Это дело проповедника – потому что интересно.
Одно дело раскрыть Божие Слово, но оно не каждым «раскрывается». А другое дело взять пример из области спорта, политики, бизнеса, истории… Это – понятнее.
Вот – Жванецкий. «Подтащим за руку» почтенного человека помочь нам. У него много интересных вещей.
Вот, например, такой афоризм про жадность: «Обидно видеть, как твои мечты сбываются у других». А? Сказал же! Это же типичная жадность, а в какие красивые слова одета. Действительно, обидно смотреть как твои мечты у кого-то другого сбылись…
Или, другой пример – про некоторых деятелей эстрады: «Совесть она уже потеряла, теперь осталось научиться петь». Прекрасно! Конечно, не про всех певиц это говорится, но изрядная доля известных людей этому трафарету соответствуют до неразличимости.
Или, еще: «Когда ты без мозгов, куда бы ты ни шел, ты идешь прямо!» Вообще, без мозгов ты еще больше двигаешься. Тебе надо – туда, тебе надо – сюда. Тебе вообще всюду надо. Ты ж не знаешь куда… Действительно – прекрасные слова.
Но – это все в виде преамбулы и для разогрева. А сегодня меня интересует одна очень точная фраза, им сказанная. Жванецкий говорит: «Есть свидетельство о рождении (есть!), есть свидетельство о смерти (есть!). А где свидетельство о жизни?»
Вот, пожалуйста, запомните эти слова. Потому что они – очень важные. «Свидетельство» – это доказательство. Христос говорил – «Я Сам о Себе не свидетельствую. Есть обо Мне свидетельство!» (см. Ин. 5:30-32). (Это Иоанн Креститель – его слово было твердое. И Сам Отец о Сыне сказал. Подтвердил и на Иордане Крещение. И в чудесах, и в знамениях).
То есть – у Христа требовали: «Докажи, что это ты. Где свидетельство? Какой властью Ты это делаешь? И вообще – кто Ты такой?» (см. Мк. 11:28)
«Почему Ты имеешь эту власть? Докажи нам!» Это и есть свидетельство.
«Ты кто такой? Ты можешь здесь находиться? – Могу. – Покажи документ!» Это и есть свидетельство.
Нечто подобное говорит Жванецкий и здесь. Он может быть даже не понимает, что он сказал. Так часто бывает с гениальными людьми – они сказали, а потом другие поняли, что именно они сказали. (Лучше, чем они поняли даже).
То, что мы родились – это понятно. Это было видно, это понятно. Вот – бумажка.
То, что мы умрем – это тоже понятно. То, что мы умрем, будем видно, к сожалению. И будет бумажка. (И здесь без бумажки не обойдешься).
А вот докажи, что ты жил!
«Ну-ка докажи, что ты жил на свете. Чем докажешь?» – «Ну я вот бегал, прыгал, кушал, какал…» – «Что еще? Чем еще ты был занят в этом мире?» (ты все пела – это дело, так поди же попляши).
Чем доказать вообще, что «ты жил на свете». Помните: «Человек должен посадить дерево, вырастить сына, построить дом!» Почему? – Потому что это – останется. Тебя не будет, а кто-то с дерева яблочко сорвет, или грушку, или сливку (в зависимости от того, что ты посадил). В доме будут жить люди. Может быть – твои внуки. Может быть – другие люди (всякое бывает). Но – в твоем доме. Сын твой родит еще сыновей. Твой след продолжит по миру. Останется след твой.
Я жил! – Как докажешь? – «Вот фамилия моя продолжилась в этих детях. – Вот (скажем) мои картины. – Вот храм, построенный мною! – Вот колодец мною выкопанный. (Иаков колодцы копал. Детей рожал и колодцы копал)».
Докажи, что ты – жил. Чем докажешь?
Как говорил Пушкин: «Я не хочу, о други, умирать, Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать!»
Ты «мыслил» в жизни или не мыслил? Это очень трудное занятие. Думать очень тяжело. Это только кажется, что мыслить легко (Сяду, мол, и подумаю!). Ничего подобного. Как правило, люди не думают. «Текут» туда, куда «текут» все. А вот так, чтобы остановиться, подумать и найти свой путь…
Ну, насчет того, что «страдать» – мы все страдаем. Это – понятно.
Мыслить и страдать…
«Я не хочу, о други, умирать, Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать!»
Одним словом, Жванецкий нам, как бы случайно, говорит: «Чем ты докажешь, что – жил? Кому помог? Кому слезу вытер? Кого утешил? Кого спас?»
Вот, Кобзон помер – все вспомнили, как он ходил на Дубровку. И у чеченов-боевиков забрал несколько малышей и беременную маму. И вышел оттуда живой. Они ведь не обязаны были оставлять его живым. Могли бы порешить. Что им? Они и песен-то никаких не слышали кроме своих горных завываний.
Понимаете, вспомнили сразу все. Что он в Комсомольске на Амуре пел, на Чернобыль поехал, в Афгане пел перед бойцами. И на Дубровку пошел, не побоялся. Жил человек…
Жил!
Докажи и ты, что жил. О рождении, о смерти – бумажка есть. А о жизни? Чем докажешь?
Вот такое интересное слово я услыхал однажды у Михаила Жванецкого. И делюсь им с вами сегодня. Вдруг нас спросят: «Чем докажешь, что на земле не просто так, как червь, прополз, а как человек прожил?»
Страшный вопрос. Страшный. Пока не поздно, нужно сделать что-то. Незаметное, но важное. Чтобы было ясно, что ты был человеком.
