Эндре молча слушал и думал о том, откуда у Марики такая уверенность в собственных силах, особенно сейчас, когда они находятся далеко не в лучшем положении. «Но почему наше счастье должно зависеть от других людей? — мысленно спрашивал он себя. — Может, потому, что мы боимся? Человек может чувствовать себя счастливым только тогда, когда не знает страха».
— Эндре, а Бегьеш-то, оказывается, в больнице.
— А ты откуда знаешь?
— Ковач сказал. Эндре... — Марика внезапно замолчала. Чувствовалось, что она с трудом подыскивает слова, хочет сказать что-то важное, но не решается. — Ты должен явиться в часть... Пойми меня правильно... Моя совесть подсказывает, что это необходимо. Если ты этого не сделаешь, все будут против тебя, ты даже не сможешь защитить себя, не сумеешь доказать, как все было на самом деле...
— Ты хочешь, чтобы я явился в часть? Но ведь меня арестуют...
— Эндре, если мы действительно любим друг друга, мы должны быть готовы ко всему. Что бы с тобой ни случилось, я всегда буду рядом... Они во всем разберутся... если ты докажешь свою невиновность...
— Каким образом? — В голосе юноши звучало отчаяние. — Как я смогу это доказать?.. У меня нет ни одного свидетеля...
— У Бегьеша тоже нет ни одного свидетеля. Он тоже не сможет доказать, что ты первым напал на него. Его единственный козырь — это то, что ты сбежал. Но если ты явишься в часть, всем сразу станет ясно, что лгал он. Нам с тобой поможет только честность и откровенность, и ничего больше. Но чем дольше ты тянешь время, тем меньше у нас шансов, что тебе поверят. Сегодня, завтра тебе еще поверят, а послезавтра...
— Кто поверит? Мари, пойми же наконец, что мне никто не поверит. Меня не любят... Меня, кроме сестренки, никто никогда не любил...
— Это неправда: я же люблю тебя. Ковач и тот на тебя не сердится... Только...
— Что «только»? — вскинул голову Эндре.
Девушка молчала, печально глядя прямо перед собой.
— Почему ты замолкала? — Он взял ее за руку.
— Ковач сказал, что нельзя верить человеку, который бросил товарищей в беде и где-то отсиживается, боясь ответственности за собственные поступки...
— Он так и сказал?
— Может, не совсем так, но смысл я тебе передала правильно.
— Понятно... — Эндре как-то странно засмеялся, потом встал и принялся нервно ходить по комнате. Его опять охватил страх, и ему уже казалось, что весь мир ополчился против него, что буквально все хотят его гибели.
— Эндре, не мучай себя. Все будет так, как ты захочешь. Иди ляг и поспи...
Не зажигая света, они легли спать. Молча прислушивались к собственному дыханию и тихим вздохам. Затем Марика придвинулась к Эндре, он обнял ее и начал нежно гладить по волосам.
— Кто-то сказал, не помню, кто именно, — почти шепотом заговорил он, — что есть люди, которые с самого рождения отмечены печатью трагедийности. Видимо, я отношусь к числу таких людей.
— Это какой-то глупый мистицизм. Человек родится вовсе не для того, чтобы нести на себе печать трагедийности. Не думай об этом.
— Уже несколько часов подряд я думаю о том, где я, собственно, поскользнулся, где кривая моей жизни пошла резко вниз... Часто я внушал самому себе, что мою жизнь исковеркал отец. Тогда в душе у меня поднималась волна неприязни к нему, и я начинал проклинать его. Однако в минуты озарения, как, например, сейчас, я вижу, что это далеко не так: просто мне было удобно винить отца в собственных ошибках. На деле же меня воспитывал не он один, да и самовоспитанием я немало занимался. Я, словно улитка, жил спрятавшись в своей раковине. Я не позволял приятелям понять себя, да и сам почему-то не стремился сблизиться с ними. Вот и остался один. В то же время я злился, если меня не понимали, а как меня могли понять, когда я изо всех сил противился этому? И вот теперь я один, трусливый, беспомощный...
Марика пошевелилась, подняла голову с подушки и шепотом попросила:
— Эндре, я не желаю тебе плохого. Мне трудно говорить об этом, боюсь, ты неправильно поймешь меня... но людям нужно верить.
— Я не могу им верить.
— Пойми, это необходимо, без веры невозможно жить. Вот и получается...
Оба снова замолчали. Марика чувствовала, что сейчас ей все равно не удастся убедить Эндре, потому что он находится во власти охватившего его отчаяния.
Утром, когда она уходила на работу и стала прощаться, Эндре показался ей особенно печальным.
— Я буду спешить домой, — пообещала она ему.
— Было бы лучше, если бы ты вообще не уходила.
— Нужно. Сегодня мы едем на хутор Илку.
— Это где же такой?
— По ту сторону Кевешда. Я тебе его как-то показывала, когда мы бродили по городу. Не помнишь? Он еще окружен большими тополями.
Эндре на миг закрыл глаза и мысленно представил себе то, что он видел тогда: длинное белое здание МТС, блестящее зеркало воды, обрамленное великолепными тополями, и прямая как стрела дорога, которая вела на хутор, а вдали, в лощине, защищенной со всех сторон холмами, и сам хуторок.
