— Нормально, старик, — прохрипел он, — нормально…
Отдышавшись, Илья некоторое время сидел молча, словно бы собираясь с силами. Евгений Иванович молчал тоже. Он терпеливо ожидал продолжения.
— Жень, я ведь этим вопросом занимался, — сказал наконец Илья, — местных опрашивал, даже карту составил той части пещер, где сам смог пролезть, но, думается мне, это далеко не всё, что там есть. Может, кто-нибудь и сподобится там всё хорошенько изучить, но сейчас никому до всего этого дела нет…
Неожиданно Евгений Иванович отметил про себя, что теперь он слушает того, прежнего Илью, а не живого трупа, вошедшего сегодня в преподавательскую, и невольно улыбнулся.
«Всё-таки не так-то просто его убить», — подумал он.
— …и ещё, — продолжил Илья, — теперь понятно, мне, во всяком случае, откуда у некоторых народов взялась мода хоронить людей в каменных ящиках.
— В саркофагах, что ли? — спросил Евгений Иванович.
Илья уверенно кивнул.
— И вся эта похоронная мишура, которая, якобы должна понадобиться покойничку в загробном мире, на самом деле, была нужна ему в этом, если бы он изволил воскреснуть…
— …чудесным образом из этого каменного ящика, согласно какой-то древней легенде, — подхватил Евгений Иванович.
Илья усмехнулся краешком рта.
— Эк, до чего мы с тобой договорились!
Евгений Иванович тоже улыбнулся. Его неожиданно накрыло приятное чувство, приходившее обычно, когда ему на милость сдавалась очередная задача или проблема, то есть после того как, наконец, становилось понятно то, обо что он долго и безрезультатно расшибал свой высокий лоб.
— Значит, Илья, тебя спасли… — начал он.
Договорить Евгений Иванович не успел. Дверь в преподавательскую открылась, и на пороге появился, запыхавшийся после подъёма по лестнице, заведующий кафедрой. Евгений Иванович и Илья поднялись со своих мест.
— О! Уже… на боевом посту! — сквозь одышку проговорил заведующий, — похвально!
— Рады стараться, Валентин Павлович! — за двоих ответил Евгений Иванович.
Десятников поздоровался с обоими за руку, прошаркал вглубь преподавательской к своему столу и начал в нём сосредоточенно копаться. Илья выждал момент, когда заведующий склонился над выдвинутыми ящиками, воздев к небесам тощее седалище, и одними губами прошептал:
— И ещё, Жень… давай больше не будем об этом никогда говорить.
Евгений Иванович не ответил. Он отвернулся — ему было больно смотреть на друга.
25. Алексей Цейслер. Что наша жизнь?
На дворе начало зимы. Если точнее, то до того момента, когда растает снег, высохнет грязь и зимнее собачье дерьмо, ждать ещё целых три месяца, а то и больше.
— Господи! Когда же деревяшки расцветут! — говорит Лена на сокрушительном выдохе.
Я киваю. Мы идём по голому парку, держась за руки. Она в чёрном пальто, чёрной вязаной шапке, чёрных расклёшенных джинсах и чёрных ботинках на высокой подошве. Поверх поднятого воротника намотан чёрный шарф. Я тоже во всём чёрном. Блюду стиль. В таком виде в лесу мы свои — абсолютно гармонируем с торчащими из грязи чёрными стволами. Я думаю, если бы нам в голову взбрело вырядиться в белое или, не дай бог, красное, нас бы просто сюда не пустили. Забросали бы ветками, или ещё чего.
С Леной мне хорошо. Вроде бы ничего такого необычного между нами не происходит — гуляем, спим, иногда напиваемся вместе — никаких сумасшедших выплесков эмоций, сцен ревности или безобразных романтических припадков. Спокойный роман.
Смешно сказать, я до сих пор не знаю, кто она такая и откуда здесь взялась. То есть, я в курсе, что когда-то тут жила её бабка-учительница, но не более. Про саму Лену и её прежнюю жизнь я так ничего и не узнал — она о себе почему-то не рассказывает, а я, дабы не вызвать её отрицательных эмоций, не спрашиваю. Просто наблюдаю её, так сказать, в дикой природе, как зверушку неизвестной доселе породы.
Первым большим открытием для меня в ней стало то, что она очень красива в профиль. Раньше я почему-то не мог этого заметить, теперь же любуюсь. Бывает, девушка хороша в анфас, даже красива, но профиль её портит либо чересчур длинный нос, либо тяжёлый лоб, либо скошенный книзу подбородок, за которым намечается второй — тогда привлекательность такой особы лично для меня стремится к нулю. А бывает, профиль до того хорош, что хочется на него смотреть бесконечно.
У Лены профиль идеальный. Высокий лоб, аккуратный прямой носик, чуть припухлые губы и изящный, лёгкий подбородок. И, главное, никакого намёка на Азию. Азия есть в анфас, и в «три четверти» есть, а в профиль — нет. Исчезает куда-то, как после знаменитого верстового столба на Урале.
«Готический» стиль Лениной верхней одежды и макияжа довольно скоро перестал казаться мне антиженственным и даже начал нравиться. Другое дело, её странная манера поносить женский род — никак не могу привыкнуть. Получается, кстати, у неё это довольно убедительно, так что я грешным делом подумал, не является ли эта вывернутая наизнанку вечная темы женских разговоров — «все мужики — сволочи» — проявлением Лениного альтер эго.
