Вот вам Максим Юродивый.
Юродивые были всегда. Иногда юродивые были епископами. Например, у нас был такой юродивый епископ Иоанн Шанхайский Максимович. Он, при всей тяге духовенства к красивым облачениям, ко всяким расшитым, разукрашенным, он мог выйти, например, на службу одеть себе на плечи вместо омофора …махровое полотенце. Это ужас. Для архиерейства – это просто пощечина. Как это так? Что это такое? Босиком ходил на службе. Он мог на полиелей выйти босым с махровым полотенцем на плечах. Ну что это такое? Ну – сумасшедший! Что с него возьмешь? И его страшно не любили за это. Ужасно не любили. И говорят, что, когда его отпевали, находились такие, которые служили благодарственный молебен. Ну – надоел он им! Святость – надоедает. Настоящий святой всем надоедает. Он, как бы, колет глаза всем своей святостью. «Да скройся уж ты. Ты нам мешаешь жить. Без тебя нам было хорошо. Мы все были простые. Грешные. Закопались в грязь свою. И в этой грязи нам было тепло. Разворошил… Мешаешь нам жить».
Иоанн Шанхайский Максимович.
И был еще такой битый, тертый архиерей. Митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф. Юродивый. Настоящий юродивый. Но он юродство свое заработал на каторгах, в лагерях и в тюрьмах; когда он был в одном лагере, в другом лагере, с блатными; и с такими, и с сякими. Он прожил там долгие десятилетия. И он заработал там право говорит с шуткой, прибауткой, с юморком, с ветерком. Он одного батюшку взял себе и говорит – Слышал мою проповедь? – Слышал. – Мне так можно, тебе так – нельзя. Он купил себе право немножко так дурачиться для того, чтобы говорить правду всем. Это было в советские времена. Тогда правду тоже всем не скажешь. Дураков только не трогают. Надо дураком быть, чтобы тебя не трогали. И сегодня такое время и завтра такое будет.
Вот такой есть Максим, Христа ради юродивый Московский. Это пятнадцатый век. Одна тысяча четыреста какой-то год его смерти. (Я сказал – тринадцатый. Я – ошибся. Пятнадцатый). Где-то лет за сто до Василия Блаженного на том же месте.
Моли Бога о нас, преподобный отче Максиме!
А вот вам еще житие. Сегодня поминается. Стефан Урош. Урош Третий, Дечанский. Есть такой монастырь в Косово в Метохии – Высокие Дечаны. Основал этот монастырь Стефан Урощ. Я, когда прочел его житие, меня облило холодным потом, потом – горячим. Потом – опять холодным. Слушайте внимательно. Его папа, святой папа, Милутин – король Сербский, построил в Сербии около тридцати монастырей и храмов. Он дал обет пред вступлением на престол. Христу. Буду строить столько монастырей, сколько лет продержусь на престоле. Продержался лет тридцать. И построил тридцать монастырей. Они почти все есть. Все уникальные. Все шедевральные. Не так, на всякий случай, строил. А строил как до Страшного Суда. Красиво. И у Милутина был сын Урош Стефан. Он женился вторым браком после смерти первой жены на болгарской царевне – Анне. И от этой Анны у него родились еще дети. Младшие. И вот эта Анна… Что такое похоть власти? Она, Анна, мачеха Уроша, она хотела, конечно, чтобы ее дети заняли престол после смерти отца. А тот был старший сын, который по закону должен был стать царем. И она обвиняет его в том, что он хотел его изнасиловать (…) Отец долго не разбирается и ссылает его в монастырь в Константинополь. Приказал по дороге его ослепить. Такая была византийская казнь. Византийцы часто тех, кого хотели лишить лицензии на власть, не убивали, а – ослепляли. И часто еще кастрировали. Для того, чтобы они еще и потомство не оставил и не мог быть полноценным царем. У нас тоже такое было. У нас был такой Василий Темный князь Московский. Его ослепили, чтобы он не был князем. Но он хоть и был слепым, но все равно стал князем. Потом, со временем. И вот этому Урошу Стефану по дороге в Константинополь выкалывают глаза. Царевичу. Он горько плачет. Слезные железы от глазных яблок не зависят. Можно плакать и без глаз, оказывается.
Он горько плачет. Его и оклеветали, и выгнали, и не дали оправдаться. И – ослепили. Но ему является чудотворец Николай с глазами на руках. Глаза твои у меня. Я их тебе верну. Не плачь. Стефан живет пять лет в монастыре как настоящий монах. (…) И опять является ему Николай и возвращает ему зрение. Верьте, не верьте. У него опять появляются глаза. Ввинчивает ему их на место. Только, – говорит, – носи повязку, чтобы тебе опять не выкололи их. Не показывай никому, что ты с глазами. Он носит повязку. Потом в Сербии что-то случается. Его вызывают обратно. Он зрячий оказывается. И он занимает престол.
Десять лет управляет сербский королевством. Воюет с венграми, строит храмы. Делает все, что нужно. Рожает детей… Проходит время, опять является ему Николай и говорит – Настало время твоего ухода из этого мира. Странствие твое закончилось. Тебя скоро убьют. Что бы вы думали? Его задушил сын. Ради власти. Сын решил занять престол побыстрее и задушил отца. Вот – слышите? Теперь кто-нибудь скажет, что у нас жизнь тяжелая. Человеку папа выколол глаза. А сын его задушил. А Николай Чудотворец в обоих случаях помог. В первом – вернул ему глаза. Во втором – предупредил его о смерти. Теперь кто-нибудь скажи, что у меня жизнь тяжелая. По сравнению с Урошем моя жизнь – это курорт от начала и до самого конца. Причем тело его находится там в Метохии. До сегодняшнего дня наблюдается множество исцелений. Он лежит не под престолом, не в раке. Он лежит в гробу так, чтобы под ним можно было проползать или проходить. И под ним проходят всякие бесноватые и скрюченные. И албанцы, и все остальные. И получают исцеления. И много-много чудес от него.
