Для Дамаскина человек находится посреди «смирения и величества», он — «из невидимого и видимого составлен естества» (чин погребения).
Если бы не Иоанн из Дамаска, Державин не сказал бы о человеке:
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной Средине естества я той,
Где кончил Ты существ телесных,
Где начал духов Ты небесных,
А цепь существ связал всех мной.
Человек — это серединное звено; это пупок, в который завязаны все проблемы и вопросы; это фокус, в который стремятся собраться все лучи. Всё для него, всё ради него, а он сам — для Бога.
Со времён грехопадения Бог зовёт человека, говоря: «Адам, где ты?» Мы помним, где он (то есть — мы). Он стыдится и прячется в кустах. Стыдится!
Наука родилась из любопытства. Поэзия — из боли неразделённой любви и из благоговения. Стыд родился из ощущения того, что ты грешишь, а Он смотрит. Жгучей печатью стыда, как беглый и пойманный раб, заклеймён всякий потомок Адама.
Из стыда рождается покаяние. Но не из стыда только, а из стыда и веры. Из одного только стыда рождается или отчаяние, или напускная, осознанная наглость.
Нужно чувствовать Бога, каяться перед Богом и говорить: «Тебе единому согреших». Если гордый человек мучим совестью, но не верует и не молится, то ему нет пощады. Нет пощады от самого себя, поскольку он видит себя виноватым перед самим собой и сам себя не прощает. Это сумасшедший дом, замкнутый круг, и, возможно, один из кругов ада.
Если ты грызёшь себя и бичуешь, но не стоишь перед Богом и не просишь у Него благодати, то это не покаяние. Как-то забывается часто, что для покаяния недостаточно личных сил и угрызений совести. Нужна благодать.
«Слезы ми даруй, Господи, якоже иногда жене грешнице.»
И слезу, и сокрушённый вздох, и перемену жизни с худшего на лучшее дарит Он, и только Он.
Унывать не надо потому, что мы созданы не для червя и деревянной домовины. Человек — не то, что помещается в гроб, но существо, ради которого мир создан и которое никем и ничем, кроме Бога, насытиться не может.
Из великого и ничтожного слеплен человек, чтобы в печали не унывать и во славе не гордиться. Равно велики и достойны уважения смиренный царь и бодрый духом нищий.
Когда захочешь погордиться и задрать нос так, как это делают люди, принимающие на пляжах солнечные ванны, вспомни, что кубометр земли скроет тебя от солнечного света и тесная дощатая келья приютит твои кости до дня Великого Суда.
Но если захочешь раскиснуть, вспомни, что Господь говорил через Серафима Вырицкого одному из уставших и измученных: «Ты драгоценен в очах Моих».
Таков человек. Затерянный в одном из уголков огромного мира, испуганный, он смотрит в Небеса с надеждой, и на него в это время внимательно смотрит Бог.
Поэты знают об этом.
«Ты держишь меня, как изделье, и прячешь, как перстень в футляр», — писал Пастернак. И Тарковский подхватывал эстафету Паскаля и Державина:
Я человек, я посредине мира,
За мною — мириады инфузорий,
Передо мною мириады звезд.
Я между ними лёг во весь свой рост —
Два берега связующее море,
Два космоса соединивший мост.
Если вы хоть раз гуляли в лесу, то, быть может, заметили: идущий по лесу человек сильно шумит и слышит только себя. Лес не отдаёт свою музыку идущему. Нужно остановиться и отдышаться, чтобы заметить снопы лучей, бьющих сквозь листву, мерное покачивание веток, пугливое бегство зверушек. Прислушиваясь, человек начинает различать всё больше красок в звуковой палитре. А стоит опять двинуться — зазвучат лишь хрустящие под ногами ветки и собственное, участившееся от ходьбы, дыхание.
Если красота природы требует от наблюдателя внимательной неподвижности, то тем более Бог. Его голос, звучащий в совести и в Писании, чтобы быть расслышанным, требует, чтобы мы остановились.
Их двое — человек и Господь. Они — главные во Вселенной. Они говорят друг другу «ты». Из этого диалога рождается мудрость, праведность, чистота. Там, где этот диалог есть, не должно быть ни гордости, ни уныния.
— Адам, где ты?
— Прости меня.
— Ты драгоценен в очах Моих.
— Слава Тебе, показавшему нам свет.
Кого ты любишь? (13 марта 2008г.)
Победа преподобной Марии Египетской
Я люблю Марию Египетскую. Вот люблю — и всё. С тех пор как услышал её житие, не проходит недели, чтобы не вспомнил о ней. Сам как священник читал его на пятой седмице поста в полумраке при свечах и не меньше четырёх-пяти раз всегда останавливался, сглатывал комок, стоящий в горле, и вытирал слёзы.
