— Ну да, мы в изрядной степени травмированы жаждой первенства. Это такой американизм. Не подумайте, что я вешаю всех собак на Америку. Но, идея конкуренции — она же изначально присутствует в европейском спорте, музыке и т.д. Все эти коллективно-массовые движения предполагали участие как главный приз, американизм же довёл это всё до культа: раскрутил под деньги, пихнул рекламу, и т.д. — и победа стала вожделенным призом для человека. Он готов умереть на пути к этому призу, даже кого-то и убить по дороге. Конечно, мне это не очень нравится, потому что есть физкультура, есть спорт, и не надо обязательно выращивать олимпийский резерв, например, и с пятилетнего возраста вынимать из маленьких девочек все жилы, делая из них каких-то жутких гимнасток. Честно говоря, я не знаю, кому это нужно, кроме тренера и федерации спорта. Надо, чтобы ребёнок был здоров — пусть гоняет мяч, боксирует, борется, метает копьё, плавает в бассейне. Чтобы тело и душа были молоды. Я так считаю. Так же и в музыке, и во всех остальных вещах.
В каждом европейском городе есть муниципальный оркестр. Иногда они смешные до безобразия — одеты в одежду какой-нибудь пожарной охраны: в блестящих касках, в мешковатых штанах, странных сюртуках. Они играют такую околесицу, что можно упасть со смеху — «весёлые ребята» такие. Но они регулярно выходят на площади своих несчастных городов — в Италии, Германии, где-то ещё — и дуют в свои дудки, пилят свои скрипки, что-то такое исполняют. Это всё фальшиво, безобразно, но всем весело. Как бы есть разная музыка. Есть мэтры, которые боятся сфальшивить в 1/15 секунды, они выслушивают каждую ноту. Ну и правильно, пусть выслушивают. Но есть просто песня как бы сытого живота, когда люди встретились, сели за стол, поели, выпили — и запели песню. Ну, надо же спеть что-нибудь интересное такое, безгрешное, глупое, но невинное. Конечно, в жизни должно быть и то, и это. Постоянный настрой на первенство, на высший результат, на то, что «я лучше всех» — это бытовой, мелкий сатанизм людей, потерявших ориентиры. Они не понимают, что музыку нужно любить потому, что она просто хороша. Как сказали древние знатоки Торы, вслушайтесь: «Тору нужно учить ради сладости самой Торы». Т.е. Библию нужно читать не для того, чтобы потом всех учить уму-разуму, со всеми спорить, что я знаю, а ты не знаешь. Нет. Библию нужно читать только потому, что Библия сладкая. Читайте Библию ради сладости самой Библии. И плавать нужно только потому, что плавать — хорошо, а не для того, чтобы всех обогнать. И бегать нужно для того же. И на скрипке нужно играть не для того, чтоб «сейчас как сыграю, миллион заработаю, на вас всех плюну и уеду в Америку в Метрополитен-опера, буду оттуда вам дули показывать». Это что такое? — Это примитивное жлобство родителей, которые изнасиловали мозги своих детей и с детства заставляют их стремиться к какому-то ненужному первенству. Да не надо этого, жизнь не из этого состоит.
Конечно, для некоторых бедняков не было другого способа вырваться в люди, как только через виртуозное знание музыкального инструмента. Ну, было такое. Некоторые бедняки получали нормальные деньги только выходя на ринг, теряя все зубы, становясь профессиональными боксёрами, дай Бог, успешными. Всё это, конечно, чистый американизм, Европа — иная, и мы — другие. Мы играем в театре, или ходим в театр, или слушаем музыку, или исполняем музыку не для того, чтобы залезть на самый верх и на всех сверху плюнуть, а для того, чтобы насладиться, порадоваться, узнать, что есть другой мир, в котором звучат небесные звуки. Мы просто больные люди, у нас заражено сознание. Понимаете, какая интересная вещь: если человек болен — то за что бы он ни взялся, у него получаются больные плоды трудов. Больной человек, например, строит дом: у него получается больной дом. Он хотел сделать, например, студию народного творчества, а получилась психбольница. Если больной человек начинает заниматься музыкой, у него получается больная музыка. Или он начинает оркестр собирать — получается больной оркестр, оркестр больных. Больной человек всю свою деятельность делает больной. Там всё заражено гордостью, чванством, желанием первенства, обидой, завистью, злобой, шушуканьем за спиной, сплетнями, подсиживанием. Больное всё получается, идиотское. Конечно, это всё повсеместно в искусстве и спорте — там, где есть вопрос о первенстве, о гордости, о первых призах. Искусство и спорт — это самые тиражированые вещи, в которых люди стремятся к первенству и публичности. Туда идёт реклама, там журнальный глянец, там фанфары, медные трубы, там человек сразу просыпается знаменитым, и там, конечно, люди сходят с ума. Хотя не для этого нужно заниматься искусством, и не для этого нужно заниматься спортом. Изначально, спорт и искусство созданы Богом для другого.
