— В большой комнате, на столе.
Она убегает в комнату, и мы с Мясоедовым остаёмся на кухне одни.
— Это моя жена, — тихо говорит он.
— Я понял, — также тихо отвечаю я.
— Она выздоровела, представляете? Сразу после… ну, вы понимаете. Вот так вот — раз, и всё, будто ничего и не было. Никаких последствий пребывания в коме! Ничего, представляете! И, знаете, что самое главное, она спокойно отнеслась к тому, что я инвалид… сказала, что любит меня любым, с рукой или без…
Его лицо светится, в глазах слёзы.
— Как вы выбрались? — спрашиваю я.
Мясоедов здоровой рукой вытирает слёзы.
— Через НИИгеомаш. Там же целый город под землёй! Потом Лаврентий с Русланом посадили Свету на санки, и я вывез её через один из выходов. Она очнулась ещё в пещерах, но была в полусонном состоянии, так что ничего не помнит.
— Вы ей что-нибудь рассказали?
— А что я ей должен был рассказать? — Брови Мясоедова сходятся к переносице. — Вы имеете в виду историю с пещерами?
— Ну да.
— Нет, я ей ничего не говорил и не собираюсь. Я дал Лаврентию, точнее, себе клятву ничего и никому не рассказывать об этом, — Мясоедов делает паузу. — Послушайте, а чего вы вчера так напились?
Возвращается Света с початой бутылкой коньяка в руке. На ней фиолетовый халат, который очень подходит к её рыжим волосам. «Оделась, — думаю я, — видимо, меня стесняется».
Мясоедов разливает кофе по трём чашкам, а Света капает в каждую на полпальца коньяку.
— За встречу! — поднимает свою Мясоедов.
— За здоровье! — отвечает Света.
— За жизнь! — говорю я.
Первый же глоток немного прочищает голову. После второго мысли становятся яснее, образы — чётче.
— Если вам интересно, — говорит Света, — это всё чушь, что в коме люди что-то там слышат, я вообще ничего не помню. Уснула и проснулась.
— Давай, не будем об этом, — морщится Мясоедов. — Всё уже кончилось.
— Хорошо, не будем. — Света прикладывается к чашке. — Забавно, когда я была маленькой, часто мечтала, как было бы здорово вот так заснуть и проснуться через много лет, когда я уже стану взрослой, и все мои детские проблемы будут позади…
— Да, у меня тоже такое было, когда я сдавал экзамены в училище, — говорит Мясоедов. — Думал, проснусь и узнаю — поступил или нет.
— Я тоже хотел уснуть, когда меня бросила одна девушка, — неожиданно для себя признаюсь я. — Уснуть и проснуться рядом с другой.
— Так тяжело было, да? — озабоченно спрашивает Света.
— Очень тяжело, — говорю я. — Зато в каждый следующий раз было легче.
— И много было этих разов?
— Много, Света, много.
Света словно мягкой широкой кистью проходится по мне взглядом. Не в силах его вынести, я топлю свой в чёрном омуте кофе.
«Зачем я вообще поднял эту тему, — думаю я, — ведь и так тошно… или это у меня проявления возрастного мазохизма?»
— Ну что вы всё о грустном! — встревает Мясоедов. — Давайте позитив какой-нибудь, что ли! Сегодня же праздник!
— А, давайте сходим погулять? — предлагает Света. — На улице солнышко. Может, на лыжах?
— Тебе ещё рано на лыжах, — с деланным беспокойством в голосе говорит Мясоедов, — давай, лучше дома посидим, пирог испечём… как раньше.
Сказав это, он зарывается лицом в рыжую копну Светиных волос. Света прикрывает глаза и шепчет:
— Дим, ну не надо… неудобно.
«Господи, какой же он счастливый, — наконец доходит до меня, — какие они счастливые!»
— Давайте, я домой пойду, — говорю я. — Мне ещё собираться нужно.
— Собираться куда? — спрашивает Света.
— Домой, в Москву. Ссылка кончилась.
— Ссылка? — не понимает она.
— Алексей заменял здесь больного коллегу, — поясняет Мясоедов, — теперь коллега выздоровел, и Алексею надо возвращаться домой.
— Жаль, — говорит Света, — мы ведь только познакомились.
Я пожимаю плечами, мол, что тут поделаешь.
Встаю из-за стола и возвращаюсь в комнату, в которой ночевал. Кровать разобрана, моя одежда — джинсы, носки, рубашка и свитер — аккуратно развешены на стуле рядом. Застилаю кровать и одеваюсь. Смотрюсь в маленькое зеркало на стене, но тут же отвожу глаза — смотреть на свою похмельную рожу невозможно. Выхожу в коридор и налетаю на стоящего там Мясоедова.
