— Как журналист я знаю, что подобные публикации — следствие информационной закрытости. Наши священнослужители обычно говорят, что нельзя выносить сор из избы и нужно больше обращать внимания на позитив. Какой точки зрения вы придерживаетесь?
— Мы каждый день моемся и выносим мусор из дома. Иначе мы завшивеем. Мы должны говорить о своих проблемах, не превращая это в публичную порку или шоу. Мы живем в информационном обществе, которое декларирует открытость. Если чихнешь в Амстердаме, то в Сингапуре будет слышно. Церковь — это не только Живое Тело Воскресшего Христа. Для многих это — очень значимый социальный институт, за которым пристально следят. Следят и те, кто любят Христа, и те, кто не любит Его.
Если церковь вызывает острые чувства, то в этом нет ничего необычного.«Мы Христово благоухание Богу в спасаемых и в погибающих: для одних запах смертоносный на смерть, а для других запах живительный на жизнь» (2 Кор.2.15-16). Некоторые наши недостатки видны невооруженным глазам. Златоуст когда-то говорил: прочтите Евангелие и всмотритесь в жизнь христиан. Теперь заметьте разницу и поймите, что иногда мы выглядим, как враги Евангелия. Слова эти всегда актуальны, но Златоуст и ныне не сдобровал бы, если бы их произнес. И это печально.
— Тогда почему у нас заговор молчания по поводу любой проблемы?
— У нас нет культуры обсуждения наших проблем внутри самой церкви. Мы стыдимся, молчим, и фактически ждем, пока проблемы эти разбухнут и станут видны всем. Подобное отсутствие диалогической культуры рождает вопросы. В этом наша слабость. У нас очень мало общения — и у духовенства с мирянами, и у мирян между собой, а уж мирян с архиереями — вообще отношения неестественно усложнены и нередко сведены лишь к взятию благословений.
— Может, проблема еще и в том, что если кто-то из священников открыто выскажет несогласие с тем или иным архиереем, ему просто дадут по голове, образно говоря?
— Это очень возможный вариант. Но это будет говорить, как минимум о том, что нас ничему не учит история. Ведь именно закрытость церковного общества, отсутствие культуры обсуждения проблем и здоровой самокритичности сделали его бессильным перед вызовами времени. Ну и во-вторых, если человек говорит мне, что у меня кариес, и его нужно лечить, это не значит, что этот человек — мой враг.
Пусть девочки обижаются, когда услышат, что они не так красивы, как им кажется. Мы же взрослые люди, и с бородами, и в рясах… Свойство закрытых обществ — воспринимать критику подобным образом — резко негативно. Мол, не в свои дела лезете. Но если мы не будем восприимчивы к критике, то превратимся в Министерство здравоохранения, в котором «все в порядке, только больные и врачи мешают». У нас тоже будет «все в порядке, только люди будут мешать».
— Приведу конкретный пример. В свое время многие блогеры из Запорожья жаловались на то, что новый архиерей — молодой епископ Иосиф собирает большие поборы с духовенства. Через какое-то время владыку перевели на Конотопскую кафедру, однако и там, судя по сообщениям блогеров, он не оставил своей практики взимания дани с духовенства. Теперь Синод его уволил и от этой кафедры. Почему нельзя было сразу признать наличие проблемы и уволить этого владыку?
— Я не готов комментировать именно этот случай, но если вообще поднимать подобную проблему, то важно сказать следующее. Чрезмерная и закрытая власть епископата — одна из больных сторон нашей церковной жизни. Архиерейское служение — это опасная и завидная высота, как говорил Григорий Богослов. К сожалению, к этой высоте иногда стремятся не только для того, чтобы «положить душу за овцы своя», но и просто как к власти, как к способу самореализации. Ведь так поступают в миру. Де Голль сказал: «Политик изображает из себя слугу, чтобы быть владыкой». И эта мирская логика может проникать в Церковь. Может, к сожалению. Противоядие трудно выработать. И такие явления всегда были в истории церкви.
Здесь вопрос нужно ставить в другой плоскости: о контроле церкви над епископатом, о публичности деятельности владык, о частоте и качестве созываемых соборов и многом другом. Не будет этого, будет нечто вроде книг «Мелочи архиерейской жизни» Лескова, которая, кстати, не самая злая и уж точно, не самая плохая книга. Впереди могут быть более жестокие и отвязные вещи, способные ранить сознание миллионов верующих людей. Эти вещи нужно предупреждать, иначе от них на отмашешься.
— Еще одна странная сторона нашей церковной жизни: пышные юбилеи в честь икон, святых, дни рождения архиереев, все то, что протодиакон Андрей Кураев метко назвал «юбилейной болезнью». Есть ли от нее лекарство?
— Это вопрос для руководителей семинарий и академий. Чему учат будущее духовенство? Какие проблемы есть в современной пастырской практике, и как от них избавиться. Современный священник должен быть больше лидером, чем жрецом. Он должен возглавлять жизнь прихода. А дежурные похвалы и застольные речи нужно конвертировать в такую речевую активность, только учительскую и проповедническую.