Я извиняюсь, что несколько затянул свой ответ, но я считаю, что мы очень больны. Мы — это наша горбатая цивилизация, которую все так восхваляют и не знают, куда её деть. Все так её любят и все от неё мучаются. Она нас заразила ложными идеями. И родители насилуют своих бедных детей с самого раннего детства, лишают их самого́, собственно, детства, мучая их между балетной студией и кружком английского языка, хоккейной секцией и чем-то ещё. На разрыв просто, в клочки дерут своих детей, чтобы сделать из них вундеркиндов. А получаются шизофреники, которые в четырнадцать лет убегают из дома. Вместо гениев — одни больные люди. Есть такая проблема. Вы её задали как вопрос, а я её несколько развил. Я не показал решение проблемы, потому что она очень масштабная, но я её вижу, я с вами согласен. Не надо этого. Надо что-то другое, надо по-другому жить. Надо накрывать на стол вкусную, тобою сваренную еду не для того, чтобы спросить: «Ну что, вкусно?» — «Вкусно». — «А соседка моя, дура, так готовить не умеет. Я готовлю лучше всех. Знаете вы это или не знаете? Так знайте». Вот такую еду хочется потом выблевать. Не для этого накрываются вкусные столы, а для того, чтобы сели, поели, поблагодарили, попели, порадовались, поцеловались и разошлись. Так надо во всём быть: и в спорте, и в музыке, и во всём остальном. Иначе получится какой-то бытовой сатанизм с вечным желанием первенства. Надоело это, хуже горькой редьки надоело это вечное желание первенства. И так все помрём, и в гробу будем все одинаковые. Шопен будет такой же незаметный в гробу, как тот сосед, которого он не знал по имени. Все мы будем одинаковы в гробу, так будем хоть при жизни разнолики.
— Здравствуйте, отец Андрей. Вот Послание апостола Павла к римлянам, 14:5: «Иной отличает день от дня, а другой судит о всяком дне равно. Всякий поступай по удостоверению своего ума». И 14:22-23: «Ты имеешь веру? имей ее сам в себе, пред Богом. Блажен, кто не осуждает себя в том, чтó избирает. А сомневающийся, если ест, осуждается, потому что не по вере; а все, что не по вере, грех». Как понять, что ты правильно веришь, что не ошибаешься и правильно идёшь? Насколько, верно рассуждение собственного ума? Как это понять, есть ли какой-то критерий?
Есть люди, с которыми хорошо, легко и приятно, не хочется расставаться, хочется беседовать, как вы сказали — сидеть за столом радостно. А есть те, с которыми неприятно, от которых хочется уйти подальше. Действительно ли в них есть что-то плохое — то, что нам не нравится, или же это какие-то дьявольские козни, которые не дают людям быть вместе, дьявол людей просто ссорит и не даёт увидеть что-то хорошее? В связи с этим тоже вопрос: а надо ли себя заставлять общаться с таким человеком, пытаться найти в нём что-то хорошее, или же всё-таки отойти от него в сторонку? Глубокий поклон, отец Андрей, огромное спасибо заранее.
— Проповедь Евангелия — это проповедь свободы. Человеку гораздо легче засунуться, так сказать, в некую плотную систему разных заранее предписанных правил, систему предписаний. В этих предписаниях ему хорошо живётся, потому что: в среду я молока не пью, в пятницу мяса не ем, в воскресенье в храм иду, с этим — здороваюсь, этого — обхожу мимо, одеваюсь — так, отдыхаю — там. И человеку хочется как бы всё распределить, чтобы спокойно жить и чтобы совесть не тревожилась. А апостол Павел — какой-то он, знаете — он же работал среди моря бушующего, среди евреев, язычников, и главное, что он говорил: «Вы свободные люди, что если вы крещены во Христа Воскресшего, имеете Помазание от Святого, Духа Божиего приняли», вы рассуждайте о себе, потому что жизнь настолько богата нюансами и ситуациями, что правил на все случаи жизни придумать невозможно. Это была характерная особенность апостольской проповеди. Это потом уже, когда возникли православные империи, когда всё было более-менее унифицировано, появились законы, правила и обязательные церемонии. А в то бушующее время — оно вернулось уже, между прочим — люди должны были встать перед выбором своей христианской совести и перед лицом многообразных вызовов: что есть — что не есть; куда идти — куда не ходить; с кем дружить — с кем не дружить; соблюдать ли субботу — если ты, например, из евреев, крещёный — или можешь оставить эту субботу : ладно уже, она своё отработала, и только в воскресенье собираться на молитву с верными; или как соблюдать другие дни; и всё остальное. Христианская проповедь в своих крайних пределах рано или поздно взывает к человеческой свободе. Мы знаем из житий святых, что многие великие люди, например, могли позволить себе в Великую пятницу яйцо съесть, причём на людях. Не потому, что они сильно есть хотели и были обжорами, а потому, что они хотели, юродствуя, подтвердить принцип христианской свободы. «Вы свободные люди, не делайтесь рабами человеков. Всё мне позволено, только ничто не должно обладать мною». Т.е. всё мне позволено, только я должен рассуждать об этом, чтобы не повредило никому. Ты свободный человек, христианин, ты веруешь в Того, Кому покоряется и небо и земля и море и всё, что в них, Кому ангелы служат, ты не должен вести себя как раб тысячи мелких предписаний. В особенности тогда, когда ты попадаешь в ситуацию с неверующими, маловерующими, такими, сякими, родственниками, врагами веры, на работе, в семье. Ты рассуждай по совести, которая просвещена крещением. Т.е. у тебя есть разум, у тебя есть совесть, просвещённая крещением, и ты помазан благодатью Божией в таинстве Миропомазания. «Вы имеете Помазание от Святого и знаете всё», — говорит Иоанн Богослов. И это тяжёлое занятие Господь вменяет нам в о