ногти вонзились ему в грудь. Его ноздри раздувались, с шумом выпуская воздух, и в конце концов он не выдержал — от его удара Ханьчжан отлетела в дальний угол комнаты. Когда она встала, из уголков рта струилась кровь, но она снова рванулась вперёд.
— Наверное, слишком сильно тебя ударил, — извиняющимся тоном произнёс Четвёртый Барин. Не успел он закончить, как Ханьчжан вытащила из-под одежды ножницы и, ткнув, попала ему в нижнюю часть живота.
Кровь брызнула ей на руки, будто их обожгло кипятком. С криком она отдёрнула руки, а ножницы остались торчать в животе.
Четвёртый Барин откинулся на одеяла, не сводя глаз с Ханьчжан, сначала выпятил губы, потом прикусил их:
— Быстрее проверни ими, проверни немного… И мне конец. Действуй, быстрее… — Ханьчжан попятилась, мотая головой. Откинувшись навзничь и прерывисто дыша, Четвёртый Барин проговорил: — Эхма! Ты же, в конце концов, ещё ребёнок… кишка тонка. Я-то мог бы тебя двумя пальцами… раздавить! Но я не в силах. Слишком много… я нанёс семье Суй. Думаю, я заслужил этот… исход! — Он говорил, а торчащие из живота ножницы подрагивали, кровь текла всё сильнее. Цветом она стала напоминать соевый соус.
Ханьчжан взвизгнула, потом закричала, спрыгнула с кана и, толкнув дверь, выбежала на улицу.
Из пристройки примчался Длинношеий У и, увидев на полу кровь, зашёлся в паническом крике:
— Убийство! Убийство! Держите её! Четвёртого Барина убили!
На улице стал быстро собираться народ. Крики «Убийство!» продолжались довольно долго, пока не разобрались, что Ханьчжан из семьи Суй пырнула ножницами Четвёртого Барина. Несколько дюжих мужчин из семьи Чжао завернули Четвёртого Барина в простыню и поспешили в городскую больницу. Тем временем прибежал народ с фабрики. Добравшись до главной улицы, Суй Баопу и Ли Чжичан увидели, как сторож Эр Хуай стреляет в воздух, чтобы сдержать напирающую толпу. Баопу энергично расталкивал всех, не слушая ругани Эр Хуая, который снова выстрелил в воздух. Мечась в разные стороны, Баопу звал Ханьчжан, но она бесследно исчезла. Стало темнеть, вечерняя заря залила улицы и проулки красным. Везде слышались крики, ругань, людская волна устремлялась то на восток, то на запад. Ополченцы, затянутые ремнями с патронами, блокировали все выходы.
— Задержать убийцу! — кричал Эр Хуай.
Тут один из ополченцев шепнул ему что-то на ухо, и Эр Хуай пустился бегом к реке. За ополченцами устремились те, кто быстро бегал.
Под ветерком раскачивались прибрежные ивы, тоже окрашенные алым.
— Смотрите! — закричал один ополченец. Все повернулись туда, куда он указывал, и увидели девушку с растрёпанными волосами, она бежала, подпрыгивая, среди красного ивняка. Все замерли, не зная, как быть. Это была Ханьчжан. В свете зари казалось, что она скачет на гнедом жеребце.
— Ханьчжан! — во всю глотку закричал Суй Баопу и, не обращая ни на что внимания, помчался вперёд. За ним вплотную следовал Ли Чжичан.
Сзади раздался звук выстрела, и Ханьчжан упала. Но через секунду поднялась и снова припустила вперёд.
Эр Хуай опустился на колено, прицелился и выстрелил ещё раз. Красная фигура покачнулась, как ивы под ветерком, и рухнула на землю…
Её заключили в крепкие объятия двое подбежавших мужчин.
Прошла неделя. Жизнь Четвёртого Барина была уже вне опасности, но он оставался в больнице. Раненная в ногу Ханьчжан находилась под арестом в городском управлении общественной безопасности.
