е , и второе ведет не к счастью, а к одичанию, ума не хватило.
Не хватило ума и у нашего яснополянского гения. Это какое-то проклятие. Вначале кто-то, как Некрасов, мечтает в кабаке о народном счастье. Другой, невинный и беззащитный (разумею Чернышевского), строит теорию о Хрустальном городе будущего. Третий (Толстой), умученный совестью, направляет силу ума в ложное русло. А уже потом, когда первый, второй и третий лежат в могилах, приходят практики, вооруженные их теориями и «пошла, засвистела машина…» Летят головы, воцаряется хаос, приходят к власти негодяи, и у адвокатов покойных гениев нет аргументов защиты, кроме беззубого «они ж зла не хотели»
Думать надо заранее. Не только думать, но и додумывать до конца. Сжигать беспощадно надо иные свои творения, как делал блаженной памяти Николай Васильевич, вместо того, чтобы влюбляться в каждую свою мысль и выбрасывать этих уродцев, этих мысленных выкидышей и недоносков в мир живых людей. Так что анафему снимать нельзя. Мегера у Крылова так и говорит:
А сколько впереди еще родится
От книг твоих на свете зол!
Терпи ж; здесь по делам тебе и казни мера! -
Сказала гневная Мегера
И крышкою захлопнула котел.
Но «Анну Каренину» читать надо. И «Севастопольские рассказы», и «Войну и мир», и «Смерть Ивана Ильича». И еще многое другое, потому что анафематствованный покойник обладал Божественным даром. Этот дар он воплощал и реализовывал в правильном направлении долгие годы. Одни лишь эти могучие, правдивые, масштабные или малые, но красивые и искренние полотна могут лечь на вторую чашу весов в День Суда.
Пушкин это «наше все». Достоевский это наш пророк всемирного масштаба. А Толстой это наша трагедия. Это большое дерево, росшее на вершине горы и долго дарившее тень и защиту многим. Но потом рухнувшее и поломавшее по пути вниз сотни и тысячи маленьких деревьев.
Маленькому человеку Бог нужен, чтобы не отчаяться. Большому человеку Бог нужен, чтобы не осатанеть. Маленький человек кланяется не только Богу. Он привычно кланяется всем, кто выше и значительнее его. Бог для него — Утешитель в мире скорбей. А вот большой человек, человек никому не кланяющийся в мире людей, должен непременно Богу поклониться. Иначе омрачится, как диавол, и заразит многих дыханием своих соблазнительных идей. Ни на ком из наших писателей эта мысль так не очевидна, как на писателе, одетом в косоворотку, отказавшемся от мяса и, вместе с мясом зачем-то отказавшемся от Христа и Его Евангелия.
Иоанн: русский святой Греческой земли (25 ноября 2010г.)
Есть на Руси святой, к имени которого добавлено слово «грек». Это Максим, образованный монах, приехавший на Русь заниматься переводом священных книг. Неласково поступила с ним новая родина. Оклеветали, осудили и, по сути, сгноили в тюрьме. Максим всё перетерпел, смирился и с молитвой на устах покинул скорбную землю. На стене темницы оставил надпись «Благословен смиривший мя».
И есть в Греции святой, к имени которого добавлено слово «русский». Это — Иоанн Русский, исповедник. Греки не были к нему так суровы, как русские к Максиму. Когда Иоанн жил на земле, греки сами стонали под гнётом турок и насущный хлеб смачивали слезами.
Иоанн родился там, где речь украинская ближе всего к себе самой, — на Полтавщине. Как солдат в войске царя Петра Иоанн участвовал в Русско-турецкой войне и оказался в плену. Насколько сладко крещёному человеку в турецкой неволе, представить нетрудно. Худшим народом из всех исповедующих ислам называл турок святитель Николай Сербский. И раньше были, и сейчас есть много благородных, милостивых, великодушных мусульман. Но те, в чьи руки попал Иоанн, были не таковы.
За отказ принять ислам Иоанна жестоко били, сожгли волосы на голове, морили голодом. С готовностью умереть, но от Христа не отказаться, страдалец перетерпел всё. Работать и жить его отправили в конюшню.
На чужой стороне солнце иначе светит. Самый вкусный хлеб жуётся как вата. Но вкусного хлеба у Иоанна не было. Были однообразные, медленно тянущиеся дни, тяжёлый труд и повелительные окрики на непонятном языке. Хорошо, если у человека, попавшего в такую беду, есть вера и молитва. Иначе можно зачахнуть от печали, сойти с ума, сломаться и принять чужую веру. У нашего Иоанна было то, о чём говорит его тёзка, преподобный Иоанн Лествичник. «Сжатая вода поднимается вверх, а скорбящая душа возводит очи к Богу». Конюшню он орошал по ночам слезами и превращал её молитвой в благоуханный храм. Животные полюбили его и с нежностью тянулись к нему бархатными губами, ластились, как когда-то в раю — к Адаму.
Турецкое селение имело греческое название — Прокопион. И храм там был в честь великомученика Георгия. На паперти этого храма Иоанн провёл множество ночей, стоя на коленях, по памяти читая молитвы из всенощной службы. Насколько можно часто принимал пленник в этом храме святое Причастие.
Людям дано распознавать святость. Пусть не всегда, пусть не сразу, пусть не без ошибок, но сердца человеческие смягчаются, ощущая благодать. Если святой одет в шёлк и бархат, святость затмит красоту его одежд. Если святой беден, святость сделает бедность незаметной. Турки почувствовали в своём рабе неземную силу и красоту. Они стали предлагать ему поменять место жительства на обычный дом, удобный и чистый. Иоанн отказался. Кто почувствовал пользу болезни, тот не хочет выздоравливать.
