Но все же отрекся Петр. Наступили дни немыслимой скорби, и «камень» дал трещину. Смелый и решительный, заранее готовый идти за Христом и в темницу, и на смерть, обнаживший меч в Гефсимании, Петр трижды отрекся от Учителя и Господа во дворе архиерея. То, что затем творилось в его душе, не поддается описанию.
Когда он, нося в душе позор и горечь отречения, возвращается к рыбной ловле, то какой немыслимой скорбью должны были звучать его слова: «иду ловить рыбу» (Ин. 21:3)
Неужели опять к сетям и лодкам, к ночному труду ради прокормления семьи ты возвращаешься, Кифа? «Да», — думал Петр, — «только я уже не Кифа. Я снова Симон, сын Ионы. Я ловец всего лишь рыбы, а не человеков, как говорил Господь»
И тот грустный лов тоже был грустным. Грустным и бесплодным. «Не поймали в ту ночь ничего». Возможно, и место ловли было недалеко от места призвания на апостольство. И вот Господь призывает Петра обратно к Себе и к апостольству. Призывает тем же способом, каким уже однажды к Себе приблизил.
«Когда настало утро, Иисус стоял на берегу» (Ин. 21:4) Он спросил учеников, поймали ли они что-то. И когда услышал, что нет, повелел закинуть сети с правой стороны лодки. И вновь рыба со всех сторон озера поспешила в сети, чтобы послужить Иисусу послушанием. И опять сети за краткое время стали тяжелы. Тогда Иоанн сказал ошеломленному Петру: «Это Господь», и нагой Петр бросился в воду и поплыл к Тому, от Кого отрекся, но Кто не отрекся от Петра.
Быть может, если бы бывший сборщик налогов — Матфей, согрешил так, как Петр, ему пришлось бы вернуться к службе мытаря. Тогда Христос опять бы нашел Матфея возле стола для сбора пожертвований, и Матфей умилился бы от любви Христовой и от воскресшего чувства первой встречи. Но Петр был рыбак, и Господь вновь находит его на озере, чтобы смирить троекратным вопросом «любишь ли Меня?».
Посредством того же чуда, которым Петр был призван на апостольство, Христос еще раз призывает Петра и возвращает ему достоинство, утраченное отречением. Теперь, дважды повторенное, это чудо, а вместе с ним и верность Учителю, должны начертаться на сердце Петра неизгладимо.
Так бывает не только у апостолов. События нашей внутренней «священной истории» могут повторяться. Если они всякий раз будут новыми и ни на что не похожими, мы, как невнимательные, будем легко их забывать.
Но, повторившись по Промыслу дважды и наложившись одно на другое, они в трудное время начинают особо ярко сиять и звать нас к покаянию. Вторичный призыв, схожий с первым призывом, воскрешает в нашем сердце «первую любовь», которую нельзя оставлять. Память способна вернуть человека в детство, и в детство по возрасту, и в детство по вере. А таковых, как дети, есть Царство Небесное.
Миф о прогрессе (14 июля 2011г.)
Разменяться на мелочи — древнейший соблазн человечества. Бессмертие разменяли на сомнительный фрукт, первородство — на чечевичную похлёбку… Бесспорно, великое видится на расстоянии. Но послужит ли это оправданием нам — тем, кто и сегодня меняет свою небесную прописку на «блага» цивилизации? В «Дневнике писателя» среди множества ярких мыслей и интересных эпизодов есть такой. Достоевский вспоминает время своей юности, посиделки на квартирах друзей и страстные разговоры о будущем человечества. В это время он был частным гостем у В. Г. Белинского. Белинский увлечённо рассказывал о будущем счастье мира, о новом социальном устройстве и походя критиковал Христианскую Церковь и её Божественного Основателя. Достоевский же непременно морщился и всем видом показывал неудовольствие от слышанного всякий раз, когда осмеивался или критиковался Христос. И вот однажды «неистовый Виссарион» отреагировал на неудовольствие юного писателя. «Посмотрите на него, — сказал он, указывая на Достоевского ещё одному человеку, молча сидевшему в кресле. — Да ведь если ваш Христос явился бы сейчас в мир, то Он так бы и стушевался при виде современного развития человечества. Паровые машины, электричество, высотные здания… Ваш Христос был бы обычным маленьким человеком и не посмел бы рта открыть в современном мире». Молча сидевший в кресле человек возразил Белинскому: «Нет. Христос непременно стал бы во главе движения» (имея в виду движение социалистическое). Белинский поспешно согласился: «Да-да, непременно стал бы во главе».
Эта история, несмотря на свою давность, кажется мне очень актуальной. Христос, возглавляющий социальное движение, Христос-революционер — это впоследствии стало реальностью в головах многих людей.
