Тогда я закрыл глаза и сосредоточился на ощущениях сущности, исходящих от них. Это было похоже на настройку тонкого инструмента — я ловил вибрации их эмоций, сущностей, бушующих внутри них. Первый соперник ощущался, как теплый огонь: ровный, но сильный. Второй был в ярости и его эмоции напоминали бурю: хаотичную и разрушительную.
Обе эмоции были достаточно сильны, чтобы я попробовал их извлечь, только вот незадача: практики вряд ли хорошо восприняли бы, если бы я вмешался в тренировочный бой и попытался сделать что-то непонятное. Мне нужно было ставить опыты на обычном человеке, который вдобавок будет не против этого.
И вот сегодня я снова здесь, в библиотеке, пытаюсь найти ответ на свои вопросы. Я перелистываю страницы одного из трактатов и нахожу упоминание о «сущности любви», которая может быть извлечена «токмо из переживания любови на грани, на пике».
Ставлю в блокноте пометки, записываю пару мыслей себе на будущее.
Закончив с фолиантами, я аккуратно сложил книги в стопку, проверяя, чтобы страницы ни в одной книге не помялись. Пергаментные страницы были хрупкими, а госпожа Лань — излишне строгой женщиной, для которой каждая из этих книг была настоящим сокровищем.
Расставив книги по местам, я направился к стойке госпожи Лань. Ее строгий взгляд скользнул по мне, когда я подошел.
— Всё вернул? — спросила она равнодушно, поднимая на меня взгляд.
Она всегда знала, какие книги я брал и когда их возвращал, так что не удивлюсь, если вопрос для проформы.
— Всё до последнего свитка, — ответил я с легкой улыбкой. — Всего доброго, госпожа.
Она молча кивнула, и я, не задерживаясь, направился к выходу. Меня ждали дела в бедной части города.
Стоило выйти, и ветер поприветствовал меня, швырнув в лицо горсть мороси. Ну да, сезон дождей. Повезло, что с Шаломом успели пофехтовать на свежем воздухе.
Я прошел мимо стражников на воротах, только направился не прямо, а налево, выходя с центральной улицы.
Город начал меняться. Пара улиц, и вокруг уже нет вымощенных камнем улиц и аккуратных домов с резными ставнями. Дорога здесь «вымощена» комьями земли и размокшей от дождей грязью, дома вокруг всё проще: деревянные, двухэтажные, с покосившимися крышами и облупившейся краской.
Но откровенной нищеты, как в Вейдаде, здесь нет. Эти дома напоминали мне старые бараки с окраин земных городов: скромные, но вполне пригодные для жизни.
На улицах тихо. Люди здесь живут иначе — без суеты и лишнего шума. В основном я вижу стариков, которые сидят у домов на низких лавках или прямо на ступеньках крыльца. Лица изрезаны глубокими морщинами, глаза смотрят куда-то вдаль с усталой отрешенностью. Одежда потрепанная, но почти у всех чистая; видно, что они стараются поддерживать порядок даже в таких условиях.
Детей здесь почти нет. То есть, живут, конечно, но дети постарше цепляются за любую возможность заработать и выбраться отсюда. Кто-то уходит на рынок в поисках работы, кто-то нанимается подмастерьем к ремесленникам в более благополучные районы, чтобы заработать денег и снять жилье получше. А те, кому повезло больше других, даже забирают своих стариков с собой.
Но большинство стариков оставались здесь и доживали свой век среди таких же. Их лица рассказывали истории о прожитых годах: о тяжелом труде, о потерях и редких радостях.
Смотрю в окна, узкие, больше похожие на бойницы. Кто-то из жителей курит трубку, кто-то вяжет или чинит одежду. Некоторые просто сидят молча, глядя на проходящих мимо людей — самое распространенное развлечение. Как телевизор, но еще лучше — в реальном времени и с полным эффектом присутствия.
Я шел дальше по улице мимо бараков, пока не увидел дом, который искал. Он ничем не отличался от остальных: двухэтажный барак с покосившимся крыльцом и облупившейся краской на стенах.
У двери барака меня уже ждал «старик» Игнат. Одет в простую рубаху с длинными рукавами и такие же простые штаны. Чистое, но выцветшее и многократно застиранное белье. Одежда, хоть и старая, была аккуратно выглажена, а сам Игнат выглядел опрятно. Видно, что он старался держать себя в порядке, даже несмотря на скромные условия жизни.
Игнату было слегка за сорок, но из-за раннего знакомства с тяжелым трудом и голодом выглядел он на все семьдесят. Лицо старика было покрыто сетью морщин, а волосы были полностью седыми.
В это время с уровнем местной медицины и уровнем жизни таких, как Игнат, неудивительно, что он выглядит как старик.
Что сказать, здесь бедняки, у кого нет денег на целителя (или переданных от прадеда на словах рецептов простеньких зелий), мрут от тяжелой простуды, от аппендицита, а иногда и от простого пореза, в который попала грязь. То, что на Земле решает курс антибиотика или простая операция, здесь зачастую убивает тебя. Так что Игнат еще долгожитель по сравнению с некоторыми. Разве что практики — исключение. Возможно, их даже воспаление аппендикса и последующий абсцесс и перитонит не убьют. А скорее, до этого организм сам не допустит. Зависит от силы практика: я читал истории про людей, которые и с раной в сердце умудрялись выживать.
