Итак, мигрирует или мечтает о перемене мест часто именно молодёжь, если, конечно, нет войны, которая снимает с места и превращает в странников всех без разбору.
Если нет никакой серьёзной беды, делающей людей беженцами, мечта о миграции зиждется на двух вещах, из которых одна — убеждение, а другая — иллюзия. Убеждение заключается в том, что «жизнь здесь — …» (выберите сами название, лишь бы оно означало «плохая»). А иллюзия состоит в том, что «там несравнимо лучше» или «просто прекрасно». Здесь речь уже не о молодёжи, а людях как таковых.
Это не сегодняшнее новшество. Оно распространено не только среди зрителей MTV, идейных или стихийных космополитов etc. Такие мысли жили всегда и будут жить всегда в человеке, который утратил рай, живёт в одном шаге от адской пропасти, но ни смутной генетической памяти о рае не осознаёт, ни ада, по причине духовной незрячести, не видит.
Словами о том, что «мы уедем, и там всё будет по-другому», наводнена вся литература и весь кинематограф. Хорошая, надо сказать, литература и недурственный кинематограф. Такой, где зрителей хотя бы не пугают ожившим трупом и не смешат видом чужих трусов.
Грусть чеховских пьес в немалой степени состоит из того, что привычный мир рушится на глазах и хочется куда-то уехать, чтобы всё начать заново. И «так грустно играет военный оркестр в саду», и «мы заживём, заживём, и увидим небо в алмазах. Мы услышим ангелов, мы отдохнём», и «поезд уже пришёл. Пора. Но ведь ты приедешь за мной? Нет, это я к тебе приеду. Мы обязательно встретимся и будем счастливы».
И пока на одной стороне Земли она кутается в шаль, а он хмурится и жадно курит папиросу, пока оба в сумерках слушают соловья, на другой стороне Земли восходит огромное солнце, и она говорит ему по-английски: «Милый, уедем. Уедем куда угодно: в Европу, на какой-нибудь остров в Тихом океане, чтобы были только ты и я. Прочь отсюда, от этих небоскрёбов и суеты, от каменных джунглей. Начнём жизнь заново».
Всем хочется жить хорошо, и всем кажется, что для этого надо куда-то уехать. Из Парижа — в Нью-Йорк, из Нью-Йорка — в Тибет, из Тибета — в Лондон, из Петербурга — в Ниццу, из Ясной Поляны — на станцию Астапово.
А между тем везде в мире продаются носовые платки. И это значит, что все люди плачут и надо чем-то вытирать слёзы и во что-то сморкаться. Ещё везде есть тюрьмы и кладбища, то есть знаки присутствия смерти, насилия и несправедливости. И, раз уж мы вспомнили о тюрьмах, вспомним и о том, что именно за тюремными стенами живут самые жаркие надежды на изменение жизни после освобождения. О том, как трудно даются и далеко не у всех получаются эти изменения, нужно говорить отдельно. Пока лишь стоит подчеркнуть: мечта о лучшей жизни — постоянная жительница тюремных камер. Вместе с надеждой, той, что умирает последней, эта мечта держит на плаву множество обездоленных людей и даёт им силы терпеть и ждать.
Так не в тюрьме ли мы живём, раз так страстно желаем вырваться, освободиться, начать жить заново, но только на новом месте? Не в тюрьме ли живёт большинство жителей земли, желающих освободиться бегством в далёкие края от жизненных неудач, долгов, ошибок, нищеты, кошмарных воспоминаний?
На этом старом, как мир, психологическом явлении, как на дрожжах, выросли Соединённые Штаты. «Сияющий город на холме», страна равных возможностей, соперничая с Христом, стала говорить: «Придите ко мне, все труждающиеся и обременённые». И были годы, когда французами подаренная статуя в нью-йоркской бухте встречала в день десятки пароходов, битком набитых людьми, начинающими новую жизнь. Люди и сейчас прибывают, только воздушными воротами по грин-карте или пешком через мексиканскую границу. Сияющий город на холме давно превратился в империю, которой, чтобы сохранить власть, нужно воевать «за демократию» во всех частях мира.
А человек остался недовольным и смутно тоскующим, даже когда его накормили и обеспечили медицинской страховкой. Если он не снимается с якоря и никуда не отправляется, то не обязательно потому, что он счастлив на месте. Быть может, он устал, или постарел, или у него нет денег на путешествие. Быть может, его географические познания весьма скромны, и у него просто нет заветной мечты по этой части. Всю жизнь он пределом мечтаний, возможно, полагал поездку к Великому каньону, но так и не сподобился. И теперь на старости, когда жена с особенно мрачным видом возится на кухне, он в который раз говорит ей: «А давай бросим всё и махнём к Великому каньону. Прям сейчас! А?» Но жена всё это уже сотню раз слышала и хорошо знает, что они никуда не поедут. Да и в её возрасте понятно, что никуда не надо ехать. И будь она знакома с этими строчками, то, не оборачиваясь от стряпни, процитировала бы их мужу:
«Скушно жить, мой Евгений. Куда ни странствуй,
Всюду жестокость и тупость воскликнут: “Здравствуй”»…
Так что если мы в очередной раз услышим о том, что люди массово сбежали бы из страны, если б могли, — будем делить эти речи на три. Всегда есть люди, готовые неугомонно мотаться по свету. Одни стремятся заглушить душевную боль наплывом свежих впечатлений. Другие услышали, что дают бесплатный сыр, но не дослушали — где. Третьи бегут от себя настоящего в поисках себя идеального. Есть, пожалуй, ещё и четвёртый, и пятый, и прочие варианты. Есть то, о чём сказано в воздушной книге:
Им овладело беспокойство,
Охота к перемене мест
(Весьма мучительное свойство,
Немногих добровольный крест).
