Вот он пишет неизвестному адресату, отравленному модными сомнениями: «Если бы, не называя Христа, вам говорили о Нём как о философе (без употребления обычных избитых выражений), как о Декарте, например, вы признали бы Его учение вполне разумным». Остановимся на этих словах.
Идея сравнить Христа с философами и учителями человечества не нова. При помощи этой идеи одни люди девальвируют христианство до уровня «одного из учений», наряду с пифагорейством, платонизмом, конфуцианством и прочими. Другие, напротив, пытаются обратить внимание читающих и думающих людей на уникальность Христова Евангелия при помощи сравнения Евангелия с учениями человеческими. Вот и мы, отталкиваясь от сентенции Чаадаева, подумаем о Евангелии Христовом ещё раз. Итак: «Если бы вам говорили о Христе как о Декарте…»
Чаадаев приводит в пример сравнения Декарта. Не знаю, говорит ли что-либо это имя читателю; знаком ли читатель с «радикальным сомнением», аналитической геометрией и принципом «думаю — значит, существую». Хорошо во Христе быть книжником, но не фарисеем. Чем больше объём прочитанного, тем ярче сияет на этом фоне Божественная простота и тем сильнее может быть аргументация в пользу Слова Божия. Декарт тоже может быть полезен, хотя читают его за пределами специальных курсов, конечно, и мало, и редко. Но что доступно всякому читателю, так это сравнение объёма написанного Декартом и объёма написанного апостолами о Христе (Сам Господь, как известно, книг не писал). Декарт, Платон, Кант, Гегель и прочие труженики цеха философов, как правило, написали или надиктовали столько, что тоненькая книжечка под названием Новый Завет по объёму сгодится в качестве разве что вступительной статьи к этим фолиантам. Однако поистине революционной и изменяющей мир стоит признать в первую очередь тоненькую книжечку Нового Завета, в тени которой помещаются все Декарты, Гегели и Канты вместе с комментаторами. Это удивительно!
К чтению таких «тяжеловесов» от философии, как упомянутые гении, может приступить только человек подготовленный. Нужна умственная дисциплина, навык чтения больших текстов, владение особой терминологией и прочее. Рыбак, пастух и домохозяйка, к которым обращено Евангелие и кто часто выведен на его страницах, могут даже не мечтать осилить Канта с Декартом без особых подготовительных трудов. А совершив подготовительные труды, они, скорее всего, махнут рукой на книги сих почтенных мужей и вернутся к сетям, посоху и кухонным горшкам, поскольку это их прокормит, а Кант их быстрее уморит, чем насытит. Не то с Евангелием.
Являясь пищей для самого простого человека, оно вместе с тем питает самые возвышенные умы. Евангелие одновременно предлагает свои сокровища старикам и молодым, грамотеям и невеждам, богачам и беднякам. Евангелие говорит со всеми вообще, кто имеет уши, чтобы слышать. Оно находит путь к совершенно разным сердцам, умам и душам. Это поразительное свойство Евангелия — одно из простейших и неоспоримейших доказательств его Божественного происхождения. Декарт отдыхает.
Читая Платона, я вовсе не обязан верить в Платона. Читая Аристотеля, я вовсе не обязан любить Аристотеля. Мне и в голову это не приходит. Честно говоря, я способен пользоваться методами Аристотеля, ненавидя его самого, что совершенно исключается в отношении к тоненькой книжечке Нового Завета. Светские науки, говорят, не полюбишь, если не поймёшь. А Слово Божие не поймёшь именно если прежде не полюбишь.
На языке Нового Завета «познавать» означает приобщаться к объекту познания в вере и любви. Читая Новый Завет, я то и дело встречаюсь со словами о необходимости веровать в Иисуса Христа и любить Его. Он говорит: Веруйте в Бога, и в Меня веруйте (Ин. 14, 1). И ещё говорит: Кто любит Меня, тот соблюдёт слово Моё, и Отец Мой возлюбит его, и Мы придём к нему и обитель у него сотворим (Ин. 14, 23). Эти цитаты можно множить, и они лишь усилят доказательную базу отличия Евангелия от прочих знаковых философских текстов.
В то время, когда Чаадаев писал свои «Философические письма» и обменивался мыслями с немногими друзьями, в России назревало философское пробуждение. Через некоторое время появятся во множестве восторженные юноши, которые согласятся отказаться от всех радостей жизни, если им внятно не объяснят систему Гегеля. То же самое происходило и в умственной жизни Запада. Исключение составляли люди, подобные Кьеркегору. Тот говорил, что не понимает Гегеля, однако не переживает по этому поводу. «Я, — говорил он, — пойму Гегеля, как только захочу его понять. Но я не понимаю Авраама!» Мир веры, мир священных парадоксов и Божиих загадок куда более достоин внимания человеческого, хоть и выражен он языком простых притч или безыскусного повествования.
Чаадаеву казалось, что изложенная в виде системы «философия Иисуса Христа» могла бы пленить образованных людей так же, как пленяли их толстые книги велеречивых мудрецов. Именно с этой мыслью замоскворецкого затворника я не согласен. А вообще многое мне у Чаадаева кажется серьёзным, выстраданным и полезным. Поэтому, если Бог благословит, хотелось бы не раз ещё оттолкнуться от его разбросанных там и сям ярких мыслей, чтобы либо развить их, либо побродить вокруг них в раздумье.
