Ох уж этот Средний Запад с его самодовольством! Чтобы чувствовать себя человеком в Огайо, надо смешать с грязью русских. А уж если вспомнить о Сибири, так и того лучше. Куда Сибири до Огайо! Все эти новости я узнал из местной газеты, которую прочел от корки до корки. В Кливленде мы стояли два часа. Я спросил у проводника, в чем дело, и он объяснил такую задержку заносами и обледенением на дороге.
— Это действительно суровая зима.
Я сообщил ему, что в Сибири поезда ходят по расписанию. Но это не произвело впечатления. Да и я тоже предпочел бы Кливленд Иркутску, хотя в Кливленде явно было холоднее, чем там.
Я отправился в вагон-люкс, чтобы что-нибудь выпить и почитать «Дикие пальмы». Потом я заказал еще один коктейль. И еще один. На четвертом я решил остановиться. Если так пойдет дальше, я скоро окажусь под столом.
— Что вы читаете?
Ко мне обращалась пышнотелая веснушчатая леди на пятом десятке, державшая в руке банку с тоником без сахара.
Я показал ей обложку.
— Я слышала об этой книге, — сказала она. — Что-нибудь стоящее?
— Есть неплохие места, — и вдруг я рассмеялся. Хотя этот смех не имел ни малейшего отношения к Фолкнеру. Однажды, путешествуя в этих же местах на поезде «Амтрака», я тоже читал книгу. Никто не спросил меня о ней, хотя она явно вызывала интерес у окружающих. Это была биография мастера готического романа Говарда Лавкрафта. На обложке была крупными буквами написана его фамилия, и соседи по купе были уверены, что я не отрываюсь от книги, посвященной искусству любви[5].
Она сообщила, что живет во Флагстаффе, и тут же последовало:
— А вы откуда?
— Из Бостона.
— Правда? — Она явно заинтересовалась. Она попросила: — А вы скажете для меня какое-нибудь слово? Скажите «Боже»!
— Боже.
От восторга она захлопала в ладоши. Несмотря на свой избыточный вес, она была совсем маленькой, с широким и плоским лицом. Ее кривые зубы налезали один на другой, как будто им не хватало места на деснах. Честно говоря, я был ошарашен тем восторгом, который вызвало у нее произнесенное мной слово.
— Быожже! — повторила она, передразнивая мой выговор.
— Что вы сказали?
— Я сказала «Быожже»!
— Ну, я не сомневаюсь, что Он и так все понял.
— Мне так понравилось, как вы это сказали! Я ехала на этом же поезде две недели назад, только на восток. Мы застряли в снежных заносах, но все получилось так здорово! Нас поселили в «Холидей Инн», вы представляете!
— Надеюсь, что нам это не грозит.
— Вы совершенно не правы!
— Я ничего не имею против «Холидей Инн». Я просто хочу успеть пересесть на другой поезд.
— А кто не хочет! Спорим, я еду дальше, чем вы? Во Флагстафф, помните? — Она отхлебнула своего тоника и продолжила: — В итоге получилось, что у нас ушло несколько дней — дней, представляете? — чтобы добраться от Чикаго до Нью-Йорка! Это снег — он был буквально повсюду! В том поезде ехал такой милый мальчик. Он был из Бостона. И сидел рядом со мной, — она улыбнулась — пародия на обворожительную улыбку: — Мы спали вместе!
— Повезло, ничего не скажешь.
— Я знаю, что вы подумали, но так оно и было! Он сидел в своем кресле, а я в своем. Но, — и она мило зарделась, — мы спали вместе! Вот было здорово! Я не пила совсем, зато он выпил за двоих! Я не говорила вам, что ему было двадцать семь лет? Из Бостона! И всю ночь напролет он твердил мне: «Быожже, как ты прекрасна!» И он целовал меня столько раз, что я даже сбилась со счета! «Быожже, как ты прекрасна!»
— Это случилось в «Холидей Инн»?
— Это случилось в поезде. В ночном поезде, — сказала она. — В поезде с сидячими местами. Это было очень, очень для меня важно!
Я заверил, что это должно быть очень приятным опытом, и даже постарался себе представить, как пьяный в стельку юнец лапает эту веснушчатую толстуху, пока вагон с сидячими местами (как обычно по ночам, провонявший грязными носками) с шумом несется по рельсам.
— Нет, не просто приятный. Очень-очень важный! Это было именно то, в чем я нуждалась. То, ради чего я поехала на Восток.
— Чтобы познакомиться с этим парнем?
— Нет, что вы! — капризно протянула она. — Моя мама скончалась.
— Простите.
— Я узнала об этом во Флагстаффе и поспешила на поезд. А потом мы застряли в Чикаго, если вам хватит совести сказать «застряли» про «Холидей Инн»! А с Джеком я познакомилась где-то возле Толедо — где-то прямо здесь, если мы проезжаем Толедо, — и она выглянула из окна. — «Быожже, как ты прекрасна!» Это меня очень поддержало. Мне пришлось слишком многое пережить.
— Я вам искренне сочувствую. Наверное, это очень грустно — ехать домой на похороны.
— На двое похорон, — уточнила она.
— Простите?
— Мой отец тоже умер.
— Недавно?
— Во вторник.
Сегодня у нас была суббота.
— Боже… — вырвалось у меня.
— Мне нравится, как вы это говорите! — улыбнулась она.
— Я хочу сказать, что мне очень жаль вашего отца.