И это уже другие стихи на ту же тематику.
Единственное, что нужно, — это дать человеку возможность посмотреть на чужое небо и поесть чужого хлеба. Дать возможность самому, а не с чужой подачи, развенчать собственные иллюзии и фантазии и ощутить тот особый вид тоски, который называется ностальгией и от которого чахли и умирали на чужбине лучшие сыны и дочери твоей земли. Это действительно сообщает жизни ту степень глубины, на которой привычное становится чудесным.
Если свобода перемещений действительно необходима, то именно для такого «кружного пути паломника», который в результате путешествий и поисков вновь обретает смысл жизни, и родину, и своё место в ней.
Иосиф с Никодимом (29 апреля 2012г.)
Добрые дела известны, и они всегда под рукой. Накормить, напоить, приютить, утешить, помочь в лечении, одеть. Все это перечисляется Господом в Его словах о Страшном Суде. И, конечно, дела эти предполагают, что возле вас есть живой и в чем-то нуждающийся ближний. Но есть и другие виды добрых дел, связанные уже со смертью. Они не ниже первых, а иногда и выше.
Ритуал погребения у евреев разработан до мелочей, и там есть над чем замереть в раздумье. В погребении есть место молитве, умеренной скорби, уважению к телу покойного, памяти о Боге. У Екклесиаста сказано: «Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира; ибо таков конец всякого человека, и живой приложит это к своему сердцу» (Еккл. 7:2).
Особую цену имеют труды, взятые на себя кем-то, кто желает помочь родственникам умершего. Близкие усопшего, находясь в раздавленном скорбью состоянии, часто становятся совершенно беспомощными. И значит, кому-то нужно хлопотать, помогать, трудиться.
Нужно, чтобы звучали псалмы. Усопшего нужно облачить, то есть завернуть в саван (в одежду без карманов — уносить с собой нечего). Нужно накрыть поминальный стол с ритуальной едой — яйца, чечевица — напоминающей о том, что жизнь катится к концу. Нужно оплатить труд могильщиков и носильщиков тела. Одним словом нужна многообразная помощь — денежная, молитвенная, сострадательная.
Подобные услуги, подобная помощь не уступает в цене всякому доброму делу, совершенному для живого человека. При этом нужно иметь не только сердце милующее, но и разум духовный, и житейский опыт. Боже упаси, например, в это время что-то пытаться говорить родственникам в утешение. Такие попытки чаще всего бывают неуместны и лишь растравляют душевные раны, как растравливали их Иову пришедшие друзья.
В это время надо «плакать с плачущими» по слову апостола, воспитанного в еврействе (Рим. 12:15) Так было и при погребении Лазаря. Сказано, что Господь видел Марию плачущую «и пришедших с нею иудеев плачущих» (Ин.11:33)
Теперь от сказанного о погребении вообще, можно перейти к памяти о погребении Иисуса Христа и понять, сколь велики были те, кто хоронил Его. Их звали Иосиф и Никодим.
Находясь в тени евангельского повествования, они выступили из этой тени, когда все ученики Христовы разбежались. Они выступили из тени и набрались смелости войти к Пилату, чтобы просить Тело Иисусово. Затем они совершили беспримерное дело любви и милосердия к милосердному Спасителю — они погребли Его и оплакали.
Об Иосифе пишут все евангелисты. Пишут, что он был человек «добрый и правдивый», «знаменитый член совета», «ожидавший Царствия Божия». О Никодиме пишет только Иоанн. Иоанн называет Иосифа тайным учеником Иисуса «из страха от иудеев». А про Никодима напоминает, что это именно он приходил некогда к Иисусу ночью. Это ему Христос сказал, что нужно родиться свыше, что Дух дышит, где хочет, и что Сыну Человеческому подобает вознестись от земли (на крест), чтобы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную.
Сей Никодим принес большое количество ароматов, и они с Иосифом «взяли тело Иисуса и обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают иудеи» (Ин. 19:40) Те рыдания, которые они сдерживали у себя в груди, были способны по силе разрывать камни.
«Какими руками прикоснусь к Тебе, Слове? Какие песни пропою Твоему исходу?» По мере веры и сердечной чистоты мы можем приобщаться к этому деятельному состраданию в дни Господних Страстей.
Так перед нашим взором вырастает образ праведников, о которых известно, что они:
a) учились у Иисуса тайно;
b) отказались участвовать в несправедливом суде;
c) похоронили Его по обычаю, для чего проявили смелость, которой не было в это время и у апостолов.
Пора обнажить голову и поклониться этим людям, что Церковь и делает, поминая их вместе с мироносицами.