Античный мир продолжает смешиваться и объединяться. Бывшие земледельцы, евреи теперь только в земле Израиля ходят за плугом. В местах рассеяния они торгуют. При Августе, том самом, «единоначальствующем на земле» (стихира Рождества), в Риме насчитывается до восьми тысяч иудеев. Иногда их становится так много, что императоры вынуждены их насильно изгонять. Они везде: в Армении, в Северной Африке, в Афинах и Коринфе, в Фессалониках, в Александрии. На всяком месте своего жительства они занимаются доходными видами деятельности. Так, в Александрии они держат всю хлебную торговлю, а в Риме их много среди учёных, актёров и певцов.
Как говорит Филон, они не похожи на другие народы, «ибо не заперты в границах своей страны, но обитают по всему миру и расселились по всем материкам и островам».
Везде, где есть евреи, есть синагоги. Храм может быть только один, и только на однажды указанном месте. Это Храм Иерусалимский. А в рассеянии религиозная жизнь вращается вокруг синагог, мест молитвенных собраний. Там вершится гражданский суд общины, там читается Писание и произносятся поучения. Туда впоследствии пойдут апостолы Иисуса Христа.
Посещая любой из городов империи, они будут находить иудейскую синагогу и обращаться к евреям с проповедью об исполнении пророчеств и о пришествии Мессии. Не храмовая служба с кровавыми жертвами, а синагогальное богослужение с пением, чтением и проповедью даст со временем толчок для возникновения христианского богослужения. И главную Книгу мира переведут на греческий язык за несколько столетий до Рождества.
Это произошло в Александрии, кипевшей богатством и славившейся культурной и умственной жизнью. Языческий мир, хотя бы сначала только в лице интеллектуалов, получил возможность ознакомиться с Законом Единого Бога. Со временем появляются люди, интересующиеся верой евреев. Они, не принадлежа к Израилю по крови, желают принадлежать к нему по вере, и это им позволяется. Прозелиты (обращённые) делились на два разряда: пришельцы врат и пришельцы правды. Первые только верили в Бога и соблюдали «Ноев закон», а вторые обрезывались и обязывались жить по всей строгости обрядов. О том, насколько это явление было распространённым, говорит тот факт, что вторая жена Нерона, императрица Поппея Сабина, была про зел ит ко й.
Греческий язык, оживлённая торговля, культурный взаимообмен на огромных просторах, иудейское рассеяние. И кроме этого — римская власть.
Эта последняя черта чрезвычайно важна. Если греки были путешественниками, изящными художниками и мыслителями; если египтяне думали о загробной жизни больше, чем о земной, — то римляне были творцы государства. Они были мужественны, последовательны и суровы. В философии и поэзии они подражали грекам. Но в государственном строительстве и в юридическом складе ума им не было равных. Здесь они были творцы. У них можно было выиграть сражение. Но невозможно — войну. Так о них говорили, и это была сущая правда.
Один германец в рукопашном бою мог задушить, как котят, трёх римских солдат. Но уже в сражении войск сто легионеров, построенных в боевой порядок и возглавленных офицером, гнали, кололи и резали, пленяли и убивали три, четыре, пять сотен варваров.
Рим был силён дисциплиной. Рим был аскетичен, и поэтому захватил мир. Мы помним разврат Калигулы и оргии Нерона, но забываем, что то был уже закат, закат, рождённый пресыщенностью. А могущество пришло к Риму через воздержание и гражданскую доблесть. Спать на соломе, пить простую воду и храбро умирать за Отечество умели многие поколения римлян, и оттуда пришла к ним великая власть.
Римляне чувствовали мистическое отвращение к восточному разврату и греческим сексуальным вольностям. За первые 520 лет республики в Риме не было ни одного (!) развода, что лишь потом, в годы империи, стало привычным. Самые мудрые из них боялись разврата и изнеженности больше, чем войск Ганнибала, и были сенаторы, предлагавшие не разрушать Карфаген, чтобы соседство с заклятым врагом прогоняло вялость и успокоенность!
Да, Рим был твёрд, как грецкий орех, и со временем сделался властителем мира. От Британских островов до Северной Африки и от Гибралтара до Дуная в воздухе победно реяли орлы легионов. По идеально вымощенным дорогам из конца в конец империи маршировали солдаты, ехали почтовые повозки, шли путники. Скоро по этим дорогам пойдут апостолы, посещая города, проповедуя на площадях, терпя побои в преториях и являясь во дворцы пред лицо наместников.
Внутри Римской империи продолжилось и усилилось то грандиозное круговращение идей, верований, искусства и торговли, которым характеризуется беспокойное время перед Пришествием Спасителя.
Вслед за великой властью пришла великая тоска.
Богов стало много, но сердце осталось неуспокоенным. Богатства стало много, но душа осталась голодной. Пессимизм в философии, разврат в быту и искреннее незнание, зачем жить, заняли своё господствующее место. И это тоже было делом Промысла.
Радость спасения должна росой упасть на иссохшую душу. Иначе радость не воспримется и даже не ощутится. Прежде чем наполниться, нужно опустошиться. Успехи цивилизации родили в людях великую жажду, и множество душ почувствовали себя пустыми.
Законы мудры, и армия сильна, но не для этого живёт человек. Зрелища кровавы, и хлеб бесплатен, но даже плебею этого мало, если в нём жива совесть. Без высшей идеи и подлинного смысла вся жизнь — труп без души.
