Так в 1898 году некто Морган Робертсон написал книгу «Тщетность, или гибель Титана». В ней шла речь об огромном корабле, который потонул из-за столкновения с айсбергом. Книга увидела свет через 14 лет после написания, как раз накануне гибели реального «Титаника» — в 1912 году.
То есть средствами искусства можно вполне реально выразить то, что уже готово произойти, но еще не произошло. Цветаева, помнится, ужасалась на слова Ахматовой: «Забери и ребенка, и друга, и таинственный песенный дар.», поскольку знала, что поэзия пророчествует, а не надувает мыльные пузыри. Стихи написаны, вслед за ними убили у Ахматовой «друга», потом надолго сел (отнялся) сын. Думаю, таков же по духу и названный мною фильм, и рожден он не утечкой информации, а предчувствием готовящегося события.
Фильм художественный, но снят подобно документальному. Очень натуральны толпы верующих на площади в ожидании белого дыма; с любовью, хоть и не без юмора, показаны члены конклава. Режиссер, Нани Моретти, играет в нем психоаналитика (атеиста), которого под покровом секретности вызвали в Ватикан, чтобы помочь Папе справиться с волнением и страхом. Кто захочет, может увидеть в фильме комедию. Кто захочет — трагедию. Возможно также увидеть трагифарс. Есть и еще варианты, поскольку фильм внутренне богат и способен рождать мысли у сочувствующего зрителя.
Но одна из главных мыслей ленты это желание показать разрыв между ведомыми и ведущими. Именно ширина пропасти и ужаснула киношного Папу, принудив его бежать.
Он отрывается от охраны, как шпион от преследования, и в партикулярном платье впервые бродит по улицам Рима. Этот старый уже человек ездит в автобусах, заходит в кафе, чтобы позвонить, вслушивается в разговоры случайно оказавшихся рядом людей, и все больше и больше понимает — он не знает эту жизнь. О чем говорить с этими людьми? Что им приказывать? От чего остерегать? Могут ли они еще слушать, а если могут, то могут ли понимать то, что слышат? Папа видит, что не понимает современного человека, а значит, не может указывать ему путь на Небо.
Он ведь скорее символ, чем живой человек. Он символ неразрывности веков, и апостольской власти, и единства Западной Церкви. Символ тысячи вещей. Что же до пульсации крови в его венах, до скачков давления, до ночных страхов этого старого уже человека, то кому какое дело в нашем мире есть до снов, которые снятся символу?
Вот он, живой и настоящий, но переодетый, как Гарун-Аль-Рашид, ходит среди толпы и слушает разговоры о себе. Не это ли мечта всех правителей — неузнанным побродить среди свои подданных, все узнать, все услышать? Но Халиф мог казнить болтунов, и неузнанный Христос любил всех. А Папа не будет никого казнить, но и не может всех любить. Он просто устал и испугался.
Что же слышно в народе? Папа так и не вышел на балкон и не благословил людей. И вот уже звучат голоса, что его отравили, что ищут двойника, что приближается всемирная катастрофа (народ так падок на «тайну» и «заговор»). И вот уже кардиналы в конклаве, чтоб не сойти с ума от тревоги и запертого положения (покидать Ватикан нельзя), начинают играть в волейбол во внутреннем дворике. А Папа живет в гостинице и посещает репетиции театра, на которых обнаруживает прекрасное знание Чехова. О! Прошу вас. Поймем этот реверанс в сторону русской культуры. Ведь без нее нельзя. Это не заказная, а очень органическая вставка. Наши местные варвары даже не умеют помыслить, что то литературное богатство, которое рождено на нашем языке, и которое нами так часто неосмотрительно пренебрегается, составляет громадную часть золотого фонда человечества. Так в театре, на «Чайке» Папу и ловят, буквально притаскивая в покои, облачая, готовя к первой речи.
Великая власть, великое уважение, страшная ответственность, глубокое одиночество, абсолютная непонятость, необходимость всегдашней улыбки под неослабевающим бременем.
И все выскальзывает из рук, и никто уже не хочет ни склоняться, ни покоряться. И грех стал обыденностью, и извращение названо нормой, и только великие здания говорят о былом величии веры.
И тоска живет в обнимку с сытостью, и незнание, зачем живешь, толкает человека на все тяжкие. И так вдруг понятно, что мир стал маленьким, и коли хочешь ткнуть в кого-то пальцем, то родному брату в глаз попадешь. А если зло посмеешься над кем, то присмотришься, а это — твое личное о т ражение.
Хорошее кино, внутри которого, как в настоящей жизни, можно и посмеяться, и поплакать. Посмотрите, правда. Когда пост закончится.
Псалом 115: верую — говорю, не верую — молчу (10 апреля 2013г.)
Апостолы, будучи евреями, были знакомы с псалмами с детства. Поэтому псаломские цитаты явно и скрыто пронизывают их речи и писания.
Вот Павел говорит о Воскресшем Иисусе: «Имея тот же дух веры, как написано: я веровал и потому говорил, и мы веруем, потому и говорим, зная, что Воскресивший Господа Иисуса воскресит через Иисуса и нас и поставит перед Собою с вами» (2 Кор. 4:13-14).
Выделенные слова нас сегодня интересуют главным образом, — с них начинается 115-й псалом, третий в числе тех, что включены в подготовку к Причастию: Я веровал и потому говорил.
