ереву и оставили на волю блудницы. Известно ведь, что ничто так не погашает благодать, как блуд, даже невольный. Но он откусил себе язык, выплюнул его женщине в лицо, чем ужаснул ее и привел в бегство, а сам болью погасил похоть. Невообразимо по нынешним временам и нравам! Впрочем, всегда невообразимо. Среди этих мыслей — сборы в Америку.
Человека можно купить, обмануть, развратить, запугать. Если все это не действует, то только тогда возможно мученичество. Петра на время запугали, Иуду купили. Мученика Философа не купили и не запугали. Потому его хотели развратить. А когда не получилось, пришлось убить. Нам не быть мучениками (говорил об этом в церкви). Даже мечтать не надо. Эта высота почти недосягаема. Мы просто не способны на этот подвиг до тех пор, пока нас обманывают, покупают, развращают и запугивают. Можно догадываться о специфической «гуманности» врага, который не хочет крови, если можно обойтись развратом и деньгами, ложью и страхом. Герой Аль Пачино так и говорит в «Адвокате дьявола», произнося последний зажигательный спич: «Я — Гуманист!». Он — гуманист, а мы живем под знаком обмана, подкупа и испуга. Стыдно. Святые будут судить мир, говорит апостол Павел. Они и уже его судят. В аэропорт — ночью. Сон — в полглаза.
Мой путь — в Чикаго, на южный берег, но не Крыма, а Озера Мичиган (Скажи мне «Южный берег», и я тут же представлю Ласточкино гнездо). Чикаго — город ветров, windy city. Это все, что я о нем пока знаю, если не считать Аль Капоне и мрачную историю с транзитом алкоголя из Канады во времена «сухого закона». Да, еще — само имя означает «гнилое место» на языке местных индейцев. Никогда не получается мало-мальски приготовиться к поездке, почитать что-то о том, куда востришь лыжи. Вот так едешь, словно в полную неизвестность, как «с моста в воду», что, видимо и правильно.
Если условно считать Боинг «железной птицей», то я видел сегодня Амстердам с высоты птичьего полета. Самолет долго летел над городом и погода была ясная, как счастливое детство. Красиво. Венецианское сочетание воды и камня. Есть и разница. Венецианские каналы хаотичны, как московские дворики, а амстердамские — разлинеены на плане, как петербургские улицы и проспекты. Все кажется четче, темнее, холоднее, аккуратнее, что ли. Хотя что можно разглядеть с высоты за несколько минут, чтобы потом выносить суждения?
Аэропорт столицы, торгующей тюльпанами и алмазами. Здесь пересадка. Вот это Вавилон! Вернее — восточный базар, помноженный на европейскую северную аккуратность. Еще только соприкоснулся с этим многолюдством, а уже чувствуешь, что одно только сохранение веры (не говоря о распространении ее) в таких условиях требует чрезвычайной свободы от греха, благодатности, любви ко Христу. Где у нас все это? И если честно признаться в личной и общей слабости, то что мыслить о будущем, в котором нас ожидает только разрастание некоего всемирного города и поглощение им всего и вся, что есть «не от мира сего»?
Стоп! Среди значков и указателей — фигурка коленопреклоненного человека. Надпись — «meditation centre». Может это молитвенная комната, названная ради толерантности местом для размышлений? Вот будет очередной упрек нам, не имеющим в Борисполе ни храма, ни часовни. Пошел на стрелку (мимо СПА салона и душевых!) и нашел обычное лежбище пассажиров, в полной тишине на лежаках ожидающих своего рейса. Молитвой не пахнет, храпят арабы и китайцы, но хоть не так стыдно, что у нас в аэропорту молитвой тоже не пахнет. Но поучиться все же есть чему. Прямо в аэропотру — музей голландской живописи. При долгом ожидании шансы познакомиться с миром прекрасного увеличиваются. Я снимаю несуществующую шляпу перед местным населением.
С потретов глядят клирики и бюргеры, крестьянки и пейзажи с мельницами, все то, во что однажды влюбился Петр. И время среди картин проходит мягко, спокойно, не торопясь, но и не притормаживая.
Рядом с музеем — библиотека, одновременно электронная и обычная — книжная. Ну когда же и мы научимся с этой простейшей и необходимейшей стороны подходить к Европе в очереди за теми сокровищами, что от нее остались? А с другой стороны, откройте библиотеку в Жулянах или Борисполе, будут ли там читатели? Не знаю. Говорят: «Посторой храм — люди прийдут». Возможно и здесь так: «Разложи книжки на полках, поставь столы и стулья, размести зарядные гнезда для ноутбуков и люди начнут читать книги в ожидании своих «железных птиц». Короче, я еще домом пахну и совсем немного налетал, но уже кое-что достойное увидел.
Пролетев над озером Мичиган, которое намного больше Азовского моря, мы таки сели и я выдохнул. Ощущение — одно из двух: либо я сплю, либо я — Гагарин, или около того (Чкалов?). Чтобы не бояться бегать один километр, нужно бегать три. После перелета над океаном любое путешествие теперь рискует показаться мелочью. Собственно это евангельский принцип: идти два поприща, когда заставляют идти всего лишь одно, и отдавать больше, чем просят. Уставал от полета в Европу, слетай-ка в Америку. Ленился поехать в Житомир, посети Новую Англию. Легкость на подъем многих западных людей объясняется неизбежностью для них частых и дальних перездов и перелетов. На их фоне мы — затворники и «сидельцы» на месте.