Например:
— Мужики очень примитивны, но это не мешает им быть гениями. Женщины устроены гораздо сложнее, но на этом их достижения обычно заканчиваются.
Или:
— По большому счёту, женщины мало отличаются от мужчин. Первые рожают детей, а вторые — произведения искусства. Ещё неизвестно, кто больше мучается родами. Для меня, особой разницы между ними нет. Се человек! И больше ничего.
Или, ещё:
— Мир, в котором мы все живём, построен мужчинами. Так вышло. Можно сколько угодно пищать о женской исключительности, но это так. Кстати, тому положению, которое сейчас занимают женщины в обществе, они полностью обязаны двум мировым войнам, которые, разумеется, затеяли мужчины.
Или, вот такое:
— Женщины пускают мужчин в своё тело, а мужчины женщин в свою душу. А это гораздо глубже…
Ещё Лена очень любит находить символы и знаки, особенно там, где их нет. Точнее, для неё они есть везде. Она может увидеть указатель в склонившемся как-то по-особенному дереве, или, например, сделать вывод о том, что надо делать или же, наоборот, чего делать не надо из появления в небе облака какой-то определённой формы…
Как-то вечером мы шли с прогулки и, когда уже подходили к её дому, Лена заметила, что в нём горят только два окна.
— Завтра я пойду в институт ко второй паре, а не к первой, даже если там что-то важное, — заявила она.
В этот момент на втором этаже загорелось ещё одно.
— К третьей, — сказала Лена, что бы там ни было, к третьей.
— Кругом знаки, — в ответ на моё удивлённое лицо сказала она, сощурив глаза, словно пытаясь разглядеть то, чего не видно другим.
Думаю, я немного понимаю, о чём она. Если внимательно посмотреть вокруг, то можно увидеть много интересного — наша земля богата не только дураками и полезными ископаемыми. Помню, тогда я рассказал Лене, как однажды, ещё в Москве, ехал домой в маршрутке, сидя рядом с водителем, который, изредка поглядывая на дорогу, считал деньги и одновременно покручивал баранку, как они обычно делают. На «торпеде», куда упирались мои колени, была приклеена бумажка с тарифом проезда и надписью: «Утверждаю, такой-то — такой-то, генеральный директор, что-то там „Мир дорог“». Я подумал тогда, что у нас везде разбросаны истины. Ничего не надо придумывать, вот оно, бери и пользуйся — ведь мир действительно дорог, чёрт побери.
Когда я закончил, Лена сказала, что для меня ещё не всё потеряно. До сих пор не понимаю, что она имела в виду.
Мы выходим из леса и попадаем в заброшенный городской парк. «Вот, куда уходит детство, — думаю я, глядя на смятую ракету с красной звездой на боку, — гниёт здесь, никому не нужное. Вот они, железные обманщики, все тут как тут.
Вот, торчит из груды мусора форштевень белого кораблика аттракциона „Юнга“, который плавал всегда по кругу; рядом останки флотилии „лодочек“, на которых, как ни крути, „солнышко“ всё равно не сделаешь; чуть поодаль — ржавый барабан аттракциона „Сюрприз“, который в народе именовался „Промывание желудка“…»
От таких мыслей и нахлынувших воспоминаний мне становится грустно и хочется выпить. Я предлагаю Лене промочить горло, и она соглашается.
Единственный приличный в городе кабак как раз недалеко, называется — «SeeNische». Заходим. Садимся за столик у окна. Лена заказывает тёмного пива, а я, напротив, светлого. Пиво приносят мгновенно — мы единственные посетители, не считая какой-то странной личности в самом дальнем углу.
— От светлого растёт живот, а от тёмного грудь, — объясняет свой выбор Лена и отхлёбывает из старинной, советской ещё, пузатой кружки, какие раньше прилагались к квасным и пивным бочкам. Ставит кружку обратно на стол, и у неё под носом образуются очаровательные белые «усы».
— У тебя, это, пиво на губах не обсохло, — говорю я.
Лена вытирает усы салфеткой и смеётся. Бывают девушки, которым это противопоказано, а ей, напротив, очень идёт.
— Ты знаешь, мне сегодня приснилось, что я — рыба, — говорит Лена. — Плавала под водой, довольно долго, как мне показалось. Вокруг всё было красивое — водоросли, другие рыбы, только вода была мутная, наверное, я была речной рыбой. Как думаешь, это может что-то значить?
— Думаю, что ничего, — отвечаю я.
— Так не бывает. Всё имеет смысл, только его надо разглядеть и сделать соответствующие выводы, я тебе тысячу раз говорила.
— В таком случае, нам стоит заказать что-нибудь рыбное.
Лена через стол грозит мне своим маленьким кулачком. Я поднимаю руки вверх, мол, сдаюсь.
— Тогда, слушай, — говорю я, — моей прабабке в двадцать втором году, в самый НЭП, приснилась её мать — покойница, почему-то в крестьянском платье и с железнодорожным фонарём в руке, и сказала, что в следующем году ни в коем случае рожать нельзя, а подождать надо хотя бы пару, а лучше тройку годиков…
Лена делает большие глаза.
— И чего?
— Чего-чего. Испугалась прабабка не на шутку. Ей тогда было шестнадцать лет, она как раз собралась замуж за какого-то там нэпмана. На следующий же день жениху отворот-поворот дала без объяснений и потом два года вообще никого на порог не пускала. Соседи думали — цену себе девка набивает. Замуж она только через четыре года вышла, по тем временам жутким перестарком.