«Ягуар» Марика.
И водитель, надо полагать, он же, мой скрытный сыночек. Значит, та женщина, которую он вёз в Москву, когда я вчера звонил ему из Твери, была дочкой Викторины и внучкой Франкенштейна. А я-то думал — какая-то весёлая подружка… Впрочем, почему бы внучке Радика не быть подружкой моего сына? Разница в возрасте — тьфу, если есть драйв и бабки…
На миг меня повело. Воистину — сногсшибательная новость! Я листал пачку фото и растерянно думал, что же делать? Стыдно признаться: это был тупой животный испуг. Бодало даже встревожился: что-то не так, Михалыч? Я по возможности небрежно махнул ему рукой, мол, не обращай внимания, просто устал, а сам сказал себе со злостью: делай, что запланировал! Чёткий план действий — лучшее средство от страха. А с Мариком мы ещё раз поговорим — со всей решительностью. Когда он проявится, конечно.
Если совсем уж честно, то я вполне мог бы и сам озаботиться гаишными камерами в Твери, найти способ проверить их и узнать, с кем Марик уехал в Москву. Просто не хотел светить свой интерес к сыну. Кроме того, эту возможность я осознал лишь здесь, в столице, так что для реализации её пришлось бы посылать какого-нибудь Васина или Жемчугова. В «раньшем времени», увы, камер на шоссе не было, потому и в мозгах моих в этом месте было пусто…
Я положил пачку фотографий к себе в карман и спросил:
— Петя, у тебя есть ствол?
Бодало молча раскрыл ветровку. Под мышкой висела кобура.
— Табельный?
— Обижаешь, Михалыч. Табельный — в сейфе, как положено.
— Отлично. Тогда подожди здесь, покури. А я быстро, к себе домой и обратно.
— Я на колёсах, — сказал он невпопад. — «Козлик» стоит на Цветном, метрах в ста.
Да успокойся, мысленно ответил я ему, не суетись. Хочешь побыть пехотой при маршале? Побудешь, работа найдётся. Дождись.
С другой стороны, нужен ли мне столь странный помощник? Какие мотивы у тебя, Пётр Бодало, откуда такой неуёмный энтузиазм? Только ли фронтовое братство тобою движет? Фронтовик хочет помочь фронтовику… слишком уж книжно. А значит, подозрительно. Имел ли ты возможность сфотографировать меня тайком в Озерце и подбросить фото Рудакову? Да сколько угодно! Мог ли ты не вчера, а гораздо раньше заподозрить Есенина, что он не тот, за кого себя выдаёт? Мог, это было бы даже правдоподобнее. Но если всё так, почему ты сдал меня полицейским, а не бандитам? И почему исподтишка, скрываясь от коллег? Сдал бы явно, глядишь, и амнистировали бы, вернули в Москву…
Вопросы без ответа, часть из которых наводит на подозрения, а другая — укрепляет доверие. Оставим их пока в тылу.
У пехоты был ствол, а у командира — пока что нет. Пришло время исправлять ситуацию. И вот опять я оказался в своей квартире, и опять совершенно не было возможности обойти её, осмотреться, обнюхать углы. Всплакнуть над потерянной жизнью, канувшей в бездну… Я постоял секунду, оторопевший. Квартира сильно изменилась за те несколько часов, что я в ней не был, причём по очень простой причине: её обыскали. Насколько капитально, пока не было ясно. Надеюсь, они торопились, во всяком случае, паркет в комнатах не вскрывали, и то хорошо. А то не получилось бы, что я зря сюда зашёл.
Чёрт!!! Непонятно было с этими обысками — как вот с этим вот, так и с тем, который учинили в Озерце. Что искали там? А что — здесь? Что у меня вообще можно искать? Никогда профи не станет копаться в чужих вещах просто от любопытства, не имея ясно сформулированной цели. Семнадцать лет моё пустующее жилище не трогали даже бомжи, и вдруг — такое внимание. Спрашивается, какова эта цель?
Чемодан, подумал я. Они с чего-то взяли, что бывший подполковник Ушаков имеет какое-то отношение к пропавшему чемодану. Потому и Кремль, потому и жутковатый секретный генерал в штатском…
Да ну, бред! — одёрнул я себя. Не плоди лубочные картинки, столь обожаемые авторами дамских детективов. Должно быть грубое, рациональное объяснение, и я его найду.
А пока — в санузел. Он у меня раздельный. В ванную комнату. Её, само собой, тоже осмотрели, выгребли всё из шкафчика, пошуровали под ванной. Именно там, в грязи и пыли, за ножкой ванны, стояла нужная мне пластиковая канистра. Когда-то я аккуратно разрезал её вдоль по шву, прикрепил изнутри к стенке два герметично упакованных пакета, заклеил обратно и залил машинное масло. Склейку можно обнаружить, только внимательно вглядываясь. Канистру не тронули, дурачьё, побрезговали. А я не из брезгливых: вытащил её, слил масло в раковину, взрезал пластмассу ножом, после чего извлёк пакеты.
В одном был чистый «макаров» с дополнительным магазином, во втором патроны и пенал для чистки. Заначка опасного человека, служившего когда-то закону.
По уму, прежде чем пользоваться, оружие следовало бы разобрать, почистить и смазать. И я намеревался это сделать, но позже, позже. Сейчас нужно было убираться отсюда побыстрее, пока всё тихо. Не разворачивая промасленные тряпки, я уложил их в полиэтиленовую сумку — и…
Прочь из осквернённого гнезда, которое никогда больше не будет мне домом.
