Труд может быть служением. Труд и есть служение. Если наша религиозность кланяется отшельникам и постникам, но не видит ничего святого в людях простого и тяжелого труда, то гнила наша религиозность. Тогда и монахи наши будут бежать от лопаты и мастерка к золоченым ризам не из любви к самим ризам, а из страха перед трудом. Но вначале так не было. У Серафима Саровского топорик за поясом, и держал он его в руках умело.
Любителю труда легко полюбить и молитву, потому что молитва — великий труд. А вот презритель труда не любит молиться. Он любит зваться «Учителю, учителю».
Поэтому в канун Рождества и в сам Праздник, Иосифе, выйди из тени и покажись нам.
Выйди так, как ты есть — в простой одежде с челом, изборожденном непростыми мыслями. Выйди с куском дерева в одной руке и инструментом в другой. Кликни на помощь Того, Кого ты называл Сыном. Пусть мы услышим, как Он отзовется: «Иду, отец». Он ведь чтил тебя, исполняя Свой же закон, где сказано: «Чти отца и матерь». Он помогал тебе и исполнял твои просьбы. Так попроси у Него для нас разума, чтобы мы поняли, как вкусен заработанный хлеб и как сладок сон простого труженика.
Массовая страсть к «чистеньким профессиям» с большими заработками и высоким социальным статусом у нас не оттого, что мы ценим умный труд, бессонные ночи и жажду знаний. Нет, совсем нет. Нам и невдомек, что труд Канта тяжелее труда каменотеса. Презренье к трудовому поту у нас соседствует с презреньем к высокому знанию. И это от лени и гордости, от завышенной самооценки и тайной мечты стать «пупом земли».
А между тем Ангелы поют «Слава в вышних Богу!» над дежурящими ночью пастухами. Над теми, кто ночью трудится, а не над теми, кто ночью ищет запретного веселья и сомнительных удовольствий, хотя эти последние тоже не спят. И на апостольство Господь зовет главным образом рыбаков, а не, скажем, юристов. Юристы в силу специфики мышления, вообще вряд ли способны на апостольство. И родился Господь в доме плотника, а не в доме, предположим, владельца сети магазинов. Все это должно хоть что-то нам говорить.
Так пусть пред мысленный наш взор выйдет еще до наступления Праздника молчаливый Иосиф, и пусть не уходит он с наших глаз, когда Праздник закончится. Мы будем смотреть на его руки, на его одежду, на его чело и в его глаза.
Нам очень нужно это сегодня. Может быть, вглядись мы в образ Иосифа раньше, «знамя борьбы за рабочее дело» не было бы таким кроваво-красным.
О благодати, о грехе и о Празднике (9 января 2013г.)
Что и как мы празднуем 7 января? Кто виноват в том, что Христос рождается для Крестной муки?
Выдалась минутка, и спешу написать вам, любезные друзья, о празднике. О Рождестве! Оно у нас и снежно, и морозно, и многолюдно. Но главное, оно — благодатно. Как старый сундук, наполненный сокровищами, это архаичное слово таит немало загадок. Несколько слов о благодати, если позволите. Всего несколько слов.
Что делает благодать? — Обличает грех.
Она врачует, умудряет, утешает. Но вначале — обличает затаившийся грех.
А что делает грех, обличенный и проявленный? — Он буянит и дебоширит, как разбуженный бандит во хмелю.
Если Ангелы радуются, то бесы воют. Если бесы хохочут, Ангелы плачут. И никогда не бывает так, чтобы и те, и другие радовались или плакали одновременно.
Не значит ли это, что у праздников, кроме хлопушек, гирлянд и дежурных поздравлений, есть еще одна — болезненная сторона? Как вам кажется, друзья?
Лично я думаю (не люблю слово «кажется»), что если праздник благодатен и проникает внутрь сердца, туда, где грех живет, то грех просыпается и берет в руку палку, как Каин — на Авеля.
А если праздник не благодатен (так только — мишура и сопливое сюсюканье), то грех продолжает спать и улыбаться во сне улыбкой сытого людоеда.
Невозможно побывать всюду. Но через окошко телевизионного экрана мы можем поглядеть на праздничные площади мировых столиц. А еще можно почитать и послушать о чем говорят, что поют, какие поздравления произносят. Потом рождаются выводы. Вот какими выводами хочу с вами поделиться.
На Западе — успешные попытки выгнать Христа из Christmas-а. У нас — небезуспешные попытки Христа на Christmas не пустить. Повсюду же — желание оставить только елку с конфетами и корпоративы. И не есть ли это — желание помириться с грехом и окончить изнурительное противостояние?
Ну, да. Именно это и ничто иное. «Грех нам друг, а Христа мы не знаем, и убедительная просьба не навязывать нам свое мрачное мировоззрение», — такой текст можно прочесть на лбу и на правой руке у многих. Только текст. Никаких цифр. Кстати, любой текст можно перевести в цифры, но не всякие цифры превращаются в текст. Впрочем, об этом не сейчас.
Настоящие праздники нужны для опечаленного человека, а капля печали нужна для празднующего. Печаль без праздников — путь к самоубийству, а праздники без нотки печали — сущее беснование. Ведь зачем мы солим пищу? Зачем добавляем перец, корицу и прочие специи в блюда? Если бы на столе было только сладкое, разве это не было бы пыткой и неестественностью?