— А зачем вы туда едете? — полюбопытствовал он.
— Там есть птичник. Так вот птиц надо перевезти в более безопасное место.
— И когда же я тебя увижу?
— Не знаю. Я бы с удовольствием осталась дома, но не могу.
Они поцеловались так, будто расставались надолго. «Неужели так будет всегда? — мысленно спрашивала себя Марика. — Я ухожу, а он тайком наблюдает за мной из-за занавески, а потом весь день ждет моего возвращения...»
У ворот, укрывшись за забором от сильного ветра, Марику ждали девушки.
Погода снова испортилась, над холмами громоздились свинцовые тучи. Разлившаяся во всю ширь река была окутана молочным туманом. Лес в какой-то степени сдерживал порывы ветра, однако завывал он так же неистово.
Девушки двинулись вдоль кладбищенской ограды по узкой скользкой тропинке, которая вела к церкви. Оттуда была хорошо видна плотина и люди, работавшие там.
Марика внимательным взглядом окинула окрестности и почувствовала, как в груди больно сжалось сердце. Разбушевавшуюся реку сдерживали только две узенькие полоски земли, и если одна из них не выдержит, то и городу, и сельхозкооперативу придется туго: водная стихия сметет все на своем пути.
Внезапно Марика остановилась и закричала:
— Девочки! Девочки, а мост-то?
Все мгновенно замерли и посмотрели в сторону моста, однако самого моста уже не обнаружили. От него остались только опоры да обломки настила.
— Вода снесла, — пояснила Кати. — Я думала, ты знаешь... Еще ночью.
Печальное зрелище расстроило девушек, и дальше они шли молча, стараясь не поскользнуться на тропе.
На центральной площади творилось что-то невообразимое: здесь собралось множество народа. Лейтенант Ковач едва успевал отдавать распоряжения: он направлял на наиболее опасные участки свежие отряды и группы, давая небольшую передышку тем, кто выбивался из сил. Вокруг него толпились офицеры и сержанты, которые о чем-то говорили, но Марика не слышала, о чем именно, так как ветер относил все слова в сторону.
Собственно, она и так знала, о чем они могли говорить. Уровень воды достиг в этот час критической отметки, и, если ее не удастся сдержать, все их усилия пойдут насмарку. Однако городские власти и военное командование все же надеялись на успех, так как и жители города, и солдаты, не щадя сил, боролись с разбушевавшейся стихией.
На площадке перед церковью стояли командир полка и несколько старших офицеров. Солдаты отдыхали, укрывшись от ветра за церковной оградой. Они пили горячий чай и шутили с девушками, которые тоже дожидались распоряжений.
Среди солдат Марика заметила группу патрульных с красными повязками на рукавах, а в их числе Анти Штольца. Она окликнула его. Услышав свое имя, он остановился и обернулся, сказал что-то товарищам и быстрым шагом направился к девушке.
Не успела Марика и рта раскрыть, как он забросал ее вопросами:
— Где Эндре? Что вы о нем знаете? Да говорите же!..
— Я... я ничего не знаю... — Девушка даже остолбенела от такого натиска. — А вы что знаете?
Юноша покачал головой и сказал:
— Его во что бы то ни стало нужно найти... пока не поздно...
Старший патруля, младший сержант с девичьими чертами лица, жестом показал Анти, что пора идти.
— Если вы его увидите, скажите, пусть не делает глупостей... Уговорите его, Марика... — Юноша еще что-то говорил, но грохот подъехавшего грузовика заглушил его слова.
— Второй взвод, по машинам!
Марика смотрела вслед удалявшимся солдатам и думала, что Анти, возможно, догадывается, где скрывается Эндре, но молчит. Потом подумала и решила: «Нет, ничего он не знает. Это все мое больное воображение. Откуда он может знать?..»
В этот момент и их группа получила задание.
— Десять человек направляются на хутор, — сказал Петер Ковач.
— А как туда добраться? Мост-то смыло...
— На лодках. — Лицо у лейтенанта было какое-то желтое и очень уставшее. — Где ваши девушки?
— Я их сейчас позову, — пообещала Марика, а сама не трогалась с места, выжидающе глядя на офицера.
— Я ничего не знаю, — тихо сказал Ковач, правильно поняв ее взгляд. — Боюсь я за него: не наделал бы глупостей!
— Почему вы так решили?
Ковач рукой вытер мокрый лоб.
— Наши товарищи разговаривали с его отцом и сестрой. Оба чуть ли не в один голос заявили, что Варьяш в таком состоянии способен на любую глупость...
— Способен... — Девушка задумчиво смотрела на туман, висевший над рекой. — Им лучше знать, только этого не может быть...
Ковач поправил фуражку и как-то беспомощно взглянул на девушку:
— Может, Марика, может. Ну, пошли? Лодка ждет вас около опоры моста.
Девушки послушно двинулись за офицером. Ветер бил им в лицо, они низко пригибались, словно несли на плечах тяжелую ношу.
— Что с Евой? — спросила на ходу Марика, чтобы хоть на короткое время забыть об Эндре.
— Вчера я получил от нее письмо. Мы разводимся: другого выхода у нас нет.