Через семь минут мы с капитаном Бодало, разместившись в его винтажном УАЗе, ехали по адресу, добытому давеча Витей Ортисом.
Алесь Маркуша открыл дверь, не спрашивая, кто там. Дверь стальная, с глазком. Неужели посмотрел и вот так с ходу узнал меня? Или он просто кулёк беззаботный, которого жизнь не клевала?
Судя по его мальчишеской улыбке, быстро сползшей с лица, ни первое, ни второе.
— Ждал кого-то? — спросил я вместо приветствия.
— Жену, — ответил он. — Милка сегодня во вторую смену… А вы…
— Я к тебе. Могу войти?
— Да-да, конечно.
Он меня узнал сразу, я его — с трудом. На улице бы не узнал точно. Солидный мужчина с брюшком и ранней лысиной. Поставь рядом с Мариком — смотрелись бы, как папаша и сынок, а ведь одногодки, одна парта на двоих в школе, общие шалости. Я и его, помнится, тренировал вместе с Мариком и Викой, недолго только, не выдержал он и сбежал…
Квартира была, как и моя, трёхкомнатной. Я осмотрелся, машинально подмечая детали. Здесь жили скромно, но благополучно, здесь жила счастливая семья.
— Надо срочно поговорить, — сказал я Маркуше.
Из дальней комнаты выглянула девчонка лет пятнадцати.
— Папа, всё в порядке?
— Посиди, не высовывайся, — довольно резко ответил Маркуша. — Это ко мне. (Она исчезла.) Пройдёмте на кухню, Сергей… э-э…
— Михайлович.
— Сергей Михайлович. Обувь можно не снимать.
Я и не собирался, если честно. На кухне я, не спрашивая разрешения, сел за стол, — так, чтоб видеть и хозяина, и вход, — расстелил принесённую с собой клеёнку, одолженную у запасливого Бодало, и следом вытащил из полиэтиленового пакета оба тряпочных свёртка. Маркуша с изумлением следил за моими действиями.
— Ты уж извини, у меня напряг со временем. Я буду разговаривать с тобой и одновременно заниматься делом. Не возражаешь? (Он не возражал.) Тогда присядь, а то неловко как-то. (Он присел на край второго стула.) У тебя мобильник с собой?
— Д-да, — откликнулся он. — А что?
— Будь любезен, положи его на стол, чтоб я видел. И выключи.
— Жена может позвонить.
— Ничего с ней не случится, в отличие от… — Я специально замолчал, давая человеку возможность додумать варианты окончания фразы.
После чего размотал тряпки. Принадлежности для чистки оружия временно отложил в сторону и занялся пистолетом. Помимо тряпок, он был завёрнут в упаковочную бумагу, пропитанную парафином, под которой скрывался ещё один слой — уже специальной бумаги, пропитанной антикоррозийным составом. Этакая луковица, заложенная мной на длительное хранение. Я намеревался вскрыть её и проверить, в каком состоянии пребывает мой стальной малыш, и для этого мне срочно нужен был стол. Так что извини, Маркуша, кроме как у тебя, больше негде.
Я видел вытаращенные глаза хозяина квартиры и понимал его чувства.
Его страх.
Страх — это хорошо, это облегчает и ускоряет процесс.
— Что вам надо? — задал он банальный вопрос, взятый из всех криминальных фильмов разом.
— Только поговорить, — ответил я. — Пока.
— Что значит — пока?!! — взвился он.
Да ничего не значит, дорогой друг. Всего лишь универсальное словцо, применяемое едва ли не всеми операми, — в тех случаях, когда требуется вывести из равновесия психологически неустойчивого человека. Такого, как ты.
— Пока — это пока. Ты всё-таки присядь, Алесь. Мне нужно, чтобы ты рассказал, за что мой сын в двухтысячном году тебя избил. И не говори, что забыл, не поверю.
— А у него самого спросить вы не можете?
— Я спросил. Теперь хочу сравнить ваши ответы.
Пока я говорил, мои руки действовали самостоятельно; мои руки всё помнили, что и как делать: привычно извлекали магазин, проверяли патронник, отделяли затвор от рамки, возвращали спусковую скобу на место, снимали возвратную пружину, аккуратно раскладывая детали в ряд… Разборка и сборка занимают мало времени. Чистка — другое дело. Впрочем, поскольку оружие все эти годы не стреляло, то чистить и смазывать его, надеюсь, достаточно будет по облегчённому графику.
— Я плохо отозвался о его девушке, — доблестно соврал Маркуша.
— Не было у Марика тогда никакой девушки. Попытка не засчитана. Кстати, у твоей дочки уже есть парень?
— При чём здесь моя дочь?
— Не знаю, при чём, сам решай. На первый раз я тебя прощаю, но, если и дальше попробуешь вола крутить, пеняй на себя.
Я придирчиво осмотрел канал ствола, направив его на лампу. Потом — на собеседника. Тот сделал непроизвольное движение, чтобы уйти с линии огня, вроде бы даже хотел под стол нырнуть. Трусоват ты, братец Алесь. Я осмотрел ствол с другой стороны и переключился на остальные детали. Ржавчины не было видно, мало того, даже сыпи не было, ни следа. Состояние, близкое к идеальному. Какой я молодец. Пистолет, спрятанный мною в тайнике, был практически новым (ну, почти), и таковым, похоже, остался, что говорит о качестве укупорки и закладки.