Оказывается, человек на такое способен. Все это в нем помещается. Стоит только поверить в идеологию победившей партии, в национальное или иное величие. Стоит что-то внутри переступить или просто научиться не думать. Стоит, возможно, ощутить особое наслаждение в пытках жертвы, не могущей ни сбежать, ни сопротивляться. Не знаю, что еще. Но совершив внутреннее усилие, человек способен на неслыханное.
Это не одни немцы такие. То, что мог делать немецкий Ганс или Иоганн, могут, видимо, делать и русский Иван с английским Джоном. Стоит только над ними плотно и умело поработать. Дахау – откровение не о Германии только, но о человечестве.
И разгромленный в 1945-м нацизм, и умерший самостоятельно коммунизм, и нынешний бравый (не менее фашистский во многих проявлениях) либерализм есть лишь формы политического существования одного и того же материализма. Безбожия, в просторечии. Разновидности идеологического безбожия, доведенного до логического предела и абсурда. Вот что достойно Нюрнберга.
Американские солдаты, освободившие Дахау, без суда и следствия изрешетили в скором времени почти поголовно всю обслугу лагеря. Некоторых голыми руками задушили и порвали на части выжившие узники. Общее число этих жертв – более полутысячи. На счету бывших заключенных – 40 убитых нацистов. Эта расправа получила название «бойня в Дахау». Никто особо не думал потом судить или преследовать за это американских солдат и офицеров. Поскольку печи еще не остыли, горы трупов, схожих со скелетами, лежали повсюду и любой из сорока с лишним бараков был так пропитан страхом и смертью, что о судебных процедурах было говорить смешно.
Теперь здесь бродят туристы. О чем думают, Бог знает. Обидно только, что фотографируются многие из них на фоне печей почти так же, как фотографируются на фоне пирамиды Хеопса или моста Риальто. Как по мне, эта маниакальная страсть к фотографированию себя всюду (и даже здесь) вполне вписывается в общий перечень странных и страшных вещей, на которые способно человечество.
Кстати, здесь же, в Дахау, сидел протестантский пастор Мартин Нимёллер. Это тот, кто после войны сказал знаменитые слова о своем и чужом молчании, когда нацисты приходили забирать коммунистов, профсоюзных деятелей, евреев… «Я молчал, – говорил Нимёллер, – потому что не был ни евреем, ни коммунистом, ни профсоюзным деятелем. И когда они пришли за мной, некому было за меня вступиться».
Здесь на правах «особого узника» сидел вместе с патриархом Сербским Гавриилом златоустый проповедник Христовой правды и красоты епископ Жичский Николай (Велимирович). Здесь его вера прошла еще одно горнило закаляющего огня, могущего быть убийственным. И когда, по его словам, немецкий офицер в Дахау спросил его, верит ли он все еще в Бога, Николай сказал: «Нет». Но это было не то «нет», которого ждал эсэсовец. «Я уже не просто верю в Бога. Я уже знаю, что Он есть», – сказал епископ.
Если ты хрустишь гравием по дорожкам Дахау, если ты пытаешься вдуматься и представить, ЧТО здесь происходило, то многое незаметно может поменяться в человеке. И когда на обратной дороге видишь немецкие надписи типа «Ausgang» («Съезд»), эта тевтонская надпись в приказном тоне внезапно заставляет и тело, и душу съежиться.
Задорные немецкие праздники тоже весьма теряют в привлекательности. И вся эта хваленая, машиноподобно отлаженная жизнь перестает тебе улыбаться. Она начинает тебе скалиться.
Вот туда надо ехать, если уж ехать в Мюнхен. И увозить оттуда не столько нафаршированное немецкими снедями и напитками тело, сколько изумленную и напуганную душу. Напуганную изнаночной правдой о том, какой кошмар может скрываться за словами «человек», «нация», «педантичность», «порядок», «цивилизация».
Кстати, меряя жизнь мерками историческими, то есть чуть большими, чем мимолетная жизнь отдельного человека, все случившееся в Дахау (Равенсбрюке, Бухенвальде, Освенциме, Собиборе и т. д.) случилось буквально вчера.
Любовь – награда за «дела любви», которые сделаны одним лишь волевым усилием /Проповедь 14.10.2018/ (18 октября 2018г.)
«Днесь, благовернии людие, светло празднуем, осеняеми Твоим, Богомати, пришествием, и к Твоему взирающе пречистому образу, умильно глаголем: покрый нас честным Твоим Покровом и избави нас от всякого зла, молящи Сына Твоего, Христа Бога нашего, спасти души наша». Это тропарь сегодняшнего праздника – Покрова Пресвятой Богородицы.
Пользуясь случаем, я хотел бы вам вновь сказать и напомнить, что надо каждому из нас за время своей жизни церковной надо выучить наизусть тропари и кондаки всех двунадесятых и особо чтимых церковных праздников. Пасха. Вознесение. Преображение. Рождество. Покров. И другие. Это будет вам помогать участвовать в службе. А также совершать свои личные моления за пределами храма. Допустим, за руль садится человек – читает тропарь Николаю Чудотворцу. По морю плывет – читает тропарь иорданских праздников. И так далее. Этот тропарь сегодняшний – «Днесь благоверные люди…» – тоже, конечно, нужно будет со временем узнать и запомнить.