— Алексей, — говорит он нехорошим шёпотом, — мы с вами не обсудили самого главного.
— Чего? — спрашиваю я.
— Я думаю, вы понимаете, чего. Скажите, только честно, что вы собираетесь теперь делать?
— Ровно с таким же вопросом ко мне вчера обратился один наш общий знакомый, — говорю я, — и я ему ответил, что собираюсь напиться. Как вы знаете, обещания я сдержал. Но, думается мне, на самом деле, и вы и он хотели узнать другое: собираюсь ли я воспользоваться этим сам или привести сюда кого-нибудь другого?
Мясоедов отводит взгляд.
— Да, вы правы, именно это я и имел в виду.
Собираю в кулак всё, что есть в голове, и выдаю:
— К сожалению, я сейчас ничего не могу вам сказать, ни, тем более, обещать, но я не исключаю возможности того, что когда-нибудь мне придётся сюда вернуться, сами знаете зачем.
— Понимаю, — говорит Мясоедов, коротко кивнув, — спасибо за откровенность.
— Да, не за что, — отвечаю я, несколько смутившись, — я рад, что мы об этом поговорили.
— Поверьте, есть за что. — Мясоедов ещё раз кланяется. — Я так понимаю, вы готовы?
— Вполне.
— Тогда пойдёмте.
Пропускаю его вперёд. Упрямой косолапой походкой Мясоедов идёт к двери, энергично делая отмашку левой рукой. Я иду следом, наблюдая его широкую, чуть ссутуленную спину и бритый загривок. Сердце моё вдруг нехорошо сжимается и по груди проползает неясная тоска.
«Я привязался к этому человеку, — думаю я, — и уходить-то мне, на самом деле, совершенно не хочется, но и остаться тоже нельзя — хуже нет для брошенного мужчины, наблюдать за проявлениями человеческого счастья — и потом, мне просто не хватает воздуха, хочется (прямо по Беляеву) идти куда-нибудь, куда глядят мои слегка прояснённые коньяком глаза, перебирать ногами и шевелить при этом мозгами».
Вот я и иду. Пока что за Мясоедовым в прихожую.
Вот и момент прощания. Мясоедов понимает, что мы с ним, должно быть, никогда больше не увидимся, но всё равно, протягивая мне левую руку, говорит:
— До встречи, Алексей.
А я, тот ещё врун, тоже понимая это, ответствую:
— До скорого.
В прихожей появляется Света. Молча подходит ко мне, встаёт на цыпочки и мягко целует в щёку. Единственный честный человек из нас троих.
Выхожу в потухающий зимний день. Хватаю ртом трезвящий холод, и бреду по сугробам домой, в общагу. Собираю там свои вещи, нехитрый преподавательский скарб, и с этим скарбом тащусь на платформу. На полпути останавливаюсь. Буквально в двух кварталах отсюда Ленин дом, её маленькая квартирка, на втором этаже, её… Закрываю глаза и думаю: «Вот досчитаю до семи, обернусь и увижу бегущую за мной следом запыхавшуюся Лену».
Раз…
«Всю ночь тебя искала! — скажет она. — Под дверью твоей сидела, в ментовку ходила, в больницу…»
Два…
Несколько секунд во мне будет идти борьба: оттолкнуть её, развернуться и пойти на платформу, или прижать к себе, взять на руки, как ребёнка, и никогда не отпускать…
Три…
Не в силах противостоять неизбежному, я сдамся, сумки мои упадут в снег, освободившимися, невесомыми руками я сгребу в охапку маленькую замёрзшую Лену, которая сквозь стук собственных зубов продолжит бормотать мне в пальто: «…на кафедре дали адрес этого Мясоедова, я к нему, он какой-то странный, в одних трусах, говорит, ты на платформу пошёл…»
Четыре…
«Молчи, — скажу я, — молчи…»
Пять…
«…я знаю, я дура, каких мало, но ты прости меня, пожалуйста, а?»
Шесть…
— Молчи, — проговариваю я вслух, чувствуя, как по моей холодной щеке текут горячие слёзы, — молчи…
Семь…
Открываю глаза. Оборачиваюсь.
Лены нет, есть пустая, занесённая снегом улица, названия которой не помню. Изогнувшись вопросительным знаком, исчезает она в совсем уже тёмной городской окраине. Покосившиеся домишки по её берегам уютно горят окошками, на небе появляются первые звёзды.
–//–