Мы не знаем, кто первый это сказал, но со временем взоры людей стали обращаться к Востоку. Оттуда стали ожидать Царя, Который вдохнёт в мир новую жизнь. В одной из эклог Вергилий воспел Младенца, Который сойдёт с неба и даст мир. Тогда лев утратит свирепость, а с вола снимут ярмо. Это было преломлённое в языческом поэтическом сознании, невесть как попавшее туда, пророчество Исаии о Младенце. Младенец родился нам — Сын дан нам; владычество на раменах Его, и нарекут имя Ему: Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира (Ис. 9, 6). Это при Нём волк будет жить вместе с ягнёнком, и барс будет лежать вместе с козлёнком, и телёнок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя поведёт их (Ис. 11, 6).
Вера в Мессию искала себе пути и, как вода, проникала в самые малые щёлки. Стрелки на незримых часах двигались к той черте, за которой Август отдаст приказ переписать подвластную вселенную, и среди прочих людей в путь отправятся Иосиф и Святая Дева.
Она будет на последних днях беременности, и когда в Вифлееме Ей не хватит места, Она с мужем заночует в пещере. Там и родится от Неё «Отроча младо — Предвечный Бог». А рядом, над полем, которое сейчас называют полем пастушков, ангельский хор запоёт «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение».
Доколе ты будешь пьяною? (5 января 2012г.)
Народ наш пьет много. Это трагедия. Если угодно — разновидность массового самоубийства или, по крайней мере, бесполезное прожигание жизней, потенциально талантливых и по числу стремящихся к бесконечности.
Чего стоит один лишь Барков Иван Семеныч? Сын священника, ученик Ломоносова, талантливый переводчик Академии. На исходных — старт в небо. Но конец полета ужасен. Слава — от скабрезной поэзии, сколь легкой по стиху, столь и бесовской по смыслу. Все ниже пояса и все под своими именами-ругательствами. Пьянство беспробудное. Смерть от самоубийства в возрасте 36-ти. Способ прощания с жизнью кошмарен до неправдоподобия: в пьяном угаре падение в выгребную яму с последующим захлебыванием нечистотами. На прощанье записка: «Жил грешно — умер смешно»
На самом деле — ничего смешного. Горько и печально, что человек, которого ждет полет «через тернии к звездам», совершает падение вверх тормашками в дерьмо с летальным исходом. В этом жутком факте есть много печальной символики. И пока мы смотрим на Русь, как на птицу-тройку, воспетую Гоголем, она сама смотрит на нас глазами Мусоргского с портрета Репина.
Пусть не думает никто, что это лишь наша национальная особенность, лишь наше родовое пятно. Думать так значит лгать либо по невежеству, либо по злому умыслу. За много столетий до Воплощения Бога Слова пророк Михей говорил о евреях: «Если бы какой-либо ветреник выдумал ложь и сказал: «я буду проповедовать тебе о вине и сикере (крепком напитке)», то он и был бы угодным проповедником для этого народа» (Мих. 2:11)
В XVI-м веке эти же слова с гневом произносил Мартин Лютер, применительно к немецкому народу, и считал свих соплеменников забубенными алкашами. «Отъявленными пьяницами» называл англичан и их земляк Шекспир, и наш, Лермонтовым выведенный персонаж, Максим Максимыч. Любящих выпить и даже пьющих без меры народов на земле много. Чье-то пьянство бросается в глаза и становится подобием черты национального характера, кто-то пьет незаметно, но постоянно. Шотландцы сами о себе шутят, что владели бы они миром, если бы Бог не придумал виски. Да и сегодня в Европе, в пропорциях «чистый алкоголь на душу населения» первенство крепко держат «культурные» чехи, а не «полудикие» русские и не украинцы. Но видимо как-то по-особому пьет наш человек, что спивается быстрее и бесповоротнее, и теряет себя, превращаясь в нечто не совсем человеческое. Да и пьянство пьянству — рознь. Когда бравый солдат Швейк после семи бокалов пива раскраснелся в кабаке и шумно пускает ветры, то вроде так и надо. А вот Модесту Петровичу прибавить бы еще пару десятков лет к его коротким сорока двум. Так прибавил Бог пятнадцать лет к жизни царя Езекии ради молитвы Исайи пророка (См. 4 Царств 20: 1-11). А за Модеста Петровича Исайя не молился, и никто не молился, а если и молился, то не смог умолить.
Жаль.
Пьянство это — карикатура на плоды Святого Духа. В День Пятидесятницы, когда огнеобразная Духа благодать сошла на учеников Господних, люди с насмешкой говорили: «они напились сладкого вина» (Деян. 2:13) Митрополит Антоний (Блум) — мир душе его — говорил, что сходные черты в поведении выпившего и благодатного человека есть. Сходные, разумеется, для внешнего взора. Человек пьет, чтобы забыться, как и написано: «Дайте сикеру погибающему и вино огорченному душею; пусть он выпьет и забудет бедность свою» (Прит. 31:6) Вино дарит временную легкость, забвение страданий, непринужденность в общении, бесстрашие. Потом все это проходит, и тяжести усугубляются. Остается либо все время пить и находиться в иллюзорной действительности, либо трезветь и исправлять ситуацию. И получить изобильную благодать означает обрести ту легкость, бесстрашие и земную беззаботность, которые внешнему взору не трудно спутать с плодами обильной выпивки.