Итак, у нас сегодня всехристианский праздник, связанный с особой тревогой всехристовой Церкви. Об этом я специально говорить не буду, только подчеркну эту странную и частую связь больших праздников с большим беснованием. При больших торжествах церковных особенно лютует нечистая сила. Она стремится портить святое своим грешным.
Когда к нам приезжал неоднократно со Святой Горы, из монастыря Святого Павла – тамошний наместник, – старец Парфений, который и в алтаре у нас был на службах и прочее, я был свидетелем нескольких его бесед. Он очень часто говорил про Святую Богородицу. Однажды он встречался с учениками при мне, и люди задавали ему вопросы различные. И у него в речи постоянно возникало выражение «Пресвятая Госпожа Богородица». Он говорил эти слова так, что, даже без переводчика в чужой речи, было понятно: говорит он их с очень большим теплом. Вот, например, если я буду вам рассказывать про Михаила Шолохова или про Наполеона Бонапарта, это будет рассказ из книжек. И вы это почувствуете. Там может быть эрудиция, но там не будет теплоты. А, если я вам начну рассказывать про одного священника, который мне врезался в память на всю жизнь, когда я еще был пацаном почти, который для меня является эталоном некоторым священства, при все при том, что он был обычный грешный человек, но при этом в нем была какая-то честность и цельность, которой я с тех пор почти не встречал. И вот, если я вам буду рассказывать в подробностях о нем или о других людях, которые мне дороги, вы сразу почувствуете, что я рассказываю вам не про Наполеона Бонапарта или про Альберта Эйнштейна, а рассказываю вам о людях, которых я лично знаю, которые оставили след в моем сердце, которые вошли в меня и которым я благодарен.
Вот так и я слышал в интонациях старца Парфения в разговорах его о Божией Матери такую личную теплоту, которая заставляет догадаться (или предположить, по крайней мере), что у него есть какие-то личные отношения с Богородицей. Он знает ее как-то ближе, чем мы вообще знаем. Ну, смотришь на икону – «Ну, Богородица…» (Слава Богу, что язык твой не повторяет какую-нибудь хулу, которую говорят безбожники или протестанты). Ты чтишь Ее как Церковь научила – «до Рождества, в Рождестве, по Рождестве – дева. Воскресшая по смерти Сына, взятая в Славу, помощница… заступница усердная рода христианского…» Все правильно, все хорошо. Но… Бывают такие люди, в которых «отношения» к Ней – больше. Им Она – личная Мать. И даже еще больше… «Госпожа и Царица. Защитница.
Указательница. Путеводительница. Собеседница». Так – как в Акафисте говорится. Она – молчальников собеседница. Она – пустынников наставница. Она – девственных покровительница. Она – нагих исцеление. Она – больных одеяние. Она – грешных – спасение. Она христиан всех – прибежище и заступление.
И вот, мне бы хотелось, чтобы каждый из нас имел такую некую интимность, такую теплоту, которая делает нас на шаг ближе от «простого» почитания (всеправославного, всецерковного, общехристианского) Богоматери. Куда – то ближе. Чуть-чуть. Попробуйте! Это ж в наших силах. Мы же можем любить. И любовь поддается волевым усилиям. Можно заставить себя любить больше. Потому что, когда делаешь дела любви – любовь увеличивается. Различаются наверняка – «любовь» и «дела любви». Допустим, я не люблю Вас! Но, если я узнаю какой-нибудь неприятный эпизод из Вашей жизни, то я буду обязан о нем молчать, и похоронить в своей памяти, и никому о нем не рассказывать. И это будет дело любви. Скрыть чужой грех, никому о нем не рассказать – это еще не любовь. Но это – дело любви. И, когда люди делают дела любви, – тогда Господь, видя их старания, дает им и саму любовь. Любовь приходит в награду за дела любви, которые еще сделаны без самой любви, но только одним лишь волевым усилием. Это будет очень важное занятие, которое потом будет вам всю жизнь помогать.
«Ну, не люблю я его! (кого-нибудь) – Ну и что ж, что ”не люблю”. Ты ведь знаешь, как нужно поступать, когда любишь? – Знаю! Зла не желать. Неприятностям не радоваться. Не злословить за спиной. Ножку не подставлять. – Вот, раз знаешь это все, то так себя и веди по отношению к человеку, которого ты не любишь.
Ты знаешь, что только так нужно поступать по отношению к человеку. И ты через силу делаешь дела любви. А потом любовь придет. Потому что любви нету – «по факту». То, что мы называем любовью, это (простите за грубое слово) – «сопли в сахаре», это мыльные пузыри. Это эмоциональность какая-то. Это «плотяная» привязанность какая-то. Мамы к ребенку. «Дяди» к «тете». Это не любовь никакая. Это – плотское и душевное. А любовь – она другая. Ее нужно получить в подарок. А до того, как ты ее получишь, ты должен делать те дела, которые являются делами любви.
Поэтому, мы можем полюбить Божию Матерь больше. И сделать какой-то шажок к Ней навстречу, чтобы и в наших разговорах о Ней появилась семейная теплота. Когда бы мы не просто говорили дежурные фразы – «Богородица…», а когда бы мы говорили о Ней: «Госпожа моя, Богородица, Мария сделала (то-то и то-то) для меня, для страны, для всей Церкви». Тогда я чувствую, что Она близкая к нам – чрезвычайно близкая.