Однажды, когда хозяин, по закону своей веры, отправился в Мекку, в дом собрались гости. Все блюда были вкусны, но вкуснее всего был плов. Кто-то сказал: «Жаль, что хозяин не ест с нами этот чудесный плов». Кто-то с улыбкой ответил: «Скажи этому русскому, пусть отнесёт». Смеясь, позвали из конюшни Иоанна, дали блюдо и велели отнести в Мекку. Взяв блюдо и поклонившись, святой удалился. А вскоре вернулся с пустыми руками и сказал, что повеление исполнено. Веселью гостьей не было предела. «Какой хитрый русский! Ай да святой! Съел плов так быстро».
До чего же пришлось всем удивиться, когда хозяин вернулся из хаджа и с собой принёс блюдо. Когда он увидел его в своём шатре, плов был горяч так, как будто только что приготовлен.
Век земной Иоанна был недолог, и слава не успела его испортить. Не старше сорока лет он покинул землю. Перед смертью причастился. Священник, боясь с Причастием идти в дом мусульман, прислал Святые Тайны внутри яблока. А через три года этому же священнику во сне явился святой и сказал, что тело его Бог сохранил нетленным, и желает Бог тело его открыть и прославить.
Люди всех вер и всех национальностей стали почитать Иоанна. «Святой человек, не лишай нас твоей милости», — молились они ему.
В 20-х годах прошлого столетия малоазийские греки воевали с турками. Эти события вошли в историю под именем Малоазийской катастрофы. Многие греки бежали и, убегая, уносили с собой святыни. Так тело Иоанна попало в Грецию. В 1925 году оно нашло покой в селении Новый Прокопион. Это селение на острове Эвбея знают сегодня все греки.
Тело Иоанна сохранилось чудесно. Глядя на его мощи, трудно поверить, что прошло без малого триста лет со дня его преставления. Когда преклонишь колени у его гроба, сразу захочешь плакать спокойными и радостными слезами. А в небольшой часовне возле храма можно надеть на голову шапочку и на тело — пояс. Эти предметы освящены на мощах святого. Шапочку — чтобы мысли просветлели, а пояс — чтобы плоть от страстей не бесилась.
И в это время ты очень точно понимаешь, что самое необходимое для человека — это светлость ума и победа над страстями.
Запад и русский мир (2 декабря 2010г.)
Отношения России и Запада вполне мифологичны. Для нас Запад это «страна святых чудес», с той поправкой, что «святого» на Западе мы уже не ищем, как во времена Достоевского. С одной стороны, по причине критического уменьшения святости, с другой — по причине потери интереса и вкуса к последней. Но чудеса, пусть и не святые, остались и они манят. Это и ковры-самолеты, и скатерти-самобранки, и хрустальные замки, выросшие за одну ночь. Запад вожделен для остального мира, как некогда Рим для варваров. Даже грабя и опустошая его, перед ним преклонялись.
Россию же по-прежнему боятся. Не понимают и боятся. Презирают и боятся. Восхищаются, но бояться не перестают. У нее по-прежнему нет друзей, кроме армии и флота. Она, как чудовище из сказки, замерла над аленьким цветочком, и юной девушке нужно поцеловать чудовище, чтобы увидеть перед собой не монстра, но принца, того, краше которого в мире нет. Поцелует ли Запад Россию? Не возгнушается ли Россия поцелуем современного Запада? That is the question.
Говорить за Запад дело бесполезное. Им самим решать, что в нас их больше всего интересует. Географические просторы, природные богатства, наша, как говорил Томас Манн, «святая литература» или загадочность души. Люди разные, и для всех немыслимо разнообразных категорий людей в Русском мире найдется нечто привлекательное. Вопрос в том, нам-то как к Западу относиться? На что обращать внимание?
Два ответа нужно сразу отвергнуть как незрелые и ошибочные. Первый — плюнуть и отвернуться. Второй — нырнуть и раствориться. У обоих ответов есть много сторонников. Это те самые «западники» и «славянофилы», сменившие через полтора столетия сюртуки на свитера и извозчиков на городской транспорт. Они толком не выбирали свое. Они действуют в рамках интуиций, и у каждой стороны есть своя аргументация. Но оба подхода — отвернуться и раствориться — совершенно нежизненны. В глобальном мире никто ни от кого не отвернется. И раствориться России нигде не удастся, уж таков у нее внутренний и внешний масштаб. Придется общаться, да не как попало, а осознанно. Отсюда и вопрос: к чему присматриваться, что отвергать, чему учиться?
Можно сказать (конечно, с неизбежными оговорками), что Западный мир это бывший христианский мир, ныне почти до конца уже исчерпавший энергетический заряд, давший этому миру движение. Именно с точки зрения христианства Запад нас и интересует. Сами ошибки Запада неразрывны от христианства. Потому как, что есть колонизаторство, как не жуткое извращение миссионерства? И что есть безвыходный научный труд в тишине лаборатории, как не дальний помок монашеских бдений в тишине кельи? И что есть французский лозунг «Свобода, равенство и братство», как не кража у Евангелия опорных понятий, с наполнением их приземленным социальным смыслом? Но есть ведь не только ошибки. Есть переводы Библии на все языки мира. Есть первые госпитали и лазареты. Есть первые воскресные школы. Есть столько всего, в том числе и явлений ставших неотъемлемыми и повседневными, что бежать некуда. Приходится поправить на носу очки, тяжко вздохнуть перед нелегкой работой и начать со всем этим разбираться.