— Можно ли лечиться от алкогольной зависимости с применением гипноза? Можно ли причащаться, если лечение было с уколом от алкоголя? Как нужно молиться в борьбе с алкоголем, куда нужно идти и что делать?
— Если было лечение с уколом, то на Причастие оно никак влиять не должно, вы можете смело причащаться. Дело в том, что алкогольная зависимость — это греховная страсть плюс физический недуг, это ещё и болезнь. На каком-то этапе это просто болезнь, выросшая из зависимости и страсти, потом ставшая болезнью. Поэтому вы можете лечиться от этого. Лечить нужно душу от страстей, а тело — от болезни. Поэтому можно принимать уколы, конечно же, можно причащаться.
Что касается гипноза — я удержу свои уста от каких-то категоричных советов: категорично «да» или категорично «нет» я не дерзну сказать, потому что эта тема для меня мало известна. Я понимаю, что гипноз — это влияние души на душу, это отключение сознания человека и попытка работать с его подсознанием при помощи того, кто умеет это делать. Здесь есть некие опасности, есть. Поэтому я побоялся бы рекомендовать лечение с гипнозом. С уколами — да, с гипнозом — скорее нет, чем да, хотя нужно проконсультироваться с теми, кто знает больше.
Как можно молиться в борьбе с алкогольной зависимостью? Я слышал от старца Николая Гурьянова, — мир его душе; наверное, он молится за нас в Царствии Христовом, — что он говорил одному пьющему человеку: «Молись Пантелеимону». Но мы обычно молимся Вонифатию, например, мученику. А он как-то при мне — я был свидетелем этого разговора — говорил: «Ты молись святому великомученику Пантелеимону». А я, вообще, думаю, что можно молиться любому святому, к которому вы чувствуете особенное сердечное расположение. По любому поводу, по любой проблеме можете обращаться к любому святому, в первую очередь, конечно, к Господу Иисусу и к Пречистой Его Матери Богородице Марии. Потом, молитва Иоанна Кронштадтского на пьянственную зависимость, звучит примерно так: «Дай, Господи, познать человеку (называется имя) сладость воздержания в посте и проистекающих от него плодов Духа». Это — тем, кто мучается от алкогольной страсти и этим пожаром горит.
Милосердный Христос да прибавит нам год к году, чтобы мы во всех грехах своих покаялись, исправили жизнь свою. Мир вам и семьям вашим! До свидания.
Память смертная. На могиле Бориса Пастернака (20 августа 2015г.)
Уже второй год живу недалеко от могилы Пастернака. Стыд сплошной: надо было бы еще год назад прийти на могилу поэта, литию прочесть (пропеть, прошептать). А не получилось. Не сложилось. Лень-матушка да суета-зараза.
Хотя в Париж ездил зачем? На кладбище Монпарнас ходил, на Пер-Лашез ездил, опять же. И потом – на Сент-Женевьев-де-Буа с перекладными добирался. Ведь не ради же Эйфелевой башни, ведь не ради. Что мне башня, и что я башне? Где бы ни был, что было главное в программе? Правильно: кладбище. Мертвые – они только условно мертвые. Трудно сказать, кто живее: сегодняшние живые или вчерашние мертвые. А кто кого мертвей? Оскар Уайльд или вчера похороненный парикмахер с бульвара Распай? Трудно сказать. Мертвые и живые сплелись воедино, и кто мертвей, а кто живей, сказать сложно. По мне – мертвые живее живых, а живые мертвее мертвых.
Но это – чисто «по мне». И я всегда это чувствовал, потому ходил на кладбища раньше всех музеев, раньше всех выставочных залов. Раньше всего, что обтоптано туристами, обхвалено, зацокано языками, сфотографировано, оплачено, растиражировано… И так далее.
Но вот случилось, сложилось, удалось. Поехали. В смысле – в Переделкино. Смех сказать – поехали. Полчаса – и на месте. Это разве «ехали»? Припарковались, нашли. Сторож всё показал привычно, и мы двинулись. Как тысячи тех, что перед нами. Как тысячи тех, что после нас.
Вдоль забора, вперед, вперед. Справа будет могила Тарковского. Вот она.
Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.
Всё, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало…
Рядом крест с именем сына. Сам-то сын – во французской земле. И на могиле надпись: «Человеку, увидевшему ангела». Отче наш. Богородице Дево. Вечная память, и дальше, вдоль забора. Дальше. Стоп. Вот она – могила с белым обелиском. Здравствуйте, Борис Леонидович. Отче наш. Богородице Дево. Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего.
Дети разошлись по кладбищу. «Мама, а почему здесь могилы без крестов?» А это, оказывается, целое поле коммунистов. Белые прямоугольные камни, как на каком-нибудь Арлингтонском кладбище. Все в ряд, в один рост. Идея симметрии и одинаковости. Идея никому ненужности сразу, как только сдохнешь. А ведь родились все до Революции. Крещеные. Даты рождения: 1893, 1899, 1902… И надписи: «Член партии с 1908 года», «Член партии с 1912 года»… Никто за них не помолится, как за Тарковского или Пастернака. И никакой горнист мундштук дудки своей пионерской к устам не приложит, чтобы дунуть 7 ноября во славу усопшего члена партии с 1902 года.
Ведь удивительно. Жил человек. Писал, переводил, грешил, каялся. Я – о Пастернаке. Теперь к нему приходят не поймешь кто и читают молитву Господню. Видимо, вымаливают человека хорошие книжки, написанные им. Даже и после смерти вымаливают. «Ты как думаешь, – сыну говорю, – вымаливают?» Он молчит. Мы с ним недавно читали о Квентине Тарантино, как тот в Москву приезжал и сразу – в Переделкино. А как приехал на могилу Пастернака, то попросил всех уйти. И потом сел рядышком с белым камнем, закрыл глаза и улетел в астрал. Надолго. Борис Леонидович, оказалось, его любовь с самой юности. Переводчики и журналисты тогда ждать умаялись. И все удивлялись: отчего это режиссер «Бешеных псов» и «Криминального чтива» не в клубах зависает, а на кладбище уединяется?