Кстати, упомянутый нами Декарт говорил, что чтение книг тем именно хорошо, что в книгах лучшие люди мира щедро делятся с нами своими лучшими мыслями.
Будь непорочен (2 мая 2013г.)
Старообрядчество, как законченное и руководящее народной жизнью религиозное явление, давно не существует. Между прочим, слава Богу! Но целый ряд психологических установок старообрядчества в сознании живут, и степень их живучести не обещает близких перемен. Так, например, в спорах об истине старообрядцы, лишенные всякой школы и всякого мысленного искуса, всюду выдвигали аргумент «старины». Чем двоеперстие принципиально отличается от троеперстия? Да ничем. Просто «так было». Сугубое Аллилуйя или трегубое? Никто не выяснял смысл, но все искали повода обвинить противника в ереси и тем снять проблему. Почему нужно писать, как Рублев, никто объяснить не мог. Не было для этого ни богословских знаний, ни ясных понятий, ни соответствующего языка. Было просто ощущение, что «вот так надо», а «так не надо». Вывод: «пишите так». Как неизбежный итог, без четких критериев, без осмысления явлений все эти «так»-«не так» не способны удержать волну изменений. И эти изменения, часто резко противоречащие церковной норме, принимались спокойно, поскольку формально все было «как у Рублева», а более ясные критерии отсутствовали. Потом необходимость в переменах достигла критической массы, и все рассыпалось. Утопавшие, как за обломок корабельной доски, хватались за «старину». Точно так же мыслим и мы ныне. Протопоп Аввакум бы рукоплескал тем из нас, кто мыслит якоже он: «Не нами положено — пусть во веки лежит».
Вопросы проповеди, оглашения, частоты причащения, серьезного богословского отношения к Таинствам, превращения приходов в общины у нас ставятся в атмосфере напряженной недоверчивости. То, что летом зимнее не носят, всякой хозяйке понятно, и то, что растущему организму нужно качественно питаться, а смертельно больному довольно капельницы, тоже не встречает сомнений. Сомнения возникают тогда, когда речь идет о живых нуждах Церкви, вошедшей в новый этап странствования. Церковь должна быть открыта к вопросам сегодняшнего дня, но корнями Она должна пить воду с апостольской глубины. Без такой глубины корней мир просто сметет или поглотит Церковь. В самом худшем случае мир просто проигнорирует Ее, как компанию людей, зачем-то одетых в старые одежды. И вот люди, боящиеся апостольской глубины, решаются огородиться от всех, от сегодняшней жизни со всей ее конкретикой, решаются даже проклясть ее — сегодняшнюю жизнь, только оттого, что в них самих нет глубины и свободы. При таких псевдо-благочестивых потугах Православие рискует стать тем, чем никогда не было — сектой.
Без сомнения, в Египте были чеснок, дыни и репчатый лук, да и само пребывание в Египте не сулило особых опасностей. Одни только унизительные тяжести, — плюс кров и пайку. А странствие в Землю обетования — это уже опасное приключение, и каждый день — новые вводные. Странствие требует героизма и быстрой реакции. То, что вчера было хорошо, сегодня уже может не оправдать себя. В атмосфере чудес, войны и скудного странствия нужно получить Закон и приучиться к Закону, с тем, чтобы заселил Землю новый народ. Все это так противоположно однажды и навсегда освященному быту! И «бытовик» будет обязательно бунтовать. Что вы! Как так можно! Ведь раньше так не было!
А надо спросить себя, почему раньше многого не было? Почему те же молитвы об оглашенных бережно читаются, а самого оглашения столетиями не было? Почему часы читаются, чтобы «вычитать», без всякого соотношения к времени суток, для которого они составлены? Почему мы вечером говорим «исполним утреннюю молитву нашу Господеви», а утром: «исполним вечернюю молитву?». Это что, ерунда, по-вашему? Или наоборот, это — апостольское предание такое, ночь с днем перепутать, и теперь нужно глотки грызть за сохранение этой странности? Кто и где, за редчайшими исключениями готовит людей к Крещению, через серьезное оглашение? Кто вообще на труд учения и благовествования смотрит с должной серьезностью, поставляя их в главную обязанность пастыря, а не в побочную нагрузку, которая без труда и страха игнорируется? Стоит разобраться, какая из черт нашей церковности родом от апостолов Петра и Павла, а какая от «тети Дуси» или от «брата нашего Синода» или от Кремлевских уполномоченных недавнего периода. Не стоит защищать в церковной действительности весь наличный фактаж, потому в этом фактаже находятся явления вовсе защиты не достойные. Мы, конечно, «жаворонков» на 40 мучеников спечем и в Благовещенье на волю птичку выпустим, но ведь мы не этим спастись надеемся.
Евреи слушали Иеремию в сладость, пока он им всю правду не открыл. После этого ждал его уже вонючий тинный ров с угрозой смерти. Ирод слушал Иоанна в сладость, пока Иоанн не трогал его личную жизнь. Чем все закончилось, помнит всякий, знакомый с темой Усекновения. Исайя входил во дворцы с мудрым словом, наставлял молодежь и возвещал удивительные вещи, но был перепилен пилой в конце концов. Двигали пилу руки возмущенных евреев. Тот же внутренний механизм проявляет свою работу и в отношении Иезекииля. Господь говорит ему: «А о тебе, сын человеческий, сыны народа твоего разговаривают у стен и в дверя