— Господин Китт, — кивнул суетливо старик.
— Игнат.
Названное при знакомстве имя меня удивило: Игнат — первое славянское имя, которое я услышал в этом мире. До этого мне встречались Сержи и Сяо Жу, но Игнат… Первый человек с более-менее славянским именем, встретившийся мне. Может, совпало, а может, действительно есть в нем корни русского человека. В конце концов, если здесь есть какие-нибудь Сержи и Сяо Жу, почему не быть Игнату или какому-нибудь Ивану?
Правда, узкие глаза намекали, что здесь скорее замешаны родители-попаданцы, которые и нарекли потомка, чем русские корни.
— Готовы?
— Разумеется, — снова закивал Игнат. — Пройдемте…
Игнат суетливо повел меня в свою комнату, которая находилась в глубине дома. Мы прошли через узкий коридор с обшарпанными стенами и с полами, скрипящими похлеще соловьиных. Пахло сыростью. Где-то что-то капало.
Комната оказалась небольшой, но уютной. Здесь было чисто, хотя мебель выглядела старой и видавшей виды. У окна стоял простой деревянный стол с несколькими глубокими царапинами на поверхности. На нем лежали стопка бумаги, перо и чернильница — все аккуратно сложено. В углу комнаты находилась кровать с грубым матрасом, набитым соломой. На кровати лежало покрывало, заштопанное в нескольких местах, но чистое. Вдоль стены стоял небольшой шкаф с покосившейся дверцей. На полу лежала старая циновка.
— Садитесь, — предложил он, указывая на стул у стола.
Я сел и достал из сумки банку с основой для зелья. Игнат пристально посмотрел на нее, затем перевел взгляд на меня.
— Давай сразу обговорим условия, — начал я спокойно. — Как только начнется процедура, ты заснешь. Проснешься уже завтра утром, когда всё закончится. Как я и сказал вчера.
Он кивнул, не задавая лишних вопросов.
— Вот твои деньги, — продолжил я и положил на стол десять серебряных монет. Это была огромная сумма для таких людей, как Игнат. Я заметил, как его глаза на мгновение расширились, но он быстро взял себя в руки.
— Деньги можешь спрятать здесь в комнате. Я отвернусь. Или можешь отдать их кому-то из знакомых.
Игнат усмехнулся и покачал головой.
— Лучше спрячу здесь. Я скорее поверю в честность ученика секты Тьмы, чем в своих соседей.
— Непорядочные? — спросил я с легким любопытством.
— Относительно порядочные, — ответил он с кривой улыбкой. — Они признают, что украли деньги. Будут рассыпаться в извинениях, просить прощения на коленях, но денег не вернут. Здесь каждый думает, что ему монеты нужнее, чем соседу. Так что, если вы не против…
Я понимающе кивнул и отвернулся к узенькому окошечку. За моей спиной послышался шорох: Игнат поднял матрас и спрятал деньги. А я мимоходом задумался, насколько разными бывают люди в зависимости от обстоятельств их жизни. Для меня эти десять серебряных были мелочью, для него же это была целая жизнь: возможность купить еду на месяцы вперед или даже что-то более важное.
Минуту спустя он закончил шуршать и сказал:
— Всё готово, господин практик. Можем начинать.
Глава 18
— Ложись на свою кровать, — киваю я Игнату.
Комната наполняется скрипом старых досок под ногами старика. Тусклый свет от окна разливается по стенам.
Седой мужчина со впалыми щеками медленно опускается на кровать. Матрас прогибается под его весом, доски кровати жалобно скрежещут.
— Ну все, можешь считать, что мы начали.
Игнат хмурится, тонкие белые брови сходятся к переносице.
— Вы не усыпили меня, — произносит он с недоумением.
— Я просто заставлю тебя забыть все, что происходило в этой комнате, — говорю я спокойно. — Ты будешь думать, что лег и уснул. Разумеется, деньги останутся у тебя, но я не хочу афишировать, что могу заставлять воспоминания исчезать. Поэтому и сказал про сон.
Игнат сглатывает, его кадык дергается вверх-вниз. Пальцы нервно сжимают край заштопанного покрывала.
— Это… Это безопасно, господин?
— Да, разумеется. Ладно, Игнат, давай немного поговорим. Меня интересует, испытывал ли ты преданность кому-нибудь? Ты служил в страже? Может, работал на кого-то, кого уважал?
Старик мотал головой на каждый вопрос. Обидно, но похоже, что верности я из него не выжму.
— Н-не припомню, господин практик.
Вообще «верность хозяину» я мог бы добыть и собачью… наверное, мог бы, только сижу здесь и планирую покопаться в памяти Игната по нескольким простым причинам. Во-первых, чтобы набраться опыта. Мне в будущем могут понадобиться самые разные зелья с самыми разными чувствами, а у людей есть масса эмоций, которых собаки не испытывают.
Во-вторых, мне придется поработать еще и с воспоминаниями с помощью «кражи памяти». Сейчас у Игната преобладают опаска и смутная боязнь — то ли меня, то ли потерять полученные монеты. Нужно в первую очередь поговорить с ним, разжечь необходимые чувства, а уже потом, на пике эмоций, извлекать эссенцию. Собаке ведь не скажешь «испытай верность, да как можно мощнее».