— Его хватил удар. Я-то думала, что приеду домой и похороню маму, но пришлось хоронить их обоих. «Тебе следует почаще бывать дома, детка!» Вот что папа мне сказал. И я согласилась. Флагстафф — не ближний свет, но там у меня своя квартира и хорошая работа. А потом он умер.
— Грустная выдалась поездка.
— И мне еще придется вернуться. Они не могут их похоронить без меня. Я должна присутствовать на погребении.
— Но я думал, что все уже сделано.
— Они не хоронят людей в Нью-Йорк-Сити, — сообщила она с сердитым взглядом.
Я попросил повторить это странное утверждение. И она повторила в тех же самых укоризненных тонах.
— Боже, — снова вырвалось у меня.
— Вы совсем как Джек! — И она улыбнулась, снова продемонстрировав свои неповторимые зубы.
— Но почему они не хоронят людей в Нью-Йорке?
— Земля слишком твердая. Она застыла. И они не могут выкопать…
«В суровые холода зимы 1978 года, — подумал я строчками из книги, — когда земля застыла настолько, что невозможно стало хоронить людей и могильщикам пришлось переквалифицироваться в плотников, я решил сесть на поезд, идущий в самые южные страны Латинской Америки».
Леди из Флагстаффа удалилась, но на протяжении восьми или девяти часов, перемещаясь из вагона в вагон, я то и дело слышал ее суховатый, бесцветный голос, повторяющий нараспев:
— …потому что они не хоронят людей в Нью-Йорк-Сити.
И дважды, увидев меня, она восклицала:
— Быожже! — и весело смеялась.
Замерзшие стрелки, обледенелые рельсы, снег — все это увеличивало наше опоздание, и проводник старательно уговаривал меня оставить надежду успеть на пересадку на поезд до Форт-Уорта.
— Черта с два вы куда-то успеете, — сказал он на станции Индиана. В руках у него был плотный снежок.
Кроме того, насколько я смог понять, что-то случилось в хвостовом вагоне: оттуда резко потянуло горелым, и, чтобы избежать взрыва, нам пришлось тащиться со скоростью не больше тридцати километров в час. Только в Элкхарте наш состав «Лейк-Шор Лимитед» смог избавиться от взрывоопасного вагона, но и на эту операцию ушло ужасно много времени.
Пока мы торчали на станции, в спальном вагоне царила тишь да гладь, и только проводник сильно нервничал. Он говорил, что на таком холоде могут совсем замерзнуть тормоза. Мотаясь по вагону взад-вперед со своей щеткой, он повторял, что все равно эта работа ему нравится больше, чем прежняя. Раньше он был электриком, но ему гораздо больше подходит работа с людьми.
— Твоя проблема в том, — сказал ему кондуктор, проверявший билеты и желавший успокоить коллегу, — что ты раздуваешь из мухи слона.
— Наверное, — ответил проводник и принялся счищать щеткой наледь с двери в тамбур.
— В этот раз все не так плохо, как в прошлый. Тогда вообще все застыло.
— Но я должен заботиться о моих пассажирах! — сказал проводник.
О моих пассажирах! Нас осталось всего трое в спальном вагоне: чета Бунсов и я. Первое, о чем поведал мне мистер Бунс, — предки его матери прибыли в Америку на «Мэйфлауэр». На мистере Бунсе была кепка с ушами и два толстых свитера. Он желал поговорить о своей родне на мысе Код. Миссис Бунс заявила, что Огайо гораздо хуже этого мыса. Оказалось, что предки мистера Бунса были еще и гугенотами. И старина Бунс изложил типичную американскую историю: какими бедными и несчастными были его предки-иммигранты и как он сумел всего достичь с самого нуля, исключительно своими силами. Я слушал, проявляя посильное терпение. Кажется, это именно Бунса я умудрился обидеть в самом начале пути («Прямо как Транссибирский экспресс. — Нет, не похоже»). Впоследствии я старательно избегал Бунсов.
И все же на подъезде к Элкхарту в поезде «Лейк-Шор Лимитед» все сильнее нарастала паника. Теперь уже все пассажиры понимали, что рушатся их планы на Чикаго. Большая компания девушек направлялась в Новый Орлеан на карнавал «Марди Грасс». Несколько семейных пар должны были успеть на круизные суда в Сан-Франциско и очень переживали, что у них пропадут билеты. Молодой парень из Канзаса боялся, что жена подумает, будто он ее бросил и ушел к другой. Чернокожая парочка о чем-то тревожно шепталась, и я расслышал, как девушка сказала:
— Ох, черт!
— Мы уже давно должны были быть в Чикаго, — сказала одна из подружек, ехавших на «Марди Грасс».
Только леди из Флагстаффа, чьи родители недавно скончались, воспринимала все в розовом свете и пребывала в отличном настроении. Она объясняла всем и каждому, что ехала на этом поезде на восток всего-то десять дней назад. И в пути происходило то же самое: заносы, задержки, опоздания. Но «Амтрак» поселил всех в Чикаго в «Холидей Инн» и дал каждому по четыре доллара на такси и талоны на обед, и оплатил один телефонный звонок. И она нисколько не сомневалась, что «Амтрак» точно так же облагодетельствует и нас.
Новости разносились по составу со скоростью молнии, и словно в подтверждение добрых намерений «Амтрака» сообщили о том, что в вагоне-ресторане подают бесплатный обед: суп, жареный цыпленок и мороженое. Это привело леди из Флагстаффа в полный восторг, и она воскликнула: