Оружие вылетело из моих рук, едва не вывихнув кисть, а потом Роган переломил шест о колено.
Скотина! Да он вообще знает, сколько он стоил⁈
Сделать я ничего не успел: Роган пнул меня в грудь. Если бы я не использовал защиту, лежал бы с переломанными ребрами, а так перелетел через низенькую ограду, кувыркнулся по дороге, но заставил себя подняться.
Кровь хлестала из носа, заливая рот и подбородок. Когда успел получить по носу?
— Готов показать мне свои захоронки, малыш? — спросил Роган, направляясь к калитке.
В голове шумело; кровь продолжала капать на землю.
У меня появился план. Платить полсотни серебра раз в месяц и дрожать за свою судьбу я не готов. Вдобавок к шантажу появляется угроза матери со стороны этой беспринципной скалы. Что ему помешает в следующий раз навестить нас вечером, когда она вернётся с работы, и шантажировать уже ее благополучием сына?
Вытираю кровь с лица и бегу как можно дальше от дома.
— Испугался? — насмешливо орет бандит.
Мимо меня проносятся знакомые фасады домов, лавки. На пути попадаются люди, но завидев мое окровавленное лицо или бегущего за мной Рогана, спешат свернуть в переулки или исчезнуть за дверьми ближайших зданий.
Я сворачиваю за угол и бегу вдоль ряда складов. Впереди тупик, но именно туда мне и нужно завести ублюдка.
Добежав до конца узкого прохода между двумя высокими зданиями складов, я остановился и обернулся. Роган появился из-за угла спустя пару мгновений. Его широкие плечи едва помещались в проходе между стенами.
— Чего, не выучил ещё свой квартал? — усмехнулся он, глядя на меня с насмешкой. — Или со страху забежал в тупик?
Мой взгляд встретился с его глазами.
— Помнишь, как вы с Ларном пришли обобрать меня и мать? — спросил я достаточно громко, чтобы он услышал. — Забрали последнюю еду? Я это четко помню.
— Почти забыл, — ответил он безразлично. — Хочешь извиниться за то, что не упал на колени и не отдал всё сам? Давай, я весь внимание.
Я стиснул зубы от ярости, но заставил себя говорить спокойно:
— Я тебе тогда говорил, и сейчас повторю. Зря ты тогда нас ограбил.
Глава 12
Я зашептал слова заклинания, так быстро, как только мог. Роган не стал спрашивать «а что это ты делаешь?». Уже через мгновение здоровяк рванул ко мне, но не успевал.
Я произнёс последние слоги заклинания, прыгая в сторону. Едва я успел приземлиться на живот прямо в пыльный грязный угол тупика, время застыло.
Заклинание активировалось. Передо мной развернулись навыки. Мельком просмотрел их, я не нашел ничего, что смогло бы спасти мою жизнь.
Я сосредоточился сильнее, и вместо того, чтобы выбрать услужливо предложенные системой навыки, потянулся глубже — к воспоминаниям Рогана. Сделал то, что мне предлагало заклинание, когда меня подкараулили Асура с друзьями. Дотянулся до памяти, клубящейся бесформенным туманом над головой Рогана. И я ныряю в этот туман с головой.
Воспоминания хлынули на меня грязным потоком: серые улицы; драки в подворотнях; жестокие уроки от взрослых и сверстников. Образы захлестнули, и погребли под собой. Я не успел ни вдохнуть, ни выдохнуть — всё вокруг закружилось, как в водовороте и мир растворился в густой тьме.
Следующее, что я почувствовал — острый, нестерпимый голод, будто кто-то ножом режет мой живот изнутри.
Я стоял босиком на холодной мостовой, и ветер пробирал меня до костей. Одежда висела клочьями — тонкая, грязная, едва прикрывающая тело. Живот урчал и требовал еды.
Я посмотрел вниз. Мои ноги, худые, грязные, с царапинами и синяками. Штаны слишком короткие — достают чуть ниже колен.
Стою у прилавка с едой. На деревянных подносах лежат булочки: золотистые, мягкие, пахнущие свежей выпечкой. Слюна наполняет рот, а желудок сжимается ещё сильнее.
Три шага. Всего три шага отделяют меня от спасения.
В голове проносится мысль: «Я украду. Пусть даже это плохо. Пусть даже кто-то увидит. Я просто не могу больше терпеть этот голод».
Шагаю вперёд. Потом ещё раз. Но прежде, чем я успел дотянуться до булочек, спину обожгло.
Я вскрикнул и выгнулся от боли, но по спине тут же прилетает новый удар. В глазах темнеет, ноги подкашиваются, я падаю на мостовую.
— Ишь чего захотел! — раздался грубый голос над моей головой. — Это ты вечно воруешь у меня еду⁈ Это ты!
Поднимаю голову и вижу перед собой старика с выпученными глазами. Костлявая рука сжимает крепкий прут.
— Я… я не… — начинаю лепетать, но слова застревают в горле.
Прут снова опускается на мою спину, заставляя меня вскрикнуть и свернуться клубком.
— Украл! Украл у меня пирожок! — закричал старик.
— Нет! — прохрипел я, пытаясь подняться на колени. — Я ничего не брал! Я только…
Но меня никто не слушал. Люди начали собираться вокруг нас, перешёптываясь и кивая в сторону старика. Кто-то выкрикнул: «Эти беспризорники совершенно распоясались! Надо звать стражников!»
