— Разрешите, помогу.
Через пару секунд всё было налажено: экран украсил малоаппетитный портрет. Рудаков сдвинул его пальцем, заменив другим, более отвратным, ещё раз сдвинул, пробормотав: «Захватывающе…». Затем поднёс трубку к уху:
— Витюша, ты где? (Выслушал ответ.) Хватит балдой трясти, бегом ко мне!
Возвращая мне телефон, Рудаков кинул в сердцах:
— Теперь ясно, почему Ортиса не найти. Он у вас на побегушках. Объясните, что всё это значит? — Постучал ногтем по экрану.
В качестве гонорара за помощь я поведал ему, кто на фото, и какое отношение к изуродованному покойнику имеет доктор Франковский. Всё равно когда-нибудь пришлось бы с Игорем откровенничать. Сейчас так сейчас. Кроме того, был в этом и смысл: вдруг Рудаков опознает жертву? Всякое в нашей практике бывает. Труп-то неслучайный, судя по поведению Радика.
Не опознал, с этим облом.
Он выслушал меня молча. Лишь когда я замолчал, собрался было прокомментировать услышанное… и захлопнул рот.
По лофту разносились отчётливые всхлипывания.
Вика сидела в санузле, на белоснежном полу, прижимаясь спиной к тумбе под раковиной, и баюкала, как мёртвое дитя, опустошённую бутылку коньяка. Опустошила, видимо, только что, воспользовавшись тем, что на неё не обращают внимания. Красивая картина, слезу выжимает. Бутылку, ясное дело, заначила от отца, потихоньку попивая из неё в сложные моменты жизни, и вот заначка опять пригодилась. Судя по распахнутой стиральной машине и раскиданному белью, алкоголь она прятала в баке. Остроумно.
Санузел, кстати, был с сауной. А джакузи нет, отметил я, посылая мысленный привет Марику. Запросто могло быть, но — нет. Жму твою холодную руку, Франкенштейн.
— В наследство вступать — такие деньжищи… — хныкала и хлюпала Вика. — Налоги бешеные. Где взять? Кредит? Их уже столько на Маринке, за сто жизней не расплатимся…
Для начала перестать тратиться на спиртное, с горечью подумал я.
— Коллекция застрахована, будет выплата, — сказал рассудительный Рудаков.
— Как же, будет… Взлома нет… Сил бодаться нет…
— Со страховой мы поможем, — пообещал Рудаков (вроде не соврал).
— Давай-ка поднимайся. — Я взял расклеившуюся женщину под руки и рывком заставил её принять более-менее человеческое положение. — Пойдём, поищем тебе достойное место… Игорь, включайся!
— Да, пойдём! — воодушевилась она. — Направление — на тепло!
Она вцепилась в Рудакова, как утопающий цепляется за спасателя.
— Игорёчек, ты мне правда поможешь? Правда-правда?
Он стеснялся меня, но рук её не отдирал, позволяя жаркому телу льнуть к себе. А мне слова про тепло и про Марину напомнили важный вопрос, который я до сих пор не задал:
— Викуля, ты говоришь, Марина отдыхает на юге?
— Да, с друзьями! У неё есть друзья!
— Она тебе оттуда звонит?
— Иногда звонит. Там всё а-а-тлично!
— Со своего телефона?
— Вроде с чужих, я не обращала внимания… Да какая разница, если — а-атлично! (Понравилось ей слово.)
А у меня всё наоборот, не а-а-тлично!
— Куда конкретно она поехала, сказала?
— Конечно, сказала, попробовала бы не сказать! В этот… в Крым!
— Точно в Крым?
— Ну! Что я, дура?
— А город?
— Подожди, посмотрю, я тут записала…
Вика вытащила из заднего кармана здоровенный плоский телефон. Вернее, как их нынче именуют — смартфон. У меня хорошая память на уродские слова. Прочитала с экрана:
— Сочи!
— О, так Сочи теперь в Крыму! Что, не могла город запомнить?
— Всякую ерунду в голове держать.
Рудаков спросил вкрадчиво:
— Может, ты и пин-коды от банковских карт в смартфоне держишь?
Она удивилась:
— Держу, а что?
— Подожди, Игорь. — Меня прямо-таки ожгло догадкой. — А коды от дверей и от сигнализации ты тоже в телефон записываешь?
— Конечно.
— Шесть цифр не можешь запомнить?
— Могу! Но зачем?
Мы с Рудаковым чуть не уронили ношу. Остановились, посмотрели друг на друга. Я неуверенно и осторожно, остро боясь лопухнуться с терминами, не желая снова выглядеть идиотом, спросил у него:
— Возможно ли такое, чтобы кто-нибудь залез в её смартфон и прочитал цифры? Ну, наподобие того, как хакеры через интернет забираются в чужие компьютеры?
Рудаков помрачнел и молча отобрал у Вики аппарат:
— Накаркаете, Сергей. Отдам Ортису, пусть проверит.
— Вот тебе и шифр к кодовому замку, — сказал я ему. — В придачу к ключу.
— И что всё это означает? — спросил он несколько растерянно.
— То, что кто-то нашёл в защите Франкенштейна слабое звено — дочь. Брешь в крепости. И воспользовался.
— Вы про тех двоих из минивэна?
— Их было больше, Игорь. Двое — с фасада. Остальные — с «чёрного хода». Я тут голову ломаю, как вторая группа преступников проникла в квартиру, а не учёл фактор простой московской дуры.
— Но-но! — дёрнулась Вика. — Всё слышу!
— Вторая группа… — эхом откликнулся Рудаков. — Вторая группа — это пока гипотеза, Сергей.
