— Недолго! — подчеркнул мистер Райт. — Завтра утром вы должны получить телеграмму, призывающую вас домой. Телеграмма должна быть упомянута, поняли?
— Нет, этого не будет, — вдруг проговорил, заикаясь мистер Кемп. — Я не уеду, никогда больше не уеду, никогда, слышите-ли, я останусь здесь и буду ухаживать за мистрисс Брэдшау.
— Вы? Вы не имеете права, — сказал, задыхаясь, несчастный мистер Райт.
— Я попробую, — сказал старый моряк. — Мне надоело бесконечно путешествовать по морям. Тут можно будет устроить уютный домашний очаг. Вы женитесь на Бэле, а я сочетаюсь браком с ее матерью. Счастливая семья!
Мистер Райт, дрожа от бешенства, сел, чтобы успокоиться немного, и когда самообладание вернулось к нему, он принялся уже спокойнее обсуждать различные затруднительные вопросы своего положения.
— Я обо всем уже подумал, — сказал мистер Кемп, кивнув головой. — Она не должна знать, что я не богат, пока мы не женимся; а тогда я получу письмо из Новой Зеландии, в котором мне сообщат, что я потерял все свои деньги. Ведь это письмо так же легко получить, как и то, о котором вы говорили.
— А я должен добывать для вас деньги, чтобы дать вам возможность разыгрывать роль богатого дядюшки? Так-ли я вас понял? — насмешливо сказал мистер Райт. — А в конце концов, потерять Бэлу, когда мистрисс Брэдшау узнает, что вы потеряли свое состояние.
Мистер Кемп заткнул уши.
— Это уже ваше дело, — наконец, решился он сказать.
— Теперь послушайте! — сказал мистер Райт очень решительно. — Или вы пойдете и скажете им, что получили телеграмму, о которой я вам говорил, или же я раскрою им всю правду.
— Это погубит вас, — сказал мистер Кемп.
— Не больше, чем ваш план, — возразил молодой человек, — и при этом обойдется дешевле, И вот что еще, заметьте себе: я даю клятву, что вы не получите от меня больше ни одного фартинга, но если вы послушаетесь меня, то я вам подарю соверен на счастье. Подумайте хорошенько.
Мистер Кемп подумал, и после безуспешных попыток поднять до 5 остановившуюся в конце концов на 2 фунтах сумму, отправился спать, выразившись немного резко по поводу эгоизма и людской неблагодарности. На следующее утро за завтраком он избегал разговаривать со своим хозяином и вечером сопровождал его, с видом жертвы, которую ведут на казнь. Он молчаливо выслушал все инструкции, данные ему молодым человеком, и заговорил только тогда, когда тот отказался выдать ему 2 фунта стерлингов вперед.
Новость, сообщенная печальным тоном мистером Кемп, была принята с ужасом. Мистрисс Брэдшау не хотела поверить своим ушам и только после того, как заявление было повторено и подтверждено мистером Райт, она, наконец, поверила.
— Я должен ехать, — сказал мистер Кемп. — Я истратил более 11 фунтов стерлингов на телеграммы сегодня. Но все-таки ничего не поделаешь.
— Но вы, ведь, вернетесь к нам? — сказал мистер Гильс.
— Без сомнения вернусь, — ответил мистер Кемп. — Ведь Джордж, это мой единственный родственник и естественно, что я должен наблюдать за ним, да и наконец — свой своему родня.
— Слушайте, слушайте, — произнесла мистрисс Брэдшау.
— Кроме того, здесь вы и Бэла, — продолжал мистер Кемп. — Два лучших создания, которые когда-либо существовали.
Обе лэди скромно опустили глаза.
— Да еще Карл Гильс; я не знаю, я положительно не знаю, к кому еще я чувствовал такую симпатию, как к нему. Если бы я был молодой девушкой, одинокой молодой девушкой, то только одному ему я симпатизировал бы.
— Не смущайте меня, — покраснев, прервал его мистер Гильс в то время, как мистер Райт свирепо взглянул на него.
— Умный, веселый парень, — заключил мистер Кемп. — Джордж!
— Да, — сказал мистер Райт.
— Я ухожу теперь. Я должен попасть на поезд в Сусэмптон, но я не хочу, чтоб ты меня провожал. Я предпочитаю уйти один. Ты останешься утешить их. Ах, чтоб не забыть, одолжи-ка мне пару фунтов стерлингов из тех 50-ти, что я тебе дал вчера. Я истратил всю свою мелочь.
Он оглянулся и встретился взорами с мистером Райт; последний слишком взволнованный, чтоб говорить, достал деньги и передал их дядюшке.
— Мы никогда не можем предвидеть, что с нами случится, — торжественно сказал старик, вставая и застегиваясь на все пуговицы. — Я человек старый и люблю, чтобы дела были в порядке на всякий случай. Я провел почти весь сегодняшний день со своим нотариусом; теперь, если бы даже и произошла какая-нибудь катастрофа с моим старым бренным телом, то ничто не изменится. Я оставил половину моих денег Джорджу. Половина всего, что я имею, принадлежит Джорджу.
Среди всеобщего молчания он обошел всех и пожал руки.
— А вторую половину, — медленно сказал он, упираясь рукою в дверь. — Вторую половину всего моего имущества и мои лучшие золотые часы с цепочкой я оставил моему молодому славному товарищу Карлу Гильсу! До свидания Джордж!
ХОРОШИЙ ТОН
Мистер Джобсон проснулся в праздничном настроении, благодаря тому, вероятно, что был неприсутственный день. Смутно, сквозь сон, он слышал, как сравнительно недавно встала мистрисс Джобсон и тотчас же машинально занял часть освободившейся территории. Он потянулся и зевнул, после чего с некоторым усилием воли сбросил с себя одеяло, и, соскочив с постели, протянул руку за своими брюками.
Мистер Джобсон был необычайно аккуратным человеком, и каждый вечер в продолжении 20 лет вешал их на медный шарик кровати со своей стороны. Прошлую ночь он также повесил их туда, а теперь они вдруг исчезли вместе с парой красных подтяжек, входивших в состав его туалета. Вместо старой одежды на стуле, у постели лежал комплект одежд, заставивший его содрогнуться. Дрожащими руками он начал перебирать черный фрак, белый жилет и пару светлых клетчатых брюк. Белая рубаха, крахмальный воротничок и галстук втерлись в их компанию, и о ужас — в довершение наглости, около стула, на своей собственной кардонке стоял шелковый цилиндр.
Мистер Джобсон, поглаживая свой бритый подбородок, стоял и смотрел на эту метаморфозу.
"Это маленькая шуточка с их стороны", — пробормотал он. "Хотели высмеять меня! Куда же могли деться мои вещи, не понимаю?"
Поспешно обыскав всю комнату, он убедился, что его костюма там не было; остановившись лишь для того, чтобы закутаться в стеганное одеяло, он направился в другую комнату; затем прошел дальше — в следующую, после чего, явно негодуя, тихо спустился вниз по лестнице и вошел в лавку, продолжая свои поиски.
В лавке было темно, и, несмотря на чрезвычайные меры предосторожности, принятые им, яблоки и картошка с грохотом покатились по всей лавке. Вслед за этим по лестнице раздался шум поспешно спускающихся шагов.
— Боже милосердный! Ах! — сказал какой-то голос. — Что ты выделываешь?
Мистер Джобсон обернулся и увидел свою жену, которая остановилась в дверях.
— Я ищу свое платье, мать, — коротко ответил он.
— Платье? — сказала мистрисс Джобсон, делая вид, что она здесь ни причем. — Платье? Да оно, ведь, лежало на стуле!
— Я говорю о платье, подходящем доброму христианину, подходящем мелочному торговцу, — сказал Джобсон, повышая голос.
— Это было маленьким сюрпризом, дорогой мой, — ответила жена. — Я, и Берт, и Глэдис, и Доротея, давно уже копили деньги для того, чтобы сделать тебе этот подарок.
— Это очень мило с вашей стороны, — кротко сказал он. — Очень — но…
— И каждая из них делала это по секрету от других, — прервала его жена. — Что касается Глэдис, то я убеждена, что никто даже не подозревает, сколько она истратила.
— Ладно, пусть никто не подозревает, это неважно, — возразил мистер Джобсон. — Как я уже сказал, это очень мило с вашей стороны, но носить это новое платье я не могу… Где другое — мое старое?
Мистрисс Джобсон колебалась.
— Где мое другое? — повторил ее супруг.
— Его отдали в починку, — нашлась вдруг его жена. — Тетя Эмма взялась его починить, а ты, ведь, ее знаешь… Ах, Альф, Альф! Я поражаюсь твоему упрямству.
Мистер Джобсон закашлялся.
— Это все воротнички, матушка, — сказал он, наконец. — Я уже 20 лет не надевал воротничка, с тех самых пор, как мы в последний раз выходили с тобою прогуляться; я и тогда недолюбливал его.
— Тем позорнее для тебя! — сказала его жена. — Я убеждена, что ни один порядочный деловой человек не позволит себе расхаживать, повязав вокруг шеи носовой платок вместо воротника.
— Вероятно, у них не такая нежная и чувствительная кожа, как у меня, — раздражительно ответил муж. — А, кроме того, вообрази себе меня в цилиндре. Ведь я же буду шутом гороховым, посмешищем всего околотка!
— Глупости! — сказала жена. — Это только низшие классы будут смеяться, но, ведь, никто не обращает внимания на их мнение.
Мистер Джобсон вздохнул.
— Ну, ладно! Значит, мне придется снова лечь в постель, — грустно сказал он. — Пока что, мать, надеюсь, что ты будешь веселиться в Паласе.
Он подобрал свое стеганное одеяло и с чувством собственного достоинства, поднялся вновь по лестнице в свою спальню, где долго стоял, мрачно обдумывая положение вещей. С тех пор, как Глэдис и Доротея настолько выросли, что уже обращали на себя внимание молодых людей по соседству, туалетный вопрос становился все несноснее. Он выглянул из-за шторы в окно на улицу, освещенную ярким солнцем, затем оглянулся назад на смятую кровать. Шепот голосов внизу дал ему понять, что заговорщики не считали себя побежденными и терпеливо ожидали результата.
В конце концов, он все-таки оделся и стоял, как баран — краснолицый баран, с толстой шеей, в то время, как мистрисс Джобсон пристегивала ему крахмальный воротничок.
— Берт хотел купить еще выше воротничок, — заметила она. — Но я сказала, что для начала и этого достаточно.
— Хотел, должно быть, чтобы он мне рот закрыл, — сказал несчастный мистер Джобсон. — Ладно, пусть будет по вашему. Обо мне не беспокойтесь. В этих брюках и воротничке я не смогу даже и соверена поднять, если найду его на дороге.