Долго ждать стражу не пришлось. Двое мужчин появились из-за угла почти сразу же и подошли к старику, который тут же начал размахивать руками и заливаться жалобами:
— Этот маленький воришка украл у меня пирожок и сожрал его! И не в первый раз!
— Нет! — закричал я, вставая. — Неправда! Я ничего не брал!
— Смотрите, как он выглядит! Конечно же он голодный! Конечно же ворует!
Стражники не слушали меня, только переглянулись и рассмеялись. Один из них схватил за шиворот и встряхнул так сильно, что клацнули зубы.
— Я ничего не… — начал я снова, но удар кулаком в живот оборвал мои слова. Воздух вырвался из лёгких с хрипом, и я согнулся пополам от боли.
Они тащили меня через улицы, не обращая внимания на мои крики и протесты. Люди смотрели на нас равнодушно или с презрением. Никто не заступился за меня. Никто даже не попытался узнать правду.
Меня бросили в пустую камеру с каменными стенами и грязным полом. Дверь захлопнулась с грохотом, оставив меня одного в темноте.
Я сидел на полу, прижимая колени к груди и дрожа от холода и боли. Слёзы текли, оставляя дорожки на грязных щеках. Я рыдал, и эхо возвращало мои собственные всхлипы обратно.
Голод всё ещё терзает меня изнутри, но теперь к нему добавилась злоба — жгучая злоба на старика с его прутом, на стражников с их грубыми руками и кулаками, на весь мир, который решил раздавить меня просто потому, что мог.
Внутри меня что-то менялось.
Слабые всегда будут страдать, — подумал я сквозь слёзы. — Если ты слабый — тебя растопчут. Если ты слабый — тебя обвинят в том, чего ты не делал, и им сойдет с рук.
Я поклялся себе: если я когда-нибудь выберусь отсюда, я больше никогда не буду слабым.
Воспоминание исчезало так же быстро, как пришло. Наконец осознаю себя и рвусь из вязкого потока чужих образов, словно из болотной топи, которая засасывает всё глубже. Мне не нужны эти воспоминания, не нужно понимание того, как жизнь ломала Рогана, превращая его в монстра. Я здесь для другого. Я не хочу знать, почему он стал таким, мне плевать!
Но поток сильнее меня. Он захлёстывает, тянет вниз, и я снова проваливаюсь в его прошлое.
Тёмная улица. Роган, ещё подросток, стоит у стены, сжимая в руках украденную булку. Его взгляд мечется, дыхание сбивчивое. Парень давится, засовывая в горло сухой хлеб, жует и глотает. В его глазах уже нет страха — только злоба.
Он подрос. Ему двенадцать. Он работает на стройке за медь, таская тяжёлые камни и доски с утра до ночи. Бригадир — толстый мужчина с красным лицом — орёт на каждого работника за любую мелочь.
— Ты что, глухой⁈ Я сказал быстрее!
Роган молчит, стискивая зубы. Он чувствует, как руки трясутся от усталости и злости. В какой-то момент он роняет камень на землю, и бригадир тут же бьёт его по лицу кулаком.
— Безмозглый щенок! — кричит он. — Ты ещё за это заплатишь!
Роган падает на землю, но не отвечает. Внутри него всё кипит от злобы.
Ночь. Он стоит у дома того самого бригадира. В руке нож. Лёгкий дождь моросит с неба, стекая по его лицу вместе с каплями пота. Он ножом открывает окно, залезает в дом и поднимается наверх.
Бригадир храпит в своей постели. Роган подходит ближе, заносит нож… но останавливается. Его рука дрожит.
На мгновение он кажется себе слабым мальчишкой из прошлого.
Вместо удара ножом он срезает с ремня кошель с деньгами и уходит в ночь.
Он дерётся в таверне с пьяницей, который посмел назвать его «щенком». Удары сыплются один за другим, но Роган сильнее. Он ломает пьянице нос, затем хватает его за волосы и бьёт головой о стойку так сильно, что пьяница теряет сознание.
— Кто теперь щенок⁈ — орет он на всю таверну. — Кто щенок, скотина⁈
Он идёт по улице города — высокий, крепкий мужчина с широкими плечами и тяжёлым взглядом. Люди расступаются перед ним, чувствуя угрозу.
И вдруг он останавливается. Его сердце замирает на мгновение, а затем начинает колотиться быстрее. Он оборачивается и видит лавочника у прилавка с выпечкой. Постаревшего, но всё ещё узнаваемого старика из своего детства.
Старик замечает его взгляд и улыбается натянутой улыбкой:
— Вы что-то хотели, господин?
Роган ничего не отвечает. Он подходит ближе и хватает старика за горло одной рукой, поднимая его над землёй без особых усилий. Старик дергается, царапая его руку жёлтыми ногтями, но это бесполезно. Рядом кричат и разбегаются горожане.
— Помнишь меня? — шипит Роган.
Глаза старика лезут из орбит, он хрипит и пытается что-то сказать, но воздух больше не проходит через его горло. Роган чувствует под пальцами слабый пульс и смотрит прямо в мутнеющие глаза старика до тех пор, пока тот не перестаёт двигаться.
Старик падает на свой же прилавок, а Роган разворачивается и уходит прочь. Нет сострадания, нет стыда за совершенное. Есть только план: поскорее выбраться из города, чтобы стража, которую отправят за ним, осталась ни с чем.
Я рвусь из этого вязкого, удушающего потока воспоминаний. Я не хочу знать, кем он был, не желаю видеть его детство, его страдания. И сострадать такому чудовищу тоже не желаю.