Не знал всего Парижа Бальзак, знавший в тысячу раз больше нашего и в замысле своей «Человеческой комедии» соперничавший с Данте. Не знал всего Парижа Гюго, понимавший в тысячу раз больше нашего, чей «Собор Парижской Богоматери» можно взять, прямо сегодня, и перечитать, вместо того, чтобы насвистывать арию Квазимодо, ставшую шлягером.
В сторону Париж. Париж ни при чём!
Живя в Киеве, мы едва ли знаем сотую часть Киева. Да и в собственной квартире всякий из нас не до конца знает, где что лежит. Но человеку дан ум, чтобы понимать, узнавать и запоминать. И ему дано сердце, чтобы жить и чувствовать. В случае запуска этих двигателей жизнь рискует стать интересней даже без подвигов лягушки-путешественницы. Ну а уж если при этом удастся и увидать кое-чего, тогда мы в результате можем получить такого рассказчика, о котором до сих пор только слышали в сказках.
Этот волшебник-рассказчик сможет часами, без перерыва, при молчащих со стыдом радио и телевизоре, качать нас на волнах своих повествований. И не важно, что будет за окном: мелкий ли дождик или мохнатый снег. Мы будем следить за его рассказом, подперев щёку рукой, и душа наша в это время будет совершать далёкие и удивительные путешествия.
Почему критикуют Церковь? (7 июня 2012г.)
Церковь не критикуют тогда, когда она ни на что не влияет. Существует себе на обочине жизни, подобно книгохранилищу или этнографическому музею, и не тревожит совесть обывателя.
Ее архитектура может «как бы» случайно маячить в кадре таких культовых фильмов, как «Ирония судьбы», но без крестов, а так — в виде трогательного обломка навсегда ушедших времен. И человек будет издалека уважать эту почти исчезнувшую Церковь, ни за что ее не ругая, как не ругает он и труппу оперного театра, в котором не был и быть не собирается.
Такое уважение к Церкви на расстоянии, граничащее с уважительным молчанием о мертвых, само приказало долго жить. И слава Богу! Теперь Церковь ругают страстно, горячо, как воистину живую, а не как лавку древностей.
Стоит понять, что это — доказательство подлинной ее живости, доказательство, правда, от противного, но очевидное и не терпящее сомнений. Теперь давайте попробуем поговорить об отношении к критике, а также о ее качестве и разновидностях.
Во-первых, нам самим, христианам, не следует автоматически записывать в смертные враги всякого человека, чем-то в церковной жизни недовольного. Эта простейшая мысль трудна для усвоения. Хрестоматийно безбрежная душа русского человека слишком привычна к метаниям из стороны в сторону и середины держаться не обучена.
На самом деле эта воспетая душевная широта очень часто на поверку оказывается недисциплинированностью, отсутствием внутреннего воспитания. Для такой души «раз что против сказал — враг, не иначе». Это неправда.
Критика в режиме сострадания, критика, рожденная любовью и тревогой, обязана быть. Если ее нет, тогда пустоту, столь нетерпимую природой, заполняет один лишь восторг самохвальства, не лечащий, но прячущий раны за повязками, дескать «пусть гниют, лишь бы не видно».
Христиане, считающие, что в нашей церковной повседневности критика, анализ, оценка и самооценка неуместны, оказывают Церкви медвежью услугу. И, быть может, именно слабая внутренняя «работа над ошибками» или ее отсутствие (ну нет у нас просто-напросто такого исторического навыка) как раз и стимулирует «внешних» делать за нас нашу работу.
И кто еще скажет правду, если не любящий друг и раздраженный враг? При молчащем друге врагу все карты в руки.
Теперь сами критики. Самую худшую их часть составляют те, кто пропитан ненавистью к благодати. Этим никогда не угодишь, хоть бы все высшее духовенство пересело на «Ладу Калину», и из церковной кассы кормились бы все до единого беспризорные дети и беспомощные старики.
Не вполне отдавая себе отчет в своих симпатиях и антипатиях, эти люди чуют в Церкви нечто большее, чем «институт удовлетворения религиозных потребностей». То, что для одних — «запах живительный на жизнь», для них — «запах смертоносный на смерть» (2 Кор. 2:16), и нужно опять-таки благодарить Бога за то, что благодать Его не отнята от нас.
Умиротворяя одних, на других благодать действует как раздражитель, и тогда уже раздраженные цепляются за все, что можно: за объем живота, за длину бороды, за многодетность или бездетность, за участие в жизни общества или, наоборот, устранение от участия.
Когда Монтекки и Капулетти враждуют, то слуги тех и других причиняют друг другу зло и обиды не от себя, а за общее дело. Так сказать, «ничего личного». Поэтому когда один слуга спрашивает в начале пьесы другого: «Не на наш ли счет вы грызете ноготь, сударь?», нужно понимать, что ноготь грызется «на счет» всего вражьего дома, а не на счет отдельно взятого поваренка.
Критика личности в этом случае — лишь повод для демонстрации принципиального протеста. Это нужно понимать, чтобы не тащить из болота бегемота и не переубеждать периферийной аргументацией человека, который в принципе вас и вашу веру не приемлет.