Мы тогда с сыном покраснели до ушей. Культовые режиссеры, которых мы за отмороженных считаем, любят Пастернака и вообще серьезную поэзию. А мы – лодыри – живем по соседству с великими и ленимся пятую точку от дивана оторвать, чтоб прийти на могилу мэтра или в дом-музей.
Я пошел от могилы Пастернака вниз, а сын остался. Поразмышлять. О! «У меня зазвонил телефон. “Кто говорит?” – “Слон”». Чуковский рядышком. Тот, который разбил фамилию Корнейчуков на новое имя – Корней и фамилию – Чуковский. Здесь тоже почитали, что помнили: «Тут откуда ни возьмись – маленький комарик. И в руке его горит маленький фонарик…» «Муха, Муха-Цокотуха, позолоченное брюхо…» И так далее.
Мы поднялись опять к Борису Леонидовичу. Взгляд скользнул по красивой могиле неподалеку. Имя я не запомнил. Портрет покойника с черного камня на обелиске смотрел уверенно и серьезно. Над именем было выбито: «Писатель». Надо же! И рядом еще пара очень назидательных строчек. Что-то вроде: «Я жил! Я творил! Помните!»
Жил человек. Не то что мы – прозябаем. Творил человек! Требует, чтоб помнили. А рядом, в трех шагах всего, – белый камень с надписью: «Пастернак». Безо всяких: «Я горел! Я страдал! Не смейте забывать!» Кто подлинно велик, тому лишь нужно имя написать. Узнают. Вспомнился невольно диалог Суворова с Державиным. «Ты что мне на могиле напишешь?» – спросил Суворов. «Здесь лежит Суворов», – был ответ. «Помилуй Бог. Как хорошо!» – воскликнул непобедимый генералиссимус.
За этим анекдотом мы и направили стопы вверх по дорожке, на выход. Сколько еще могил есть на свете, возле которых нужно постоять, посидеть, помолчать, помолиться…
«Недопустимо расширились границы допустимого (25 августа 2015г.)
Добрый вечер, братья и сестры. Прямой эфир, в студии у микрофона протоиерей Андрей Ткачёв. Будем сегодня традиционно общаться на различные темы. Уже есть ряд вопросов.
Письменный вопрос от О. Павлова.
Батюшка, инсталляцию Мордора в Москва-Сити отменили, но недавно вся страна была в плакатах с изображением страшного черепа с красными глазами — рекламы фильма «Терминатор», с надписью «Я вернулся». Взрослым всё равно, но каково детям смотреть на эти страшилища, ибо в детстве в кошмарах просыпался. Что всё это значит? Он вернулся — кто?
— Ну, вернулся Терминатор. Имеется ввиду, что какая-то новая серия этого фильма, видимо, снята, в главной роли с губернатором Калифорнии Арнольдом Шварценеггером. Вопрос касается не только «Терминатора», вопрос касается вообще всей видеопродукции, которая бросается в глаза, и вопрос касается также этой всей антиэстетики, которая окружает современного человека. Безусловно, недопустимо расширились границы допустимого, и мы смотрим на то, от чего должны были бы отворачиваться. Такова сегодняшняя наша жизнь. Существенным образом повлиять на это — не знаю: можно, нельзя? Возможно, можно, но не быстро, и не знаю пока что, как. Необходимо сформировать какое-то общественное мнение по этому поводу, не только церковное, но и нецерковное, потому что есть много нецерковных людей, несогласных смотреть всё подряд — встречать глазами всё подряд на улицах, и в этом смысле люди не должны делиться по вероисповедному признаку, а должны делиться по степени чувствительности к угрозам для ума и сердца.
Мы сказали, что недопустимо расширяются границы допустимого: мы спокойно относимся к тому, к чему нельзя спокойно относиться. Вот смотрю я на людей, которые носят джинсы с дырками, — идёт по улице барышня, а у неё дырка на дырке на джинсах, — и думаю: во веки веков, ни за какие деньги, ни за какие коврижки, под дулом пистолета человек не стал бы носить такую дрань на себе лет двадцать назад, когда не было такой моды. Нищие так не одевались бы, как сегодня люди ходят, и им кажется, что модно. Насколько мода имеет власть над человеком — она одевает его в дрань какую-то. Я уже не удивлюсь, если мода скажет, допустим, дерьмом вымазаться поверх этой драни — изгадиться. Сегодня это кажется смешным, а лет через пять это будет шиком, писком, это будет писк высокой моды, это будет от кутюр. Насколько мода насилует сознание человеческое, что человек в своём уме, добровольно, за собственно заработанные деньги надевает на себя поганую дрань и считает, что он красиво одевается. Человека можно заставить одеться в дрянь, съесть дрянь, вымазаться дрянью, и при этом считать, что он культурный человек, поступающий по последнему писку. Что же там уже говорить про эти плакатные черепа с горящими глазами? Человеку можно вбить в башку пустую всё, что хочешь, потому что у него действительно пустая башка. Глядя на это всё, конечно, оптимизма не прибавляется. И это не единственный пример, это то самое «Окно Овертона», про которое говорят. Так можно потихонечку размыть все моральные рамки, вплоть до каннибализма и до кровосмесительства с собственными родителями, и считать, что это нормально. И оно так делается, и работают, на эту мельничку водичку льют не только какие-нибудь сатанисты — психологи или наши друзья из-за океана, это делается банальной модой.