И разве не печально, что Христос родился для Крестной муки? Ух, показали бы мне вы того, кто виноват в неизбежности Крестной Жертвы и крика «Или, Или, лама савахвани!» Я б ему…
Подхожу к зеркалу и вижу знакомые черты одного из виновников коллективного преступления. Ну, и сколько теперь нужно выпить шампанского, чтобы затушить тревогу? Мадам Клико, отворяй подвалы.
Мои мрачные теории о войне греха с благодатью, друзья, подтверждаются историей.
Звезда повлекла в путь волхвов. Волхвы растревожили Ирода. Не обрадовали, а растревожили. Вместо того, чтобы каяться, благодарить, поклоняться, Ирод решает Христа убить. Что же это такое? Это — действие благодати на осатаневшую душу.
Лучи благодати осатаневшую душу только жгут, только мучат. Никакого спокойствия, умиления или радости.
За окном — снег и мороз, а в доме у нас — елка в гирляндах. Но думаю я не о них. Я думаю о бесснежных зимах в Палестине; об Ироде, обдумывающем убийство Младенца в комнате дворца; о длинных тенях, которые бросает на стены комнаты горящая перед царем жаровня.
Ирод это — полюс безблагодатности. На противоположной стороне — Мария, Ангелы, Иосиф. Все остальное человечество — посередине.
Блаженный Августин говорит, что весь мир помещается между двумя крайними состояниями: любовь к себе до ненависти к Богу, и — любовь к Богу до ненависти к себе. Эти слова глубоки, и думать о них можно долго.
Я мучаюсь, друзья, от участившихся требований практической пользы. «Чего ты хочешь добиться? Зачем ты это говоришь и в чем смысл твоих слов?», — приходится слышать все чаще. Как будто так уж легко объяснять смысл, к примеру, музыки и доказывать ее необходимость.
Но смысл, думаю, в том, что мы не празднуем какое-то «просто Рождество», а празднуем Рождество по плоти Сына Божия, Христа Иисуса.
Смысл еще и в том, что если вы Христа любите, но наполняетесь радостью не полностью, если с недоумением обнаруживаете в себе особую печаль посреди самого торжества или после него — не удивляйтесь. Грех, который в нас, мешает полноте радости, и огонь на душевных алтарях коптит.
Сам праздник способен разбудить в душе нашей нечто, до тех пор спавшее и утаившееся. Благодатный праздник, друзья, всегда — опыт углубленного самопознания. Самопознание же — такое занятие, которое вовсе не всегда связано с приятными новинками. Оно скорее пугает или печалит, оно заставляет искать утешения от Духа. И поэтому вникать нужно не только в себя, но и в учение, причем — постоянно (см. 1 Тим. 4:16).
Ведет Иосиф под уздцы ослика. Сидит на ослике Молодая Мать с Младенцем Иисусом, и все они движутся в Египет, оставляя за спиной Святую Землю. Египет всегда был для евреев символом греха. Но вот в земле Израиля Христа ищут убить, а в Египте Ему будет спокойно. Странно.
Так грех и святость могут неожиданно поменяться местами в праздник.
На этом заканчиваю, любезные друзья, это краткое письмо. Таковы наши праздники. А каковы ваши?
О Пушкине и его грехах (10 января 2013г.)
Ерофеев говорил, что на Руси все знают, как употреблять политуру и как очищать денатурат. А вот Пушкина не знают и не читают. Ерофеев ерничал. Но иногда правду можно, только ерничая, сказать.
Пушкин точен и изящен. Он не из гранатомета стреляет, а делает мушкетерские выпады, и поражает точку, а не площадь. Мне нравится его цитировать. И так мне удивительна ненависть к нему, что слов нет! Обида душит. Обида и недоумение. Потом являются слова.
«Где живет автор? Чего он, наконец, хочет?», — спрашивает не без возмущения какой-то добрый, без сомнения человек, реагируя в комментариях на мою статью о городе, где цитировался Пушкин.
Отвечаю. Автор в городе живет, в той самой тюрьме с гирляндами, где на ужин — макароны. Чего он хочет? Если бы он знал, чего. Любви хочет, в Рай хочет. Еще он хочет, чтоб дети ему глаза закрыли, а не наоборот, не дай Бог! Автор хочет, чтобы людям было о чем думать наедине, и разговаривать, когда они собираются вместе. Хотя автор и вырос в городе, по степени наивности он — дитя природы. Как чукча.
Как же смешон человек! Как он глуп и прекрасен!
Я живо представляю себе того милого, доброго чукчу из анекдота, который «с высокой думой на челе» стоял у кромки Ледовитого океана. На вопрос, о чем он так задумался, он отвечал, что его очень волнует Гондурас. Ну, волнует его детское воображение политическая обстановка в этой мятежной и далекой стране, где нет ни снега, ни оленей, о которой он недавно лишь узнал из газетной заметки. Вам смешно? Мне — да. Но смешно здесь сочетание тревоги со словом Гондурас, а сама тревога чукчи умилительна.
Он смешон, этот житель холодных просторов, но в нем есть сердце, есть сострадание и отзывчивость на мировую скорбь. А вот я стою такой же грустный и смотрю не на холодный океан, а на воду, текущую из крана. Спросите, что меня т