Но могут быть и иные критики. Те, для которых Имя Божие свято, которые причащаются, не подвергают сомнению необходимость иерархии и понимают, насколько сложно Церкви жить в этом мире, но свидетельствовать людям о наличии иной, высшей реальности. Эти люди имеют право высказываться о том, что на их взгляд требует пристального внимания и оперативного вмешательства.
Этим людям удобнее быть мирянами.
Священник подобен офицеру, и выполнение приказов для него естественнее, чем проведение дебатов. Священник находится внутри обоймы, и все, кто выше и ниже его, так плотно к нему прижаты, что возможностей для маневра или нет вовсе, или их очень мало. Поэтому и в ветхозаветные времена священство относительно редко удостаивалось пророческого дара.
Священство было душой народа и, одновременно, его скелетом. Именно к костям священных обрядов, служб, постов и праздников крепилась плоть народного организма.
Но когда жизнь принимала неправильное направление и угрожала наказанием, восставали люди, не принадлежавшие к колену Левия, и огненными словами водворяли испаряющуюся из сознания народа истину на подобающее место. Такова матрица внутренней жизни всех народов, украшенных верой в Творца неба и земли.
Царственное священство предполагает и требует наличие мирян, которые способны не только защищать веру перед лицом внешних, но и внутри Церкви ей самой говорить нечто на пользу. В древние времена такими мирянами были благоверные князья. Они воевали, судили, решали споры, творили милостыню, покровительствовали Церкви.
В наши изменившиеся времена такими мирянами должны быть люди масштаба Хомякова и Достоевского, то есть мыслители, ученые и писатели. Их слова сегодня весят больше, чем меч-кладенец в иные эпохи. Они свободны от жесткой субординации клира, не будучи свободными от Закона Христова. Их сердце живо, но и глаза открыты. Поэтому их слово может исцелять и выводить из тупиков.
Конечно, второй Достоевский также невозможен, как и второй Исайя. Но речь о самой сути явления, а не о нюансах.
Итак, критика церковной действительности не только нужна и не грешна, но и необходима, как необходима уборка в доме перед праздниками. Она не всегда должна быть публичной, и те, кому говорят «оглашенные, изыдите», не должны быть слушателями разговоров о наших семейных проблемах.
Да и в том случае, когда далекий от молитвы человек привычно повторяет в наш адрес дежурные упреки, не всегда нужно идти напролом. Энергия сопротивления лишь увеличивает энергию бессмысленного столкновения. Иногда нужно вести себя не как вышибала, а как борец айкидо, то есть сознательной податливостью обезоружить противника.
Он тебе упрек в ожидании гневного ответа, а ты ему: «Да, я знаю и согласен. У нас есть проблемы. Но решаем их и с Божией помощью решим». Он тебе еще упрек, а ты ему: «Спасибо, любезнейший, за вашу тревогу о нас. Помолитесь пожалуйста, чтобы нам исправиться». До третьего упрека разговор может и не дойти.
Только вести вот так диалог нужно уметь, как, впрочем, и многое другое. Ну а чтобы уметь, нужно учиться. Вот так, глядишь, не просто ругая тьму, но зажигая свечи, часть мрака и разгоним. С Божией помощью.
Любовь — расстройство (10 июня 2012г.)
Есть такая организация, которая должна охранять здоровье во всемирном масштабе. ВОЗ называется. Мы бы про нее и не знали, и не думали, если бы она нас в последние годы не пугала атипичной пневмонией, птичьим гриппом и прочими глобальными угрозами. Но думаем мы о ней или нет, а организация это серьезная. Как внутри живого вулкана что-то бурлит и скрыто от глаз происходит, а потом раз — и даст о себе знать, так и серьезные организации существуют вроде бы незаметно, пока раз — и не заявят о себе громко и сногсшибательно. Великая ВОЗ недавно вынесла суждение о любви и квалифицировала ее, как психическое расстройство. Надо полагать, эпохальное слово было сказано так, как говорятся вообще все чиновничьи откровения: сухо, с покашливаниями докладчика, со ссылкой на «английских ученых» и проч. Но так или иначе, шепотом или в рупор, слово сказано, и это означает, что «жребий брошен». Вслед за этим диагнозом неумолимо следует пересмотр всей мировой истории. Орфей и Эвридика, Дафнис и Хлоя, Данте и Беатриче отныне будут классифицироваться как люди просто больные и вовремя не обследованные. «Любовь, что движет солнце и светила» лишится достоинства перводвигателя Вселенной. Письмо Татьяны к Онегину переквалифицируется из песни девственной души в банальный бред, и так далее. Картина мира изменится до неузнаваемости, буквально станет с ног на голову. И все это можно будет квалифицировать, как попытку наукообразного обоснования той новой реальности, которая ждет человечество. А ждет человечество поистине новая эра. Эта эра, как некогда христианство, будет стремиться коренным образом преобразовать всю жизнь человечества. Только если христианство открывало людям вечную перспективу, усыновляло их Небесному Отцу и делало адамовому роду прививку бессмертия, то новая эра только по масштабу будет достойна сравнения с христианством. По смыслу же она будет развращать, осквернять и разрушать внутренний человеческий мир, превращая людей в скотов или бесов, или в то и другое разом.