Впечатления от полета: конечно усталость. Потом: великолепие Гренландии при ясной погоде. Не понятно, как можно было назвать это гордое соединение камня и льдов «Зеленой землей», а вполне сносную для жизни Исландию — как раз «Землей льда». Еще — статья в «Гардиан» о спорах среди епископов Англии о гомосексуализме. Светская пресса язвит клириков, хватает их за язык, требует отчета в нетолерантности, и у тех буквально нет слов, нет умного оружия, чтобы защищаться. Как будто контракт подписан на работу только внутри западной парадигмы, а парадигма, оказывается, вполне уживчива с безразличием к греху, и даже требует его (греха) амнистии. И вот западные исповедания не знают как с этим бороться, ибо они и есть — исторические творцы западной школы мышления. Все это очень похоже на конец цивилизации и попахивает неотвратимостью краха.
Выход из аэровокзала похож на заход в мароканский хамам. Душно. Влажно. Я на ногах уже скоро сутки. Но глаз раскрыт и жаден до первых впечатлений. Сегодня в Чикаго пуэрториканский праздник. Вечером, говорят, будет гульба, по причине которой над некоторыми районами уже кружит полицейский вертолет. А пока по улицам проносятся машины с открытыми окнами, из которых высунуты флаги Пуэрто-Рико, и девушки мясистой комплекции сидят в этих открытых автомобильных окнах, свисают с них, что-то задорно крича и показывая руками. Праздник, одним словом.
Что мы едим в милом доме у милейших хозяев в тихом районе, по слухам похожем на Белфаст или Дублин? Мы едим борщ (чтобы смягчить культурный перепад). А куда мы потом идем, то есть — едем? Мы едем в храм. Завтра память отцов Первого Вселенского собора. «Но собор, иже в Никее, Сына Божия Тя проповеда, Господи, Отцу и Духу сопрестольна». Чудная служба, чудная смесь английских возгласов и стихир, пропетых по-славянски. Уже непривычное для меня малолюдство молящихся в храме. Но глаза предательски слипаются и требуют спичек, а рот кривится в неудержимой зевоте. День заканчивается борьбой со сном, в которой сон одерживает убедительную и безоговорочную победу.
Биологический будильник поднял меня на ноги в то время, когда за окном было еще темно. Сегодня моя первая в жизни Литургия на Американском континенте. А у нас дома уже стрелки перебежали за полдень и служба отслужена. Очевидно происходит то, о чем когда-то говорил и писал статью: эстафета молитвы передается по часовым поясам, и по мере вращения Земли преемственно тухнут одни и зажигаются другие лампадки.
Зарубежная Церковь хранит Святую Русь в землях рассеяния; хранит то, что от нее осталось, то, что можно сохранить от того, что осталось. А много ли осталось? Временами почти ничего. Нужно начинать все заново и объяснять людям азы. «Вы читали каноны?», — спрашивает епископ у причастницы. «А что такое каноны?», — спрашивает она в ответ. И так во всем. Мы что-то спрашиваем и требуем от людей, подразумевая, что они что-то знают и кем-то научены. Но кем? Кто учил? У них не только нет ответов, а им даже вопросы не понятны. Мы же привычно, заканчивая службу, не соизволяем ничего произнести на пользу, кроме объявления о времени ближайшего богослужения. Что за тотальное безумие, наряженое в одежки хранения традиций? И долго ли это продлится?
Но все равно ощущение от храма и службы глубокое, светлое. А вот в целом от Америки — нет. Мне грустно, и это не просто ностальгия. Американская цивилизация велика и притягательна. У нее не только бульдожья хватка успешного бизнесмена, но и широкая улыбка простого парня, зарабатывающего на хлеб простым трудом. В этой цивилизации есть нечто от евангельской глубины и широты, есть открытость и смелость. Не понимать этого означает пребывать в плену идеологических предрассудков и иметь черствую душу. Но вот я втягиваю носом воздух этой цивилизации и чувствую, что на отрывном календаре осталось не так много листков. Америка вступила в полосу заката, падения, развала. Конечно, ее падание может быть долгим, как тормозной путь поезда, но она больна. Доказательства? У меня их нет. Они есть у тех, кто здесь живет и знает нюансы народной психологии, динамику нарастания сложностей, накопление изменений в повседневной жизни. А у меня только «чуйка». Еще небоскребы мешают облакам плыть по небу, а в Бостоне болеют за «Брюинс», еще авианосцы пенят воду в Мировом океане, а в национальных парках стоят доисторические дубы в десять обхватов. Все еще есть, включая хайвэи, великую литературу и национальное многообразие. Но есть и стойкое чувство, навязчивое, как запах. Чувство того, что город в кольце и кольцо сжимается.
Кровавая слава Аль Капоне связана с Чикаго. А бесславное падение и последующая «гибель с шумом» связаны уже с Сан-Франциско. Там, в островной тюрьме Алькатрас окончились его дни. Мое путешествие пролегает по маршруту его заката: сначала Чикаго, потом — Сан-Франциско. И это не сознательный план. Просто так получилось. Боже! До чего же долго опять лететь! Шесть часов! Если представить Штаты в виде человеческого манекена, то лететь приходится по диагонали — от правого плеча до левого бедра. Все таки я сухопутный человек и странно, как это я вообще дерзнул на такие перемещения в пространстве.