Все. Будьте счастливы. До свидания.
Композитор Владимир Дашкевич о государственной музыкальной политике (27 сентября 2018г.)
Братья и сестры, здравствуйте! Я хочу сегодня поговорить с вами о таком понятии, как «музыкальная политика». А поговорю я с вами об этом, принимая передачу (футбольным языком говоря) от Владимира Сергеевича Дашкевича. Это композитор, который всем вам известен по экранизации произведений о Шерлоке Холмсе и Докторе Ватсоне. Вся музыка в этом сериале его. Вы это все слышали и все это помните.
Он, на самом деле, химик – по образованию. Но музыкант – по призванию. У него есть много таких высказываний (стратегических, генеральных) о музыке, о ее месте в жизни нашего общества. И это мне кажется очень важным. Очень важным.
Вы когда-нибудь просили в такси включить вам классическую музыку? Есть такая (не постесняюсь рекламы) на волнах «99.2» в Москве и Московской области радиостанция «Орфей». И вот, когда ты садишься в очередной раз в такси, и тебе там в очередной раз гремит «по ушам» какая-нибудь пошлятина, ты просишь таксиста: «Найдите мне это!» Он находит и начинает морщиться. (А там, например, Дебюсси играет. Вот я сегодня ехал, буквально – сегодня! и слушал аллегро из Пятой симфонии Бетховена). Таксист говорит: «Я не фанат такой музыки. Я этого не понимаю!» Ну, ясно, что не понимаешь! Как можно это понимать, если этим не заниматься. И зачем она нужна?
Вот Дашкевич как раз и говорит о том, что длинное музыкальное мышление – оно является аналогом длинного литературного мышления. Есть разные литературные жанры. Есть рассказ, фельетон, заметка, критическая статья. А есть – роман. И тому, что есть в литературе – «роман» соответствуют и в музыке большие формы: симфония, соната – развернутые такие трехчастные формы. И в такой атмосфере растет душа. Иначе душа не растет. На маленьких отрезках душа не растет.
Кроме того (Дашкевич в своей статье о музыке приводит такие цифры) Россия занимает территорию больше, чем Китай в десять раз, больше, чем Индия в двадцать раз, больше, чем Бельгия в пятьдесят раз (условно говоря). И таким пространствам совершенно необходимы совершенно органичны большие музыкальные формы. И, если человек не будет слушать такие большие формы, он потихонечку будет скукоживаться как шагреневая кожа до уродско-минималистического состояния. И как пример позитивного такого явления и влияния Дашкевич приводит такой факт. Он говорит: «Мы выросли на репродукторе (брехунце), который висел у каждого на кухне и всем одно и то же рассказывал! Но при такой скудости информационной (не две или три волны, или сто – как сейчас – а только одна) уделялось большое внимание серьезной музыке».
В детстве его в блокадном Ленинграде (в других источниках я это тоже читал) транслировалась по радио оперы. Например, трехчасовая опера «Пиковая дама». Люди слушали. Немцы, кстати, удивлялись, что люди, послушав у себя в блокадном Ленинграде Седьмую симфонию того же Бетховена, еще и транслировали через усилители ее на немецкую сторону. Немцы удивлялись и поражались, потому что, например, в Англии, когда была первая мировая война, люди не только Бетховена и Баха под запрет отправили, но и немецкие швейные машинки «Зингер» ломали и выбрасывали. Все, имевшее немецкое звучание подвергалось полному уничтожению. И все мальчики, носящие имя, например, «Иоган» ходили в школе с синяками. Была ненависть на бытовом уровне ко всему немецкому. И в том числе к музыке. Бетховен, Бах, Гендель, Гайдн – все немецкое презиралось. У нас – нет. «Наши» – ни в коем случае так не поступали.
У наших была любовь к большой форме, к монументальной форме. Дашкович вспоминает: «Седьмая симфония Шостаковича длится (на всякий случай) – семьдесят минут. А мы детьми – сидели и слушали. Слушали от А до Я. Когда я вырос и мне уже было лет четырнадцать-пятнадцать, я знал весь репертуар русской оперы благодаря радио. Был «Час классической музыки» и мы слушали. Хочешь-не хочешь. Уча уроки и с утюгом, колдуя над своими штанами перед свиданием». Ты слышал все это по радио, и оно не могло не выстраивать твой внутренний мир. Вольно или невольно.
Даже такие вроде не поющие, не играющие, не пишущие музыку люди как, например, известный актер Георгий Бурков, (друг Василия Шукшина, мастер ролей второго плана – интереснейший, философски настроенный человек) говорил, что он умеет петь и хорошо знает музыку. И виною тому – радио. Он мог воспроизвести по памяти и арию Ленского и еще что-нибудь. Потому что именно благодаря радио «навязывалось на слух» каждому что-то высокое, и это «высокое» выстраивало душу человека.
То есть была некая государственная интуиция (хотя не думаю, что все это понимали). Но Сталин водил все Политбюро на премьеры в Большой Театр. Просто по приказу они все ходили и смотрели. Да не только Сталин… Вот Виктор Лобановский, будучи тренером Киевского «Динамо» (и какое-то время даже тренером сборной Союза), приезжая в Москву на сборы, обязательно водил свою команду в Большой театр. Он говорит: «Не может футболист быть идиотом. Если футболист идиот – то это просто конь, а не футболист. У него есть ноги, у него есть скорость, у него есть глаза, у него есть храпящие паром ноздри. Но, если у него нет ума и души, – то это не футболист. Это просто животное». Он водил своих игроков слушать хорошую музыку и смотреть хороший балет.