Валичжэнь вдруг окунулся в самый страшный и тревожный период последних десятилетий. Люди, которые недавно растекались по улицам волнами прибоя, шумели и кричали, теперь разбрелись по маленьким закоулкам. При встрече широко раскрывали глаза, прикусывали губу, натужно кивали и спешно расходились. Эр Хуай во главе ополченцев днём и ночью патрулировал улицы, у двора усадьбы семьи Суй были установлены два мобильных поста. Над городком висела мёртвая тишина, это передалось даже животным и птицам. Обстановка заставляла людей вспомнить дни, когда сгорел храм. Всё так же грохотали лишь машины на фабрике. Но работники там осторожно ступали мелкими шажками, засунув руки в карманы.
Вместе со своими всхлипывающими жёнами примчались сыновья Четвёртого Барина, работавшие в городе и в уезде. Они направились в местную прокуратуру с требованием наказать Ханьчжан «по всей строгости закона». Длинношеий У на время оставил свою работу директора начальной школы и корпел над проектом «показаний свидетеля по делу». Кто-то мельком глянул в его рукопись, ничего не понял и запомнил лишь одну фразу: «И вот кровь хлынула рекой». Все в один голос твердили, что девчушке из семьи Суй конец. Молчание хранил лишь старый врач Го Юнь, не желавший поддакивать. Говоря о ране Четвёртого Барина, он был краток, сказав, что этому человеку нужно по крайней мере три года на восстановление организма и лет десять на восстановление репутации.
Суй Цзяньсу со старшим братом много раз навещали сестрёнку и в конце концов выяснили все подробности её отношений с Четвёртым Барином на протяжении двадцати лет. От горечи и негодования оба пришли в ярость. Баопу велел Ханьчжан терпеливо ждать, сказав, что они непременно найдут выход. Дома Баопу сел писать исковое заявление. Он понимал, что это скажется на будущем Ханьчжан, и часто казалось, что кисть тяжелеет в руке, как железо. В это время к нему не раз приходили Цзяньсу, Чжичан, Даси и Наонао, но ни слова не говоря уходили, видя, с каким суровым лицом он лихорадочно пишет. Работу в компании Баопу не забросил, наоборот, трудился очень добросовестно, обращая внимание на каждую мелочь. Серьёзное выражение лица управляющего заставляло всех работников относиться к нему с ещё большим уважением. Неподдельную заботу проявлял и руководитель горкома Лу Цзиньдянь, а также партсекретарь улицы Гаодин Ли Юймин, что очень трогало Баопу. Составлению искового заявления он посвящал всё свободное время. Когда он показал написанное зашедшим в нему однажды в сумерках Чжичану, Цзяньсу, Даси и Наонао, все четверо были изумлены при виде нескольких больших плотно исписанных листов бумаги! Найдя начало, Наонао принялась читать вслух, но, прочитав немного, залилась слезами, а за ней и остальные. Один Баопу мерил шагами комнатушку, курил, под светом лампы в волосах у него посверкивала седина. Все пришли к заключению, что хотя в этом заявлении прослеживаются причины произошедшего и доказательства приводятся железные, их слишком много, документ получился чересчур длинный, не отвечает никаким требованиям, и таким образом спасти Ханьчжан не удастся. После обсуждения Чжичан предложил передать в суд лишь те отрывки, которые имеют отношение к Ханьчжан. И Баопу согласился.
Представив исковое заявление, Баопу почувствовал облегчение. Оставалось лишь ждать решения суда.
Ли Чжичан неоднократно просил Баопу передать Ханьчжан, что его чувства к ней ничуть не ослабели:
— Когда бы она ни вернулась, я буду ждать её.
Баопу, переживавший, что это происшествие может навсегда поставить крест на замужестве сестры, при этих словах невольно прослезился. И взял Чжичана за руку:
— Тогда жди. Она добрая девушка, хоть и с трудной судьбой, и может создать тебе уютный очаг…
Они без конца обсуждали дела компании в полной уверенности, что недалеко то время, когда производство лапши в Валичжэне испытает новый подъём. Ли Чжичан был уверен, что это оживит остальную промышленность городка, предлагал основать химическую лабораторию, использовать воды подземной реки. Был у него и ряд других планов.