— Подождём результатов…
Продолжающая пьянеть хозяйка быстро превращалась в мешок. Мы доволокли её до дивана в холле и уложили, как смогли, аккуратно. Ладно, не блевала, хотя, кто знает, что её ждало впереди. Она бормотала, закрыв глаза:
— Не будет никакой страховки… Взлома нет… Меня подозревают… В тюрьму посадят… В как его — в сизо…
Похоже, засыпала. Внезапно распахнула глаза:
— А ведь это ты меня расколол, дядь Серёж. Спасибо, тренер. Живёшь не по лзи… тьфу! По-лзи… ПО ЛЖИ. О как… Ползи, не ползи…
— Укрыть её надо, — сказал Рудаков. — В спальне есть одеяло.
И сразу пошёл к лестнице на второй ярус. Он хорошо ориентировался в квартире.
А Вика продолжала:
— Хочешь знать, дядь Серёж, кто меня изнасиловал, когда мне было восемнадцать? Вижу — хочешь… С-сыщик… Спроси у своего сына, он знает…
Всё, период временного просветления закончился. Она уже спала.
Спросить у сына?
Это была новость! Застыв в нелепой позе над спящей женщиной, забыв распрямиться, я лихорадочно перебирал в памяти те дни. Восемнадцать лет девчонке… Вспомнил почему-то о жестокой драке между Мариком и тем его другом, с которым они за одной партой десять лет просидели.
Алесь Маркуша, так парня звали. Марик не сказал мне, из-за чего схватились. Я тогда подумал — из-за ерунды какой-нибудь. Сам был юношей, знаю, как оно бывает.
Из-за ерунды ли?
Что-то опять многовато вопросов к Марику накопилось, подумал я. Алесь Маркуша… Ответит Марик или нет, но, похоже, ещё один человек появился, с кем придётся плотно разговаривать…
Вернулся Рудаков с одеялом.
— Что она вам сказала? Я видел, вы разговаривали.
— Чтобы я берёг тебя. Сказала, у неё нет другого человека, который так бы её понимал и заботился о ней.
Лицо у него вытянулось. До полковника юстиции долго доходили шутки, если вообще доходили.
Когда я ехал в центр, пробираясь по запруженным улицам к своей старой квартире, мне позвонил опер Васин.
Направлялся я не столько на старую квартиру, хотя и туда намеревался зайти, сколько к человеку, поставленному Мариком для наблюдения. Прежде чем серьёзно говорить с сыном, я должен был встретиться с этим «кентом», как его назвал Марик. Кент по фене — то же, что чувак. Что ж, посмотрим на чувака.
А разговор с сыном назрел. До конца дня ещё жить и жить, а ситуация с этим разговором стала, может, ещё острее, чем вчера, когда я вообще ничего не понимал.
Я приткнулся куда-то на Яузской, где даже остановка запрещена, и ответил на телефонный вызов. Васин докладывал из Смоленска, куда их с Жемчуговым отправил Миша Брежнев, — проверить, на месте ли гражданин Вошь. Точнее, из Сычёвки, из психушки. Все необходимые бумаги выправил Рудаков, мало того, Игорь подключил генпрокуратуру и организовал (через знакомого) звонок главврачу больницы от помощника генерального прокурора, чтоб не возникло на пути к нашему клиенту досадных неувязок.
Быстро добрались ребята, приятно удивился я. Доклад от оперов я ожидал ближе к вечеру… Впрочем, вечер неумолимо подступал, никуда от него не спрячешься. «15:03», — показывал мой новый телефонный аппарат (тот, который почти всё умеет).
Полвосьмого, помнил я. Опаздывать на такое свидание вряд ли было прилично…
«Сычёвка» — это Смоленская ПБСТИН, то есть психиатрическая больница специального типа с интенсивным наблюдением. Можно короче: СПБ — специальная психиатрическая больница. Аббревиатура совпадает с Санкт-Петербургом. Лену расчленили на спортбазе под Санкт-Петербургом… Чёрт, всюду знаки чудятся…
— Есть тут такой, — сказал мне Васин. — Сидит в одиночке. Мы с ним поговорили. На мой взгляд, вменяемый. Женя со мной согласен (Женей звали Жемчугова). Врач, правда, втирает, что пациент практически безнадёжен, а стадия излечения будет длиться и длиться вечно.
— Тебя сейчас слышат?
— Только Женя. Мы в коридоре.
— Ты его сфоткал, как я просил?
— Точно так. Разрешения не спрашивал, мало ли какие тут порядки… Высылаю, смотрите.
Мой телефон знакомо тренькнул, получив сообщение. Теперь я справился сам, на пять баллов, и через пару секунд уже разглядывал пожилого плюгавенького кренделя, проходящего по документам как Леонид Вошь. Плоское лицо, залысины, тонкая шея… Он или не он? Без малого двадцать лет прошло… Я увеличил пальцами лицо на экране (умею!). На первый взгляд — похож. На второй — нет, абсолютно нет… Чёрт, я же утром в чебуречной опознал его моментально! Кто был там? А кто — здесь?
— Вот что, Костя, — сказал я Васину. — Проведём тест. Ты сейчас снова иди к нему, не выключая связь, чтоб я мог слышать. Назови Вошь «отсосином». Мол, никакой он не ассасин, а отсосин поганый. Ассасин для него — слово святое, высшая степень посвящения. Настоящий Лёня должен очень обидеться. Да что я говорю? Тут не просто обида, а подлянка, в натуре. Если он настоящий, будет дикий взрыв эмоций. Всё понял?
Костя Васин понятливый, дважды повторять не надо. Объяснил задачу своему напарнику. Попросил санитаров, чтоб их впустили обратно в палату, и с порога врезал: