тво священников Русской Православной Церкви. Вот вам портрет Святой Руси. Эту нечисть нужно будет гнать поганой метлой. С федеральных каналов. С телевидения. Вы гляньте, что делают наши федеральные каналы? Там же смотреть нечего. Это мощнейшие рычаги изменения сознания, которые только и делают, что показывают хи-хи, бла-бла. И больше ничего. А деньги тратят сумасшедшие. Только на хи-хи и на бла-бла. Страх Божий рождается не сразу. И не у всех одновременно. Но признать, что Бог – есть – это необходимо для совести народа. Почему ирландцы это могут делать? Грузины могут? А русские не могут.
Ведущая: – Вот как раз к вопросу о Европе. Многие говорят: «Ну вот, пожалуйста, европейские страны. У них в Конституции и в законах во многих странах упомянут Бог, но при этом в Испании гей браки существуют. Это их не спасло».
Отец Андрей: – Да, да. Это процесс обратного хода. Скоро скандинавы будут кресты снимать со своих флагов. У них у всех. У «норгов», шведов, финнов кресты на флагах. Пока еще. Но они уже пошли далеко. Им это уже не нужно. Это процессы взаимообратные. Они будут отменять, а мы будем вводить. Им уже не нужно. А нам как раз вот сейчас как раз вот это и нужно. Послушайте, американцы пишут на долларе, что они в Бога верят. Ни одного писка не слышно. Никто не пищит. Все пользуются. Всем нравится. На долларе пишут, что Бог – есть. О чем дальше говорить?
Ведущая: – Отец Андрей. А вот Штаты, например. Многие религиозные социологи говорят, что американское общество намного более религиозное, чем российское.
Отец Андрей: – Чрезвычайно религиозное общество. Мы молились, и я буду молиться: «Господи, благослови Америку». Там везде Иисус. О, Иисус! Иисус. Мария. Недавно посмотрел фильм про педофильский конфликт в Бостоне. Журналисты вскрыли тему педофильскую в Бостонском духовенстве. Но, тем не менее, в Бостоне десять тысяч священников католической Церкви. В одном Бостоне с пригородами. Я не знаю, сколько у нас в Москве тысяч священников, но явно – не десять. Это столица нашей родины. А Бостон – далеко не столица. Это не Нью-Йорк, не Чикаго, не Сан-Франциско. У них там этого всего хватает. Американцы чрезвычайно религиозны. Они, конечно, не православные. Они даже не католики, хотя католики там составляют большинство верующих христиан. Но нам у них кое-чему стоит поучиться. Там в одном только Лос-Анжелесе сорок восемь религиозных радиостанций. Так у них и консерваторы, и либералы.
Ведущая: – А у нас на всю страну – две-три.
Отец Андрей: – Вот что такое религиозность. Она широка у них.
Ведущая: – Оппоненты нам скажут: «Опять вы полезли. У нас Церковь от государства отделена».
Отец Андрей: – Что нам безбожники скажут? Безбожники пусть в зеркало глянут и устыдятся. Будем их еще слушать. Нами правили семьдесят пять лет безбожники. А до революции двести лет раскачивали нашу жизнь безбожники. Революция и произошла после двухсотлетнего раскачивания нашей жизни безбожниками. И мы будем их слушать?
Ведущая: – То есть – жесткость должна со стороны Церкви звучать?
Отец Андрей: – Когда речь идет о истине – стилистика имеет последнее значение. Человеку нужно докричаться до оппонента, если хочешь спасти его. Вот, например, в наушниках идет человек на переезде. А там поезд летит. Нужно орать ему со всех сил. Со всей дури, со всей мочи. Чтобы он посмотрел: «Чего там дядька кричит? Чего хочет?» – «Там поезд!! Прыгай в сторону!!» Нужно докричаться до человека. А, если я буду… да ладно, у него мама есть. Пусть она ему кричит. Типа – …чего я буду горло драть? Стыдно же на улице кричать. Вот при всех этих вещах погибают люди. Речь о истине – это речь о смерти и жизни. Это не речь о личном выборе: «Хочу – не хочу, будет Бог – не будет Бог – мое личное дело». Это речь о жизни твоей вечной или о гибели твоей вечной. И там, где речь о жизни и смерти – там сю-сюкать – последнее занятие.
Ведущая: – Толерантность – это слово, которое не должно, наверное, присутствовать?
Отец Андрей: – Толерантность – это признак безразличия. «Ты делай так, я буду делать так. Мне на тебя наплевать. Ты не трогай только меня, и я тебя не трону. Иначе я напишу на тебя заявление в полицию». А не безразличие – оно умеет и молиться, и плакать, и кричать. Оно умеет все.
Ведущая: – Отец Андрей, Вам наверняка приходится часто слышать, что Церковь должна быть вежливой, она должна быть удобной, она должна быть комфортной. Она не должна позволять себе грубых выражений в проповедях пастырей. Каков Ваш ответ на такого рода «заказ»?
Отец Андрей: – Церковь ничего никому не должна. Вежливым пусть будет швейцар в отеле, где вы оплатили номер. Если вы не оплатили номер, даже швейцар вежливым быть не обязан. Он будет с вами, опять-таки, толерантен и культурен, но отнюдь не вежлив. Вот эту швейцарскую этику, этику «чего изволите?» люди хотели и к Богу бы навесить. Пусть Бог стоит в углу с полотенцем через руку и ждет моих приказаний. Это чисто психология старухи у разбитого корыта. Ей же мало и корыта, и дома тесового, и каменного дома мало. Ей и столбовой дворянкой быть, в конце концов, мало. Она хочет быть владычицей морскою, и чтобы рыбка была у нее на посылках. «Поставьте Господа в угол и пусть Он будет у меня на посылках. И пусть Он меня не ругает, поскольку я весь грешный!»
Ведущая: – Мне говорят, что: «Когда я слышу, как священник грубо говорит о своих прихожанах или прихожанках, тем самым уличая их в грехе блуда, я не хочу ходить в такую Церковь. Он меня отлучает от Бога и от Христа».
Отец Андрей: – Давайте спросим этого человека – а он вообще часто ходит в церковь? Может он вообще не ходит туда? Тогда это лишняя риторика. Правду говорить надо человеку. Почему развратнику нельзя сказать, что он – развратник. Почему вору нельзя сказать, что он – вор. Зачем нужно убийство дитя во чреве называть медицинским избавлением от нежелательной беременности? Зачем закатывать в эти обтекаемые словесные формулировки вопиющий к Небу грех? Так же и здесь. Ах, обижаетесь! А вам вообще не обидно, что вся жизнь наша – филиал дома терпимости. Что половая тема стала главной темой во всех глянцевых журналах. Что о сексе мы только и разговариваем. Фрейд мечтал: «Как только мы свободно заговорим о сексе – неврозы, психозы, и прочие расстройства психики испарятся». На самом деле мы уже лет сто говорим только про секс, а неврозы и психозы только увеличиваются и увеличиваются. Это не та дорога. Это ложный путь. Мы живем в развратном мире. Нет ни одного фильма без обнаженки. Только мультики осталось смотреть без половых тем.
Ведущая: – А как же то, что Церковь должна говорить языком любви, милосердия?
Отец Андрей: – Да не должна она так говорить. Скальпель же в руках хирурга – это же тоже инструмент любви. Кровища течет, у него весь халат забрызган. Он человека режет. Но он же не садист, он его вылечить хочет. Вот, пожалуйста, любовью занимается человек. Весь забрызганный кровью хирург, если пациент спасен, он занимается любовью с ним три часа. Потом снял маску и упал в обморок. А тот через два дня поднялся. Это вот картина любви. А то, что называют любовью эти люди – прелюбодеи и прелюбодейки фактические… Избыточная тяга к нежности словесной – это признак блудливой души. Это Иоанн Лествичник говорит. Блудники, например, любят плакать. Они сентиментальны. По Иоанну Лествичнику – это признак блудливой души. Они не плачут о грехах, а плачут о всякой чепухе. Они избыточно нежны. Ах, не говорите при мне этого! Хотя, в принципе, сами знают все это. И живут в разврате. И их это не оскорбляет. Такова картина наша. Они такие фасадные человеколюбцы. А внутри, за фасадом у них – ой, ой, ой… Такие творятся вещи.
Ведущая: – Отец Андрей, а нет ли у Вас ощущения, что у нас сегодня совсем нет такой вот по-настоящему жесткой и сильной именно православной мирянской общественности? Есть пастыри, а вот мирян – вообще просто из днем с огнем не найдешь.
Отец Андрей: – Есть. Есть твердое ощущение, что у нас не хватает активных, спокойных, твердых, уверенных в себе, нормальных православных мирян. На любой должности они могут быть. Это могут быть госслужащие. Это могут быть продавцы. Штукатуры, плотники, садоводы, пасечники. Они могут соединяться в некие братства просветительского характера или благотворительного характера. Или по уходу за больными. Литургического характера – братства. Этого нам не хватает. Не хватает того, что на западе называется «апостолат мирян». Когда мирянин рядом со священником несет на себе апостольский труд по распространению евангельской вести. У нас этого пока нету еще.
Ведущая: – А почему? Как Вы думаете?
Отец Андрей: – Да мы искалечены двадцатым веком. В двадцатом веке русский народ должен был исчезнуть несколько раз. По крайней мере два или три раза он должен был перестать быть. Из-за внутренних репрессий, войн и всех этих социальных экспериментов. Нас уже почти нет. На момент развала Союза нас уже почти не было. В голове у нас была каша. И на нас еще насела сверху реальность в виде дикого капитализма избытка жевачек. Мы чуть не сдохли четвертый раз в двадцатом веке. Что от нас хотеть? Мы еле выжили.
Ведущая: – Оглядываясь вокруг себя, какой Вы могли бы дать совет тем, кто, допустим, нас сейчас слушает. Очень неравнодушно относится к нашему разговору и хочет что-то сделать, что-то изменить. Каким-то образом создать православную общественную организацию. Какую-то гражданскую активность развить. Что нужно? Есть у Вас какие-то рецепты?
Отец Андрей: – Да. У меня есть один рецепт, который будет работать всегда. Пока мир стоит. Пока Христос не придет судить нас во Второе Пришествие. Если вы хотите что-то делать, начните со своего молитвенного воцерковления. Если вы до сих пор в воскресение не ходите в церковь каждый раз, как дважды два, как кровь из носу; то вам рано чем-либо заниматься. Когда это станет органической частью вашей жизни, когда церковь будет так же неотъемлема от вас, как ваша кожа; вот тогда вы сможете потихонечку заниматься. Организационными работами. Просветительскими работами. Издательскими работами. До этого даже не дергайтесь. Для начала – в воскресение в храм. Литургическое обновление народа должно наступить. Покаянно-молитвенное. Через Литургию. А священникам уже Исаия сказал. «О, вы! Благовествующие о Господе. Не умолкайте» (см. Ис. 62:6). Это не мои слова. Это слова пророка из старого Завета. А все остальное – это уже потом приложится. Хуже всего человеку дергаться с вопросом: «А что же делать? Что же делать? Какое же дело мне начать?» Никакое дело начинать не надо. Сядьте тихо. Ваша сила сидеть тихо. Тоже Исаия сказал. Сядьте тихо, откройте псалтирь. Сядьте тихо, откройте книгу Бытия. Сядьте тихо, думайте, что в ближайшее воскресение нужно идти в храм Божий. К началу службы. И выйти не позже, чем дадут поцеловать крест.