Вы пошли на пикник. Что-то жарили, что-то откупоривали, о чем-то говорили с семьей или друзьями. Потом настало время возвращаться домой. Нужно потушить костер, чтобы ничего не тлело. Нужно подобрать за собой весь мусор и объедки, стекло, пластик и прочее. Нужно сделать все так, чтобы вы сами пришли через неделю на это же чистое место с удовольствием или другие пришли туда. Не в грязь, вами оставленную пришли, а на чистое место. И это не ахти какая, но все же любовь. Это человеколюбие. Так же как человеколюбием является отказ шуметь или слушать громко музыку с наступлением позднего вечера. Справа и слева через стенку отдыхают люди, и их нужно уважать. Может, уснули маленькие дети, и матери рады нескольким часам тишины. В любом случае нужно думать о людях, потому что мы не одни на свете живем. И если это не та высокая и сверхъестественная любовь, о которой говорится в Евангелии, то это нечто элементарное и необходимое, без чего не будет никогда ничего большего.
Во всем, как вы хотите, чтобы поступали с вами, и вы поступайте так же и не делайте другим того, чего себе не хотите. Эта двуединая заповедь просвечивает сквозь всякое старание не причинять людям страданий, наоборот – облегчать им жизнь. Каждый день предоставляет нам немало случаев, чтобы поупражняться в этом занятии. Особенно чиновникам. У них есть соблазн смотреть на людей как на назойливых мух. Особенно начальникам. И у них есть та же опасность. Стоит между людьми возникнуть разделяющей границе в виде окошка в кассе, или прилавка, или стола в присутственном месте, как их отношения рискуют выстроиться в форме сдержанного противостояния. «Скажите, пожалуйста… », «Чё пришел?», «Не могли бы вы… », «Говорите быстрее», «Я бы очень хотел… », «Ничего не знаю. Придите завтра». Один унижен, второй высокомерен. А раздражены оба. Всего этого очень много. Слишком много. И это даже понятно. Человек не Ангел. Он устает. От многолюдства устает особенно. У него свои проблемы есть, до каких никому нет дела. Его бы самого пожалеть, этого чиновника или начальника. А к нему все ходят и ходят, просят и просят, надоедают и надоедают. Это понятно. Но должно быть так же понятно, что все эти ситуации и есть школа взаимного терпения, кротости, братской любви, наконец. Такова любая очередь, хоть в поликлинику, хоть в паспортный стол. Такова любая толкотня, хоть в метро в час пик, хоть в гардеробе театра после представления.
Совершенно невозможно двигаться к совершенству, пренебрегая рабочими и служебными обязанностями, делая свою работу тяп-ляп. Ты кондитер? Делай свое дело с мыслью о тех, кто будет твои изделия есть. Ты штукатур? Плиточник? Думай о тех, кто будет жить в доме, тобою обустроенном. Водитель, портной, доктор, инструктор по вождению… Это всех касается. Человек должен делать свою работу так, чтобы его благословляли пользователи его трудов. Благословляли, а не проклинали и не злословили. Здесь одним мастерством не обойдешься, поскольку есть мастера жадные, мастера хитрые, мастера, никого не любящие. Здесь нужно к мастерству добавить сердце, заботящееся о клиенте, видящее в нем брата. Вещь элементарная, однако довольно редкая.
Нужно думать о людях и, конечно, думать хорошо. Лишний раз их обижать и жизнь им усложнять не надо. Вспышки раздражения с их стороны стоит гасить благоразумным терпением. Все это любовь, доступная нашей худости. По крайней мере это путь к ней.
Вряд ли нам придется совершить какие-то большие дела. Будем довольствоваться делами маленькими, которыми полон каждый день. Как говорил один из Оптинских старцев: «Святой Герасим был велик – у него был лев. А мы маленькие. У нас кот». И поглаживал при этом котофея, примостившегося у него на коленях.
Время, которое нужно беречь (7 октября 2017г.)
Самые дорогие вещи в жизни – это те, которые не имеют цены. За которые, сколько бы ни заплатил, а не приобретешь, и не купишь. Нет таких магазинов и товарных баз. Очевидно, что есть много дорогого, которое можно купить, поднатужиться, украсть, в конце концов. Но есть вещи, которые не украдешь и не купишь. И из них главная – это время. Мы богачи, пока у нас есть время.
… Разбойник на кресте за пару часов купил себе вечность. Терпеливым страданием и открывшимися глазами на Христа, распятого рядом. Но мы с вами транжиры и моты. Транжиры и моты не бесценных слов, как говорил Маяковский: «Я бесценных слов транжир и мот». Мы транжиры и моты нашего времени, которое утекает сквозь пальцы. И вот ты уже превращаешься из мальчика в подростка, из подростка в юношу, из юноши в молодого человека, потом в дядьку, потом в деда. И там, глядишь, уже раскрыла пасть могила… Ее уже видно, она не за горизонтом, она уже ближе. А ты всё тратишь время свое и тратишь, бесценные часы, дни, годы, на всякую чепуху.