Сотня мыслей одолевает меня в связи с этой женщиной. Одна или две из них мне кажутся важными. Во-первых, мне больно оттого, что таких людей, какой была Мария до покаяния, и было, и есть очень много. Мне понятно, что кроме покаявшихся мытарей и блудниц, описанных в Евангелии, были тысячи тех и других, так и не исправившихся. Эти люди живут на острие ножа. Они балансируют над бездной, ежедневно — и ещё более еженощно — погружаясь в адскую реальность. То, что обычному человеку нужно доказывать, прожжённый грешник понимает без дополнительных аргументов. Наркоманы, например, знают, что есть ад: они в нём живут. И проститутки знают, что есть ад. Они знают это не умом, ум их как раз убеждён в обратном. Это знает их душа. Душу невозможно обмануть, она страдает от неестественной жизни, от сотен партнёров, меняющихся, как колготки. Умом они придумали себе какое-то оправдание и носят его на себе, как бейджик. Но душа выше логики, она знает больше. Это знание изжёвывает блудниц изнутри, и поэтому почти все они или пьют, или колются. Сквозь толщу веков для миллионов таких людей Мария показывает путь выхода. Почему они не идут по этому пути? Меня это мучит.
Что пленяет меня в ней, той, ещё не покаявшейся? Честность. Блудницы вообще честны. Им незачем притворяться, все о них и так всё знают. По авве Дорофею, лгать можно словом и лгать можно жизнью. Ложь словом — это понятно. Ложь жизнью — это притворство. Это ситуация, когда развратник притворяется целомудренным, скряга и кровопийца — благодетелем. От этой второй лжи проститутки избавлены. Тогда как «обычные» люди бывают причастны многим грехам, но пытаются выглядеть людьми порядочными, блудницам незачем притворяться. Ниже падать нельзя, и они, находясь на дне, могут быть предельно искренними. Остерегайтесь говорить с ними о нравственности. Они, как сточные канавы общества, знают всё, чем общество живёт. Знают правду о «высокоуважаемых мужчинах» и об их «жёнах с безупречной репутацией». Раздражённая проститутка может отбрить любого. Она — на дне и, твёрдо упираясь в него, может говорить всем правду.
Мария не брала денег за блуд. Мысль об этом заставляет меня вздрогнуть. Здесь — корень её спасения. Она честно думала, что смысл жизни — это плотские сласти. Её невообразимый блуд — это искренняя самореализация. Как садовник-любитель не берёт денег за выращенный им цветок или художник-аматор рисует не для продажи, а для души, Мария утопала в блуде ради блуда, а не ради наживы. Если бы к цепям разврата она добавила цепи сребролюбия, не вырваться бы ей из этой трясины вовеки.
Большинство гулящих женщин гуляет потому, что «нравится». То, что «быт заел» и «детей кормить надо», — это отговорки, придуманные после, комариный писк, пришедший из ума. Большинство из них не бросают свой проклятый образ жизни потому, что ничего не умеют делать, не хотят и не могут жить иначе, привыкли к праздности и дешёвой роскоши своей профессии. У блаженной Марии этого не было. Эта великая женщина умела прясть и ткать, умела прокормить себя ещё в период блудной жизни. Она умела не зарабатывать тем, в чём видела цель и суть. Когда Бог ей открыл истинную цель жизни и истинную суть её прошлого, она мужественно пошла вперёд, не оглядываясь, и сегодня может молиться о нас.
Таким был, кстати, Павел. Он честно ненавидел христиан, от всей души любил закон и всё, что делал, делал до конца. Я думаю, что такие цельные и горячие натуры пристально высматривает Христос. Христос ищет таких людей — искренне заблуждающихся, ревностных в своих ошибках, но цельных и не лживых. Всезнающий Христос из них готовит светильников для всего мира.
Большинство из нас гнусны и гнилы не потому, что грешат, а потому, что грешат и каются вполдуши, вполсилы, кое-как. Лермонтов сказал однажды:
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви.
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
Лермонтов в этих строчках вторит Апокалипсису. Господь упрекает неких людей за то, что они ни горячи, ни холодны. О, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих (Откр. 3, 15-16). Мария всю жизнь была горяча, и это — точка, в которой она и Бог встретились.
Хождение по водам и знание демонов, прозрение мыслей человеческих (то, что мы видим в её житии) меня интересуют далеко не в первую очередь. Всё это внешние знаки внутренней победы. Она себя победила. Она совершила то, что в глазах всех мудрецов, где б они ни жили, стоит больше, чем выигранная война.
Образ этой великой женщины вошёл в кровь нашего народа. Возможно, она сиянием своей святости озаряла Фёдора Михайловича, когда он писал о Сонечке Мармеладовой. Может быть, о ней думал Пастернак, когда писал о Магдалине:
Чуть ночь, мой демон тут как тут,
За прошлое моя расплата.
Придут и сердце мне сосут Воспоминания разврата,
Когда, раба мужских причуд,
Была я дурой бесноватой,
И улицей был мой приют.
Есть в нашей речи глупые, слюнявые вопросы. Один из них: кого ты любишь? Его задают сюсюкающие бабушки заласканным внукам. Влюблённые с влажными глазами газели носят его на устах. Я побаиваюсь этого вопроса. Но если ночью меня разбудить и спросить «Кого ты любишь?» — вполне вероятно,