При звучании подобных слов меня захлестывает две волны одновременно. Первая раздражительная. Яйца, мол, курицу учат. Кто здесь поп, вы или я? Это волна гнилая. Вторая иного рода, «Знай наших!» Так она звучит и плещет. Мол, знай наших! Наша школа! Научились когда-то чему-то не без твоего участия. А теперь, спустя годы, ты видишь сформированных, грамотных, требовательных христиан, которые знают, что почем и что где должно находиться. Сами знают и тебе расслабляться не дают. В практическом отношении это означает следующее: научи людей и этим огради себя от возможного затухания и деградации.
Это напомнило мне еще один случай, очень даже не вчерашний, и тоже из далеких «палестин». По воскресеньям вечерами после акафиста Сладчайшему Иисусу в некоем храме были беседы с прихожанами. Темы были разнообразные. Однажды шла речь о том, как хранить себя от лишних впечатлений, живя посреди суетного современного города. В качестве примера был взят рассказ Древнего Патерика об одном монахе, которого послали из пустынного монастыря в Александрию с письмом для Патриарха. Он сходил в город, отдал письмо и вернулся. Его спрашивают монахи: Ну, как там Александрия? Он отвечает: По истине никого, кроме Патриарха я не видел. То есть человек из пустынного однообразия сумел сходить в шумный и суетный город таким образом, что не увидал ни одного лица, не вник ни в одну мирскую беседу, а только сделал положенное и возвратился. Вывод прост – вот так и нам надо по улицам наших городов ходить, чтобы не ворон ловить, а беречь себя от лишнего. Священник рассказал. Люди выслушали. Всем понравилось.
Спустя некоторое время (это рассказывал мне священник, проводивший те беседы) случилось батюшке по городу идти. Шел он, как обычно все ходят: вертя головой, всматриваясь в лица, глазея на витрины и т.д. На встречу же ему шла одна из прихожанок, слышавшая ту беседу. Батюшка ее издалека узнал и приготовился встретиться глазами и улыбнуться. Но та шла, глядя вниз и никого не замечала. Так они и прошли мимо друг друга – улыбающийся батюшка, готовый поздороваться, и женщина, ни на кого не глядящая. Это значит, что он ее в храме обучил теории, а она ему показала на улице урок практического применения этих знаний. Так, мол, надо по улицам Вавилона ходить.
Люди учат друг друга по-разному. Одни назидают словами, другие – примером, третьи влияют на жизнь молитвой. Все это нужно.
Весьма ошибаются те, кто говорит, что только примером нужно учить. Весьма ошибаются. Примеры берутся за образец или даже просто считываются только (!) теми, кто ищет этих самых примеров и в них заинтересован. То есть теми, кто уже пробужден и включен в работу. Остальная масса людей проходит мимо святости и праведности с тем же равнодушием, с каким проходят мимо незнакомой статуи. Людей именно словом нужно учить. Люди от слова просыпаются. И там, где слова затихли, там добродетели совершаются по инерции, по привычке, а потом испаряются.
Но справедливо и то, что учатся люди не в одну сторону – от учителя к ученику – а в обе. Учитель тоже у учеников учится, особенно у прилежных и творческих.
Святому Тихону Задонскому незадолго до смерти было видение: высоченная лестница, уходящая в облака и там теряющаяся из вида. И голос был: Взойди! Тихон стал подниматься с усилием и страхом. И тут, откуда ни возьмись, явилось множество рук, подталкивающих его и помогающих подняться. Видение было затем истолковано одним юродивым, с которым Тихон общался. «Лестница ведет в Царство. А помогающие руки, это молитвы тех людей, которых ты учишь. Ты их спасаешь, они – тебя»
Вот почему (в частности) священник обязан быть учительным. Вот почему и великий Павел сказал: Горе мне, если не благовествую. Дело не только в наказании от Бога за лень. Дело так же и в том, что, уча других, ты сам спасаешься. Если, конечно, правильно учишь, и не для павлиньего тщеславия, а для славы Христовой.
Такой же закон есть и в милостыне. Бедный милостыней питается. А кормилец бедного того молитвой спасается. И еще неизвестно, говорит Златоуст, кто кому больше пользы приносит: милующий благодетель или благодарно молящийся бедняк.
Рука моет руку. Они обе нужны и всему телу, и друг другу. Кстати, одной рукой в ладоши не хлопнешь. Чтобы раздался звук хлопка, нужны две дружные ладошки. И для того, чтобы радостный голос спасенных время от времени раздавался на земле и в вышних, нужно чтобы люди учили и вразумляли друг друга: старые и малые; многоученые и простые; духовенство и миряне. И чтобы процесс взаимной учебы шел в обе стороны.
Старость (1 мая 2018г.)
Все может начаться очень просто. Просто до удивления.
К примеру, случилось оказаться на пляже, но плавать особо не хочется, хочется лежать; и не на солнце, а в тени; и не в компании, а в одиночестве. Значит, здравствуй, старость. Или прежние любимые занятия вдруг становятся противными до тошноты. Это тоже может быть она. Тоже здравствуй.
Встреча с ней может случиться на лестничной клетке, если лифт почему-то не работает. И ты замечаешь, что устаешь раньше обычного, что нужно останавливаться для передышки. Или с газетой в руках, когда привычный шрифт вдруг предательски измельчился и глазу понадобилась стеклянная помощь. Так или иначе, но она приходит.