— Недавний скандал в Черниговском духовном училище как раз вызвал волну обсуждения о том кто и чему учится в наших духовных учебных заведениях. Что вас больше всего удивило в этой истории? Из текста опровержения Черниговской епархии получается, что в этом заведении учатся люди, которые вполне могут напиться в стельку. Как бы вы поступили, если бы были руководителем такого учебного заведения?
— Ужасно то, что я верю написанному и не удивляюсь тому, что это могло быть. Культура наша такова, что «Мурка» и «Таганка» известны больше, чем «Лунная соната». И полукриминальные отношения в однополом закрытом коллективе могут соответствовать отношениям в армейской и тюремной среде, даже если речь идет о будущих пастырях.
Вы послушайте, как люди разговаривают и какими категориями мыслят. Да ведь на этом фоне Дон Карлеоне выглядит, как ректор университета! И это — общий фон жизни нашего почти полностью крещеного (!) народа! Ситуация местами и временами просто катастрофична. Делать вид, что все в порядке — это сокрытие преступления.
Что делать? Уплотнить фильтр приема в семинарии. Выгонять вон всех тех, кто еще за партой ведет себя как волк, а значит, в ограде среди овец будет пожирать, а не спасать. Действовать принципиально, а не корпоративно. Не удивлюсь, если среди фигурантов скандала найдутся дети «маститых» священников.
Или мы справимся с этой гадостью, или эта гадость уведет всех наших людей под иные купола к другим проповедникам. Третьего не дано.
Анархизм и рабство (25 октября 2012г.)
Что такое свобода по-русски? Почему подвижники хорошо понимают разбойников, а оправдывающие собственную роскошь иерархи — бизнесменов и политиков? Размышляет протоиерей Андрей Ткачев.
Свобода и рабство могут быть не узнаны. Монах свободен, но его свобода многим кажется рабством. Промокашка всех может запугать блатным хлюпаньем по фене, но именно он и раб, раб и шестерка пахана, хотя выдает себя за козырного персонажа. Все путается и двоится, а нас окружают бандиты и святые. Это правда.
На простых людей мы мало обращаем внимания, и они составляют некий блеклый фон нашей жизни. Все те, кто умеет думать и способен на поступок, у нас автоматически попадают в разряд «святых» и (или) «бандитов». Часто эти категории смешиваются до полной неразличимости.
Все яркое в русской истории — это удивительные вспышки святости юродивых и преподобных; дикий бунт миллионов, когда преступниками становятся все; и бандитское безвременье, когда жулик становится вездесущим, наполняя экраны, сцены, анекдоты, быт. Из грязи — в князи, из Архангелов — в диаволы: это наша среда. Юродствуют писатели, злодействуют философы, неожиданное встречается на каждом историческом шагу.
Фото архиепископа Вологодского и Великоустюжского Максимилиана, expo.pravoslavie.ru
Эти странности знакомы и понятны нам, не теряя своей внутренней жути. Вернее, что значит «понятны»? Они знакомы, но не понятны, иначе не было бы необходимости писать какие-то статьи на эту тему. Мы странно живем, и это надо признать. Чтобы изменить жизнь, нужно, именно, ее понять, и даже если ничего уже не изменить, понять все равно нужно. В непонятом мире человек обычно заканчивает самоубийством. А в понятом мире он ведет себя спокойно и адекватно. Он ведет себя смиренно. И это особенно важно для православной среды, где так привычно говорят о смирении и до жути редко его (смирение) имеют. Не имеют, потому что ничего толком не стараются понять.
Главный вопрос нашей души и главная ее проблема — это вопрос о свободе и справедливости. Это разные вопросы. Один экзистенциальный, а второй социальный, но они связаны. Свободны мы и так, по факту (об этом позже), а справедливости нам вечно не хватает, и за это мы готовы иногда весь мир поджечь.
Свобода и рабство — вещи связанные. Нельзя говорить об одном, упуская из виду другое. И вот главный постулат нашей протекшей истории формулируется так, что «мы очень уж свободны». То есть «широк человек, я бы сузил». Был бы народ тих, как овца, и закону послушен, то ему и одного конвоира бы хватило. А так как он силен и непредсказуем, то для него в истории строят целую сеть концлагерей — для пущей острастки и успехов социального эксперимента.
Пушкин писал, что русский мужик смотрит на своего барина как на равного. Шапку ломает и в ноги кланяется, но смотрит с прищуром. То ли помнит, что смерть всех уравняет. То ли знает, что вилы в бок хоть сегодня барину сунуть может. Кто знает? Но слова того, кто — «наше все», справедливы. На пространствах истории мы бываем чудовищно свободны и от закона писанного, и от совести, и даже от Бога. Что нам при этом свобода от правил дорожного движения?
Есть много разных рабств и много разных свобод. Мы в основном сталкиваемся с полемикой вокруг свободы социальной, которая не есть еще вся свобода, а иногда и вообще есть не что и