Это было… Он умер лет за пятьсот до Косовской битвы.
Вот вам еще святой. Сегодня память его.
Вот так вот скажешь: …Максим Блаженный, …Стефан Урош. Птичка порхнула, полетела… Что это такое? Не знаю ничего. А сколько их! А сколько дней в году? А сколь богат список этих святых. И ведь это все важно и интересно.
Можно к последнему прийти. К святому Мине. И одновременно свяжем это с притчей о Милосердном Самарянине. В этой притче кроме всех этих красот духовных есть одна простая мысль. О том, что нужно творить добро людям, невзирая на цвет кожи, на религиозную и национальную принадлежность. Не сомневаясь, делайте добро католикам или протестантам. Или атеистам или мусульманам. Не сомневайтесь! Это одинаково Богу угодно, потому что мы все – Божии. Кто-то может от Бога отказаться, но Бог ни от кого не отказывается. Вот об этом, собственно, тоже притча о Милосердном Самарянине. О любви, которая касается всех.
И вот вам пример из Святого Мины. Мина – это такой любимейший святой на Востоке. В Африке. В северной Африке. В Александрии. Множество мальчиков носят его имя. (…) Для нас непривычно это имя. Мина, …Мина, …Мина… (…)
Мина являлся святому Нектарию Эгинскому. (Мы недавно память его совершали). Часто видели офицера в белой морской форме, и он долго разговаривал с Нектарием о разных вещах. У Нектария спросили: – Владыка, кто это? …Тсс… Это святой Мина. Он приходит со мной поговорить. (…)
Был я однажды в Египте. Мне египтяне рассказывали: «Наш патриарх говорит:(…) — Молитесь Мине. Мина вам все даст. (…) Я его видел. Он приходил ко мне. Много раз. Мы разговаривали с ним».
То есть – Мина активный. А мы не знаем о нем.
Он с юмором такой. Я вам когда-то уже рассказывал. Быстро повторю. Когда у него праздник совершается в Александрии, на теплых плитах пола за день нагретых, люди ночуют. Утром поднимаются и идут в храм на Литургию. И вот Мина является одному хромому, который пришел за исцелением. А рядом с ним какая-то женщина лежит на этих плитах. Отдыхает. Мина говорит: — Схвати ее за ногу. (А женщина была немая) Тот – Чего я буду женщин за ноги хватать? Я пришел молиться. Мина: — Схвати, бо не исцелишься.
Он ее хвать за ногу. Она как вскочит и как заорет – у нее язык развязался. Но заорала так, что он перепугался. Вскочил и побежал в другую сторону.
Понимаете, что такое святость? Это всегда какое-то духовное веселие. Понимаете? Скажи дураку какому-нибудь: «Святость!» Он – «О… Грусть… Печаль…». Нет. Вот вам святость. Святость – это такая божественная радость. Что там два раза маяться? Этой – язык развязывать. Этому – ноги исправлять. Он – сразу их… Та – заорала. Тот – побежал. Все – здоровы. И всем – весело. Мина… Он с юмором такой святой.
И вот еще история с ним. Какой-то еврей отправляется в далекое путешествие. Идет к христианину и говорит – Возьми на хранение мои деньги. Дает ему горшок, полный золотых монет. — Хорошо. Тот отправляется. Путешествия, ясное дело, были не на самолетах. Путешествия были длительные. Месяц, два, три… полгода, год… Возвращается еврей и говорит – Дай мне мои деньги. Я вернулся. Тот – Я не брал ничего.
Видимо, он думал, что еврея обмануть – не грех. Есть же такие фокусники у нас, которые думают, что атеиста обмануть не грех. Мусульманину навредить не грех. Еврея ударить не грех. Наверняка, есть такие. И наверняка есть такие евреи, которые думают, что христианина обманывать не грех. Наверняка есть. Наверняка есть мусульмане, которые думают, что христианина убивать не грех. Сумасшедшие люди. И наши такие есть. — Чего там жида обмануть?..
— Я не брал ничего. – Как не брал? А там страшная сумма. – Да не брал я ничего. – Ну тогда пойдем в храм к твоему святому, и ты перед святым скажешь, что ты ничего не брал. Он пошел туда к мощам Мины и говорит – Богом клянусь. Ничего не брал у этого еврея.
Господи, помилуй! Ну что? Ну все. А что еще сделаешь? И они пошли обратно. И вот, когда они садились на коней, под христианином конь начал брыкать. Брыкал, брыкал и пока он его брыкал, у него из кармана вывалился ключ от кладовой, где, собственно, и хранилось все. И перстень вывалился. Никто этого не заметил. Кони успокоились. Они поехали. Потом спешились у ручья. — Давай отдохнем в тени. Они спешились. И вдруг бежит слуга этого христианина. А в руках горшок несет с деньгами. И перстень. — Что случилось? «Приехал какой-то воин на белом коне и сказал – Вот ключ твоего господина, вот его перстень. А в кладовке у него спрятано золото этого еврея. – Быстро бери это золото и беги, куда скажу. Иначе… конец будет твоему господину. Если это золото не успеешь принести». Он бежит.