О, если бы и мы говорили только, исходя из начал веры. Верую — говорю, не верую — молчу. Святая тишина воцарилась бы на огромных пространствах Божьего мира.
Псалмы со 112-го до 117-го пелись на Пасхальной вечере. Они называются «галель», поскольку получили свое имя от надписания этих псалмов: «Аллилуйя», по-еврейски «халлелу — Йаг». Это делает их в наших глазах особенно драгоценными, поскольку они представляют собой последние молитвы, пропетые Иисусом Христом перед Страданием. Первые два псалма пелись до еды.
Псалом 115-й, вероятно, после. Там, где Марк говорит: «И, воспев, пошли на гору Елеонскую» (Мк. 14:26), речь идет именно об этих псалмах.
«Я сказал в опрометчивости моей: всякий человек ложь». Опрометчивость заключается в том, что в Иисусе нет ни лжи, ни тьмы. О себе всякий может сказать: «Всяк человек — ложь, и я — тож».
Но Христос — исключение из правила. Он — Истина и Начальник жизни (Деян. 3:15) С тех пор, как Он пришел в мир, уже не всякий человек — ложь, но есть возможность перейти от смерти в жизнь и жить по правде.
«Чашу спасения прииму и имя Господне призову». Как и в псалме 22-м, где говорится «чаша моя преисполнена», мы получаем указание на некое Святое питье, а именно — на Чашу Нового Завета. Вспомним, что псалом пелся непосредственно после Тайной Вечери, на которой Господь, «взяв чашу, благодарив, подал им: и пили из нее все. И сказал им: сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая» (Мк. 14: 23-24)
Прочтите этот псалом, держа в уме не себя, но Иисуса, Который идет на искупительную смерть. Тогда все слова пронизываются новым смыслом:
«Дорога в очах Господних смерть святых Его!
О, Господи! я раб Твой, я раб Твой и сын рабы Твоей; Ты разрешил узы мои.
Тебе принесу жертву хвалы, и имя Господне призову.
Обеты мои воздам Господу пред всем народом Его,
во дворах дома Господня, посреди тебя, Иерусалим! Аллилуйя»
Наша Евхаристия есть расширение узкого круга апостольской общины до Вселенских масштабов и включение в число трапезующих, поющих и причащающихся великого множества людей «из всякого колена и языка, и народа, и племени» (Откр.5:9)
Дай Бог только, чтобы пропорционально числу спасаемых, с той же прогрессией не возрастало число Иуд.
Об этом будем просить, стоя перед Чашей: «Ни бо врагам Твоим Тайну повем, ни лобзания Тебе дам, яко Иуда.»
Псалом 115
1. Я веровал, и потому говорил: я сильно сокрушен.
2. Я сказал в опрометчивости моей: всякий человек ложь.
3. Что воздам Господу за все благодеяния Его ко мне?
4. Чашу спасения прииму и имя Господне призову.
5. Обеты мои воздам Господу пред всем народом Его.
6. Дорога в очах Господних смерть святых Его!
7. О, Господи! я раб Твой, я раб Твой и сын рабы Твоей; Ты разрешил узы мои. 8Тебе принесу жертву хвалы, и имя Господне призову.
9. Обеты мои воздам Господу пред всем народом Его,
10. во дворах дома Господня, посреди тебя, Иерусалим! Аллилуия.
Титаник: гибель умного и гордого мира (11 апреля 2013г.)
Недавно смотрел с детьми «Титаник» Кэмерона. Не специально, просто его «крутили» по ТВ. Настоящий просмотр хорошей пьесы или кино — это когда все до нюансов известно, и уже не следишь за сюжетом, потому что знаешь его. Тогда смотришь и думаешь, смотришь и анализируешь, и многое тогда начинает открываться. Это то, о чем говорят: «Настоящий театр начинается тогда, когда пьеса знакома, как свои пять пальцев».
Кэмерон без сомнения — молодец. Он так проникся темой, что некоторые кадры смотрятся как документальные. Вот, в первое время после столкновения пассажиры и матросы действительно играли на палубе в футбол куском льда от айсберга. И фраза: «Мы одеты во все лучшее и умрем, как джентльмены», — действительно была произнесена Бенджамином Гуггенхаймом, одним из погибших на корабле бизнесменов.
Таких подробностей в фильме множество, вплоть до номера псалма, который поют в корабельном храме в утро трагедии; вплоть до пожилой пары, оставшейся в каюте тонущего корабля (это экс-конгрессмен США Исидор Штраус с женой Идой). Такое бережное восстановление подробностей катастрофы не может не удивлять и не впечатлять. И сам режиссер называл свой фильм «кинематографическим венком в память погибших на «Титанике».
Оставив за скобками романтическую упаковку, на фоне которой развертывается повествование (на фоне которой только и может что-то развертываться для современного зрителя), я смотрел и думал о том, насколько символична гибель этого корабля. Это, без сомнения, гибель целой модели цивилизации, сколь тяжеловесной, столь же и подогнанной в частях друг к другу. Это гибель умного и гордого мира. Не беда, что умного, но беда, что гордого. Пусть не целого мира, но гибель настоящей модели гордого мира, который перестал чувствовать свою уязвимость и смертность.