Потом у него был очень серьезный перелом во время Первой мировой войны. Он увидал кресты на самолетах, немецкие самолёты были украшены крестами. И он, когда видел крест и бомбы вместе — испытал жуткое потрясение. Потом был на каторге, жил среди людей, был священником каторжан. И несколько раз в жизни, сталкиваясь с адом внутри человека, каждый раз из этого выносил болезненный опыт массовой неисцелимости и больших перекосов в жизни и в христианской цивилизации. Потом отец Спиридон пытался заниматься рабочим движением. Ходил к рабочим, пытался воспрепятствовать революции, т.е. хотел, чтобы рабочие начали молиться, читать Евангелие и жить по — христиански. Но и здесь была неудача, потому что рабочие массово ушли в социализм. Таким образом, отец Спиридон очень много в своей жизни пережил жутких переломов, которые каждый раз меняли его мировоззрение.
Я, безусловно, с уважением отношусь к этому человеку. Я считаю, что XIX век был невыносимо сложен. И начало XX века было в духовном плане гораздо сложнее, чем сегодня. Т.е. степень безбожия людей была более высокой. Люди были агрессивны, безбожны. Они были уверены, что пар, электричество, наука, медицина, дадут нам сейчас близкий рай. Т.е. не нужна никакая вера, веру, как хлам надо выбросить за борт. Люди были готовы убивать священников за то, что те мешают прогрессу. В начале XX века было гораздо тяжелее, чем сейчас. Сейчас намного легче, потому что атеизм доказал свою несостоятельность. Наука доказала свою ограниченность. Цивилизация доказала свою половинчатость, т.е. счастья мы от неё не ждем. Мы ждём от неё каких-то дополнительных удобств, но никак не счастья. И поэтому мы сейчас поумнели, понимаем, что всё равно вера нужна, молитва нужна, покаяние нужно, духовные знания нужны. Независимо от того, летаешь ли ты на самолёте — всё равно нужно покаяние, молитва, духовные знания, а в XIX веке так не считали. Поэтому такие люди, как отец Спиридон, они, что называется, попадали под трактор, под каток, их просто перемалывала наступающая эпоха безбожья. Те, которым все равно, не сильно переживали, а те, которые переживали — попадали под гусеничный трактор. Их просто пережевывала эпоха. Эпоха, придумавшая подводные лодки, хлорные газы, аэропланы, пушки, пулеметы — чтобы убивать друг друга, чтоб достигать своих целей.
Конечно, он был неправ в отношении воинского долга, государства, армии. Исходя из исторического анализа происшедшего, мы понимаем, что государственное тело должно быть мускулистым, т.е. дистрофик в качестве такого тела никому не страшен и не интересен. Если у этого дистрофика бьется святое сердце, то это сердце вырвут из его тела, потому что он не сможет защититься. Нужна крепкая государственность и, соответственно, армия, этот непременный атрибут крепкой государственности. Армия — это место закалки и преодоления себя, патриотизма и братской дружбы, и прочих навыков, которые необходимы для нормальной жизни. Поэтому по большому счету он был неправ, но судить его за это было нельзя, потому он был в жерле вулкана. А вулканом был тот самый XX век, о котором Мандельштам писал: век — волкодав. «Век мой, зверь мой кто сумеет заглянуть в твои зрачки?». Зрачки XX века были страшными.
Конечно, лучше всего было бежать куда-нибудь от этого всего. Не надо ничего — никакого государства, никакой армии, никакого полицейского аппарата, никаких чиновников. Нужна пустыня — и больше ничего. Но так, кстати, и было. Ведь монашество родилось как ответ Церкви на возникновение православной империи. Когда появилась православная империя Византия — тогда же появилось монашество. Это было бегство от православной империи. Чтобы сохранить веру свою не формальную, лояльную государю, а именно живую, настоящую — нужно было убегать куда-нибудь в леса, в горы, в пустыни. Такова драма человеческой истории.
Но простых ответов здесь нет. Если бы мы логично последовали вслед за мыслями отца Спиридона — то распустили бы армию и милицию, открыли бы тюрьмы, выпуская на улицу всех заключенных. Мы бы удивились тому, насколько жизнь стала не лучше из-за гуманизма, а невыносимее из-за нашего безумия. Так было в Февральскую революцию. По сути, Февральская революция, из соображений ложного гуманизма упразднила Внешнюю разведку, Внутренние спецслужбы, пенитенциарную систему, открыла тюрьмы, выпустила всех на свободу, и т.д. И вместо того, чтобы вдруг наступила эра гуманизма — наступила эра беззакония, вакханалия, которая закончилась приходом к власти большевиков. Здесь нужно разделять мысли святого монаха и вопросы государственного строительства. Это разная харизма, разная благодать. Одни мысли должны жить в душе монаха, который хочет быть свободен, как птица, чтобы петь только Богу и больше никому. Другие мысли должны быть в сердце человека, который живет внутри государственной машины и должен исполнять свои функции. И то и другое друг друга не исключает.
Так что я считаю, что отец Спиридон, царство ему небесное, в этом смысле заблуждался. Но судить его я не имею права, потому что понимаю, что он прожил тяжелейшую, насыщенную, внутренне глубокую жизнь. Я неоднократно был на его могиле в Киеве. Там есть поле церковных людей, там есть преподаватели Духовной Академии, диаконы, священники, профессора, и там его могила. Я туда ходил много раз. Мне очень нравится этот человек. Но святые люди тоже ошибаются, т.е. безошибочен только Господь Иисус Христос. Все остальные, при всей своей святости, тоже могут заблуждаться.