Приходит как бедный родственник из провинции, чтобы улыбнуться в дверях, помяться с ноги на ногу, потом войти и уже не выйти. Превратиться в непрошенного члена семьи со своими глупыми разговорами и раздражающими привычками.
Старость приносит с собой какой-то хруст в костях и потерю навыка быстро вскакивать с постели утром. У нее вообще куча примет, по которым о ее приближении узнают стоматологи и офтальмологи, диетологи и психологи, или просто знакомые, с которыми не виделся долго.
«Ты постарел», – говорят они. Или: «Ты располнел». Или: «Я тебя еле узнал». А ты улыбаешься в ответ на эти банальности так виновато, словно тебе лет тринадцать от роду и от тебя пахнет выкуренной сигаретой.
Не надо этого. Ничего специального не надо: ни удивления, ни стыда, ни страха. Просто не надо делать вид, что этой гостьи в доме нет. Напротив, ее визиты или постоянное присутствие следует признать и с ней нужно разговаривать.
Ты, например, ей говоришь:
– Здравствуй (не называя старость по имени).
Она говорит:
– Здравствуй (и смущенно улыбается).
Ее смущение объяснимо – ее не ждали.
– Ничего, что я на «ты»?
– Ничего.
Дальше спрашиваешь:
– Ты одна?
Она вопросительно смотрит в ответ. Молчит.
Ты продолжаешь:
– Если ты старость, то где мудрость? Я слышал, вы бродите вместе.
Она говорит:
– Да мы едва знакомы. Нас молва связала ошибочно и формально. Я ее, мудрость то есть, даже вижу редко. Иногда она первая приходит к тем, у кого мне еще не положено бывать. Но это редко. Чаще я прихожу, а ее все нет и нет. Бывает, что и до самого конца нет ее. Так что не удивляйся. У меня клиентов намного больше, чем у нее.
Ты ей говоришь:
– Надо же… (и думаешь, чего бы еще спросить).
Потом спохватываешься:
– А опыт? Или душевный покой? Они где? Ну, должна же ты ходить с кем-то в паре.
Она говорит:
– Прости, но чаще всего в моей компании иные спутники: проблемы с памятью, геморрой, подагра, лишний вес. Есть еще повышенное давление, зависимость от уборной, нервное истощение, ночные страхи…
Кажется, разговор завязался, и ты подхватываешь ее интонацию:
– Желание рыться в воспоминаниях, брюзжать, критиковать времена и нравы.
Она кивает утвердительно:
– Да-да. Все так. Все именно так.
Опять наступает молчание. Она его нарушает.
– А где я буду жить? В смысле, где ты меня поселишь?
– А где ты обычно живешь?
– Я живу где придется, но предпочитаю фотоальбомы, старые вещи, коробочки с лекарствами, пустые флаконы от духов. Чепуху всякую. Впрочем, я не переборчива. Могу ночевать в костях, больных ревматизмом, или в глазной катаракте. Ты меня где поселишь?
– Обожди, обожди. Это бред какой-то. А где твои вещи? У тебя же нет вещей. (У нее действительно нет в руках ни чемодана, ни сумки.)
– В них нет нужды. Я живу без вещей. Точнее… Мои вещи – это люди. Мне приходится изнашивать их самих, а не ботинки или перчатки.
– Люди… Изнашивать… И меня?
– Теперь да. Ты удивлен? Да неужели? По правде сказать, я даже сама удивлена, что ты удивлен.
– Ну, не то чтобы удивлен… Теоретически я давно был готов. Я думал об этом. О тебе то есть, ждал… Но чтоб вот так… Вдруг… Слушай! А ты не могла бы…
Чтобы понять меня ей не нужно было дослушивать.
– Я могла бы. В смысле, я могу подождать. Могу. Прямо за дверью или подальше. (Ее голос неожиданно набирает металл и становится жестче.) Ты можешь отогнать меня на время диетами и спортзалом. Ты можешь удержать меня на расстоянии разными хитростями. Но ты должен понимать, что это будет временная победа. Окончательная победа будет за мной. (Она помолчала.) И за моей старшей подругой.
На этих словах ты инстинктивно крестишься. Надо креститься, когда речь заходит о старшей подруге старости. Та вслед за тобой крестится тоже.
Да-да, она крестится правильным крестом, ибо старость не безбожница. Она многое понимает и еще больше помнит. Она знавала и другие времена, когда все, кто попадал в область ее внимания помнили Бога и умели молиться. Теперь все несколько иначе. Даже совсем иначе. Но сама она вовсе не безбожница.
– Молиться надо, – говорит она чрезвычайно покорным голосом. – И когда вслед за мной придет та, чей приход я всегда отдаленно возвещаю, нужно будет тоже молиться. Сильно молиться. Люди об этом как-то подзабыли, а мне печально.
И тут она стала, вначале медленно, а затем все более оживленно, рассказывать о том, какие странные настали времена. Как ее заставляют завивать волосы и красить губы, танцевать и интересоваться политикой, путешествовать. О том, что она перестала сама себя в зеркале узнавать с тех пор, как появилась пластическая хирургия.