Когда калькуляция будет подведена, нам будет жутко стыдно. От того, что мы сказали много ненужных слов. Прожили много бесполезных, пустых, вообще, никудышних дней. Думали кучу разных мусорных мыслей. Как будто мы подрядились на помойке лазить. И всякая помойная мысль залезала в нас, и жила в нас, и мы жили с нею, и хорошо нам было с этой помойной мыслью. Стыдно будет ужасно. Потому что хорошего в нашей жизни чрезвычайно мало. Чрезвычайно. По нашей собственной вине.
Лучше всего это, пожалуй, изображает литературно и кинематографически известная сказка Евгения Шварца. «Сказка о потерянном времени». Где она выходит за рамки соцреализма, какой-нибудь там детской литературы, а уже прикасается к Евангелию и к таким смысловым вещам. И так бывает. Например, Николай Островский сказал, что жизнь дается человеку один раз, и прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы. В этом куске текста, который мы все когда-то учили наизусть, Островский вышел за рамки соцреализма и рамки собственного романа «Как закалялась сталь», и прикоснулся к чему-то большему. Потому что действительно мучительно стыдно. Так вот смотришь назад… «И прожили мы больше половины, как сказал мне старый раб перед таверной, мы, оглядываясь, видим лишь руины». Взгляд, конечно, очень варварский, но верный. Руины сзади, а что впереди? Впереди Суд Божий. А позади руины. Позади бесцельно, пусто прожитые годы. Мы теряем их.
И как в киносказке, бесы с вениками ходят и подметают наши потерянные секунды. Эти старички, молодеющие на чужом потерянном времени, и маленькие дети, стареющие на глазах оттого, что они дурно живут. Это правда. Это евангельская правда. Бесы сильнеют от нашей бездумной жизни. И мы стареем раньше времени от нашей бездумной жизни. У вас было много времени, но вы его … профукали. Но у вас еще есть время.
Умоляю вас, именем Господа Иисуса Христа, не профукайте и его. Проживите остаток жизни правильно, красиво и полноценно. Словно Волга вольная течет. А не как ручей, который курица переступит.
Четыре (11 октября 2017г.)
Своих «Братьев Карамазовых» Достоевский пишет как «историю одной семейки». В главных персонажах, связанных кровными узами, должна уместиться Россия с точки зрения психологических типов. Идея грандиозная и простая одновременно. Четырьмя первоэлементами древние определяли все относящееся к видимому миру. Огонь – вода, земля – железо. Так же и классифицированные еще в античности флегматики, сангвиники, холерики и меланхолики охватывают все человеческие темпераменты. С оговорками, конечно, но охватывают. Есть к тому же и промежуточные состояния. Так, между севером и востоком есть северо-восток, между югом и западом – юго-запад (сторон света ведь тоже четыре). Следовательно, и между сангвиником и холериком может быть нечто среднее, и четырьмя ярко очерченными типами, допуская нечто промежуточное, можно описать основные характеры народа.
Митя, Ваня, Алеша и Смердяков. Из этих стихий состояла Россия Достоевского перед тремя революциями, одной гражданской войной и двумя мировыми войнами. Такой она стояла перед его умным взором до коллективизации, культа личности, оттепели, освоения космоса, горбачевского предательства и ельцинского броневика. Интересно, найдем ли мы эти типы сегодня? Если да, то Россия сохранила себя с точки зрения человеческих характеристик. А вдруг нет? Тогда мы уже другие, или те же, но радикально изменившиеся. То есть какая-то уже совсем другая Россия, которую нужно изучать по другим книгам. Приглашаю вас к размышлению на тему, зная, что исчерпывающего ответа не будет. Но все же…
Митя. Это сильный и неуемный человек. Он страстный, страшный в гневе или хмелю, но честный. Деньгам цены не знает. Для него они всегда средство. Красть, плести интриги – не его стиль. Чужую вину на себя взять он способен. В бой пойти может. Слабого если обидит, то раскается. В правду верит, в любовь тоже верит. Большое дитя с тяжелыми кулаками. Вы таких видели? Лично я видел.
Иван. Далеко зашедший теоретик. Сердце в нем холодное, эгоистичное, а умная голова все время придумывает себе и своему своеволию оправдания. Благо силлогизмы составлять западная наука научила. Иван ведь западник и умник. Он холодный, как змей, и любую теорию выдумать способен. Или из баловства, или из бунта против Бога. Потом эти теории заживут самостоятельной жизнью, хоть бы автор в них и раскаялся.
Алеша – это душа семьи после смерти матери, загнанной в гроб отцом-изувером. Только мать была почти бессловесная, а Алеша умный и говорить может. Он близ старца, за всю семью молитвенник. Ему жалко всех. Всех понять хочется. От грехов человеческих он не отворачивается, но стремиться к евангельской любви ему это не мешает. И в монастырь он идет не оттого, что перед барышнями робеет или фантазировать о духовности любит. Он узнал, сердцем узнал, что во Христе правда, и размениваться не хочет.
Ну, и Смердяков. Его-то вы точно видели. Этот говорит: «Лучше бы Россия Наполеону сдалась, тогда бы мы сегодня в цивилизации жили». Смените в этой фразе Наполеона на Гитлера, и вы сразу поймете, как часто с этим типом встречались, хоть в жизни, хоть в прессе, хоть в телевизоре.