Мы плавно возвращаемся к нашему преподобному Силуану Афонскому. Он, как мы уже говорили, никогда не разговаривал с человеком, не помолившись за него. Мы тоже можем так делать. Потом, преподобный Силуан работал на очень хлопотных послушаниях. Они требовали от него постоянной возни с разными вещами: деревом, гвоздями, мукой, горохом, деньгами, сапогами, дегтем. Возясь со всем этим, он постоянно имел плач Богу обо всех людях. Т.е. он дорос до того, чтобы молиться Богу обо всём человечестве. Он молился о тех, кто живет сейчас, о тех, кто умер и жил раньше, и о тех, кто ещё не родился. Т.е. о мертвых, о живых и в мир грядущих. Молился преподобный Силуан Афонский и просил Бога, чтобы Господь по своей доброте и любви Своей сделал так, чтоб все народы земли Его знали. Просил: «Молю тебя, Господи, да познают Тебя все народы земли в Духе Твоем святом», т.е. все — китайцы, малайцы, нанайцы, американцы, латиноамериканцы, африканцы — не знаю, сколько этих народов есть на земле. Чтобы они познали, что есть настоящее, что есть ложное, чтобы они успокоили сердце свое в Боге и перестали тратить свою бесценную жизнь на всякую глупость, чтоб они в Духе святом, именно он подчеркивал: да познают тебя все люди земли Духом Твоим святым. Эту молитву он носил в себе как некий шип, как занозу в сердце, она ему жить не давала. Он постоянно имел слезную, кровяную рану, сердце его кровоточило постоянно перед Богом жалостью о людях. Он понимал, что люди погибают от безумия, от суетности, от гордости, от других глупостей, и они не знают своего Господа. Интересные его конкретные советы. Например, один человек спросил: а сколько нужно кушать? А он не мерил еду черпаками, ложками, чайниками, тарелками, порциями. Он говорил: кушай столько, чтоб после еды хотелось молиться. У всех разные чрева. У кого — то желудочек как у птички. У кого-то пузо, я извиняюсь, как у четырех птичек или больше. Всем надо по — разному. Одному черпак норма, а другому две тарелки мало, нужно ещё третью съесть. Но это не страшно, это всё ерунда. Важно, чтоб и тот и другой молились Богу. А потом другой спросил его: а курить можно? Он говорит: а ты попробуй перед каждой сигаретой «Отче наш» читать. Тот ответил: как-то стыдно перед сигаретой «Отче наш» читать. Силуан и говорит: не делай ничего того, перед чем стыдно читать «Отче наш». Вот тоже интересный совет. Если есть какое-то дело, перед котором тебе стыдно прочесть молитву Господню — значит, делать его не нужно. Духовный критерий подхода к разным житейским вещам.
Потом другой миссионер пришел к нему, и говорит: я ходил в страну далекую проповедовать людям Евангелие. Я им говорил, что у вас всё неправильно. Он говорит: ну, что? — Они меня не слушали, они меня прогнали. А Силуан говорит: правильно прогнали, потому что ты неправильно говоришь им. Ты должен был сказать: вот это у вас хорошо, и вот это у вас хорошо, но вот у вас кое-чего не хватает. Я вам сейчас расскажу то, чего у вас не хватает. Допустим, ты приходишь к протестантам проповедовать и говоришь им: да вы все еретики проклятые, вы все будете в аду гореть, вы все вообще ничего не понимаете. Сейчас вас научу. Да нет, это неправильно. А почему? Потому что они Евангелие читают? Читают. А душа же у них чувствует, что Евангелие сладкое, и они любят Евангелие читать. Значит, уже у них что-то правильное есть. А Богу они молятся? Говорит: молятся. А душа же у них чувствует, что молиться Богу хорошо. Как же ты говоришь, что у вас всё неправильно? Как-то по-другому нужно подойти к людям. Нельзя всё ругать у людей, потому что не может быть так у людей вообще, чтобы они во всем заблуждались. Люди всегда в чем-то заблуждаются, но они в чем-то хорошо, прекрасно понимают, что неправы. Поэтому ты их за всё подряд не ругай. Такой вот духовный совет. Это очень педагогично, красиво и нам это полезно, потому что мы не умеем так думать. Нам гораздо легче твердить: всё плохо или всё хорошо в чёрно-белых тонах решать. Это неправильно.
Было, что приезжали на Афон разные духовные лица из католической Церкви, ученые, богословы, историки, переводчики. И засиживались в афонских библиотеках, переворачивали древние рукопись, изучали всё. Они удивлялись, что простые монахи афонские, читают у себя в кельях книги великих отцов, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова. Говорят: а у нас такие книги никто не читает, только ученые и мудрые мужи. А Силуан говорит: у нас всё читают, потому что это практически настольные книги нашего монашества, т.е. монах не может не читать «Лествицу», Авву Дорофея или Исаака Сирина. Это монашеская библия, мы это должны читать. Он говорил, что если бы в мире исчезли все тексты Священного писания. Представьте себе, вот мы проснулись — и в мире не осталось ни одной книги Священного писания. Мы бы даже не испугались, потому что Церковь восстановила бы весь текст Священного писания по памяти, потому что мы его помним наизусть. Наши люди, наши подвижники знают это. Дух святой, который живет в Церкви, который Церковью руководит — Он бы подсказал, научил, наставил, и мы бы воспроизвели этот священный текст со вр