«…В белом венчике из роз Впереди Исус Христос», — писал Блок в поэме «Двенадцать». Это и так называемая «теология освобождения», распространённая в Латинской Америке, это и пафос борьбы за бедных, характерный для первых лет революции, и многое другое. Мне же более живучими представляются примитивные мысли Белинского. Поскольку к пару и электричеству за последнее столетие добавилась укрощённая атомная энергия, полёты в космос, интернет, мобильная связь и ещё множество различных достижений разума, именно плоскостной подход к религии среднестатистического поклонника науки представляется опасным. Символ веры такого недоучки можно сформулировать так: «Если у меня в кармане мобильный телефон, а дома — компьютер с выходом во всемирную сеть, то важны ли для меня какие-то заповеди какого-то палестинского проповедника двухтысячелетней давности?» Кроме суеты, вечно заслоняющей от человека духовную реальность, ныне «единое на потребу» скрыто ещё и под густым слоем «цацек» и побрякушек, придуманных техническим прогрессом. Эти побрякушки делают человека чванливым и самодовольным, безразличным ко всему, что нельзя съесть и во что нельзя выстрелить из пистолета.
А между тем, природа человека не изменилась. Современная жизнь знает сотни примеров того, как профессора и академики в случае беды или болезни обращаются к безграмотным «бабкам», шаманам, экстрасенсам. И знания от этого не спасают, и религиозный скепсис куда-то испаряется. Человек — это такое существо, которое даже поднимаясь по трапу современного звездолёта, может сжимать в кулаке монетку «на счастье» или приколоть под скафандр заговорённую булавку.
И верить будет пилот звездолёта не в научно-технический прогресс и не в гениальную чудо-машину, а именно в монетку и булавку. Это и плохо, и хорошо одновременно. Плохо потому, что, не имея правой и истинной веры, человек неизбежно освобождает место в душе для веры ложной, суетной и мелкой. А хорошо потому, что такое дремучее поведение громче всех доводов рассудка говорит о человеке как о существе вечно религиозном, нуждающемся в невидимой помощи сил, которые выше человека.
Цивилизация кроме всего прочего может оказаться фактором нашего осуждения на Страшном Суде. О чём нам говорит любой автомобиль — не важно, мерседес или запорожец? Он говорит о том, что человек — это очень умное существо, существо творческое, а ещё такое существо, которое ничего не может в одиночку, но кооперируясь и концентрируя усилия, может творить буквально чудеса. Значит, все научные открытия и технические достижения отнимают у нас вечные отговорки — дескать, я ничего не понял, я ничего не знаю, что я мог сделать один? — и прочее. Мы, например, скажем Господу: пощади нас, слабых и глупых. А Господь нам ответит: если вы сумели построить метро, то какие же вы слабые и глупые? Конечно, суд будет молниеносный, и на нём мы без «оглагольников» осудимся, но всё же задумаемся, пока не поздно: любая из окружающих нас ежедневно цивилизационных «цацек» есть плод величайшей концентрации умственных и физических усилий. Институты думают и фабрики работают над тем, чтобы наш быт был насыщен микроволновками, стиральными машинами, мобилками и т. п. Всё это стоит, повторяю, величайшей концентрации усилий многих людей, занимающихся одним и тем же делом. И если наши самолёты преодолели звуковой барьер и, в то же время, наши правительства не преодолели голод и средневековые болезни, то это значит, что одно мы хотели сделать, а второе — не хотели.
Что касается самого Белинского, то последние годы своей жизни, будучи смертельно больным, он утешал себя тем, что наблюдал издалека за строящимся в Петербурге новым вокзалом. В грохоте землеройных машин ему чудилась гармония будущего счастья, подобно тому, как итальянские футуристы считали рёв революционных моторов красивее песни влюблённой девушки. Вот такие плоские души, лишённые всяческой глубины, были хозяевами дум и у нас, и на Западе. Точно такой взгляд на жизнь нам проповедуется ежедневно средствами массовой информации. Если ядро жизненных интересов составляет «потребительская корзина», то взгляд независимого исследователя буквально через один логический шаг усматривает за «корзиной» её неизбежное последствие — ватерклозет.
Кто мы — дети унитазной цивилизации или вечные люди с небесной пропиской? Решать нам.
Милые морщины (15 июля 2011г.)
Бесконечная молодость в традициях Дориана Грея — одна из самых нелепых массовых маний нового времени. Она мешает браку быть таким, каким ему пристало быть: приобретать с годами новые оттенки и крепость подобно благородным напиткам.
Спустя много лет после окончания школы на встречу собираются бывшие одноклассники. Какими глазами они смотрят друг на друга? Бьюсь об заклад, они видят перед собой не Петра Ивановича и не Семёна Олеговича, а Петьку и Сеньку. Они не столь безумны, чтобы не заметить лишнего веса, сетки морщин, лысин, завязанных галстуков и прочего ила, нанесённого временем. Но они и не столь слепы, чтобы не узнать в грузном дядьке соседа по парте, а в стареющей даме — свою первую любовь. Они видят друг друга в прежнем виде, более свежем, неповреждённом, юном. Он не исчез, этот юный вид, он лишь спрятался, ушёл в глубину и теперь открывается не всякому, но лишь тому, кто был перемазан с тобою одними чернилами и дёргал за косичку тех же девчонок.
А разве не так же смотрят на своих детей родители? Разве не видит родительское око, хотя бы по временам, в бреющемся перед работой и басом разговаривающем сыне всё ещё мальчишку? Разве не хочет мать вечно опекать, ласкать, кормить с ложки и давать советы своим давно выросшим детям именно потому, что видит их такими, какими, кроме неё, их не видит никто?