Самые драгоценные места Ветхого Завета это угрозы. Песнь Моисея во Второзаконии, весь Иеремия плюс его плач, избранные псалмы, иногда полные проклятий, добрая половина Исайи, малые пророки. Угрозы Господа Иисуса заставляли ассоциировать Его личность именно с грозными пророками. И на вопрос «Кого Мя глаголют человецы быти?» ученики назвали именно Иеремию да Илию, который на иконах часто с ножом изображается.
Автор пугающего Апокалипсиса — апостол любви Иоанн. Так что «не надо нас пугать», дескать, пуганые мы, это и в его сторону голосок. Не надо нас пугать, это значит — закройте Библию и никогда ее не открывайте. Это большевизм, господа. Самый махровый, потому что самый примитивный.
Мораль, говорите, не читать. То есть — без морали обойдемся. Но мораль — это не просто нудное назидание. Это — нравственные выводы из осмысленной повседневности. Не читать мораль и не писать мораль, не говорить о морали вслух — это значит не пропускать повседневность через совесть, а только через желудок, да через уши неслышащие и глаза невидящие.
Так мы часто и живем. Это правда. Каюсь. Но возвести эту позорно-животную практику в принцип означает признать, что жизнь червяка — это прямой и простой путь от рта к анусу, а жизнь человека — то же самое, лишь с некоторыми усложнениями по пути. Вы как хотите, а я не согласен. Зане верую и исповедую все, что до образа и подобия, и дарвинистом не являюсь. Причем — убежденно. Мораль нужно находить, записывать, прочитывать вслух и обсуждать в собраниях. Чем мы и продолжим заниматься.
О том, что не надо лезть никому в личную жизнь, скажите, пожалуйста, Иоанну Крестителю. Поскольку, если вы правы, то он напрасно умер. Надо было ему не трогать Ирода с его адюльтером и Иродиаду с ее половой и властной ненасытностью? Жил бы себе и давал жить другим, не так ли? Продолжал бы есть в пустынях акриды и мед дикий, да вещать возвышенные вещи народу, жадному до духовных развлечений. Но больший из всех рожденных женами считал, что не так надо.
Он имел, правда, ту нравственную чистоту, которая позволяла ему всем вообще говорить жесткую правду, а мы этой чистоты не имеем. Но отсутствие чистоты — это трудность, а не принципиальный запрет. Кстати, развозюкали же нравственные «таракашки» новость о неких часах по всему информационному пространству. Значит — можно. В смысле — лезть в частную собственность и жизнь, соотвественно.
Что до сказочников, то они так же нужны, как слепой Гомер с песней про Илион и калики перехожие с псалмами об Иерусалиме. Нет без них ни культуры, ни литературы. Да и народ без этих носителей устных сокровищ превращается в сомнительное население, в электорат, носящийся по распродажам, в растение без глубоких корней, то бишь — в плесень и лишайник. И если есть «певец в стане русских воинов», то есть надежда, что войско возглавит Суворов.
А если войско через плееры слушает рэп, то победы не ждите. Ждите чужеземных насильников на улицах своих городов. Так что сказка нужна. Сказку нужно изучать в школе на уроках Родной литературы. И кто такие кельты без бардов? Арабы — без «Тысячи и одной ночи»? Римская литература — без Апулея? Мы сами — без Трех богатырей, Снегурочки и «Золотой рыбки»? Почешите темя на досуге и поклонитесь сказке.
Что до политики, то политика — это все, окружающее нас, кроме природы. Так Аристотель высказывался, а вы не умнее его. И я не умнее. Платон умнее, но его с нами нет сейчас. Дерзните например сказать, что большой футбол это не политика. Вам совесть язык свяжет. Ведь там не только миллионы ртов в одну глотку «Гол!» орут. Там еще столько денег крутится! А миллиарды вне политики никогда не существуют. Спорим? Там еще людей покупают и продают, как скакунов на восточном базаре. Там армии футбольных хулиганов неизвестно кем крышуются и неизвестно, на что способны.
Так что если вы против политики — выступите за запрет всяких разговоров о большом футболе, ибо все эти разговоры глубоко политичны, и циничны, и корыстны. А если вы согласны с тем, что это невозможно, позвольте и Церкви сказать пару слов об устройстве государства, о внешней и внутренней политике, о распределении доходов, о качестве публичной информации. Короче, будьте последовательны. Позволяя себе говорить о Церкви, что мол такая она и такая, позвольте и ей сказать вам, что просто вы давно на весах не стояли. А если станете на точные весы, узнаете, что вы не перышко, а мешок. С картошкой. С картошкой. Не тревожьтесь.
Мы должны слушать критику, но поста не оставлять. Сего ради мы будем ругать тех, кто расслабился и утешать тех, кто не в меру испугался. Мы будем учиться говорить ученым языком с теми, у кого ума палата, но сказки будем рассказывать простым и наивным. Каковых большинство всюду и везде. Мы будем стараться напоминать о том, что естественные права в человеческом обществе ограничены моралью. То есть, пукнуть — это вообще дело кишечника, но испортить воздух в обществе — это свинство и даст ист моральный вопрос. Надеюсь я сейчас в ничью частную жизнь не влез?
Могу и Бердяева процитировать. «Отсутствие хлеба у меня есть моя житейская проблема. А отсутствие хлеба у ближнего — это моя моральная проблема». Это тоже надо напоминать. От качества наших пуганий и утешений, от сладости наших сказок и мудрых оценок политических реалий жизнь будет напрямую зависеть. Она будет либо красочная, как полотна импрессионистов, либо пошлая и минималистичная, как рожа, намалеванная на заборе. Так что не надо нам на роток платок набрасывать. Лучше, в качестве христианина, со своего ротка платочек снимите и идите к нам на помощь.
Владыка Иоанн (4 июля 2013г.)
Владыка Иоанн (Максимович) — самый святой человек Руского Зарубежья. Да что Зарубежья! Это живая Четья Минея, в которой и исповедничество, и святительство, и преподобничество, и юродство. Между тем он был гоним в конце жизни. Гоним яростно и при этом — своими. Зарубежная Церковь, таким образом, убежав от бессовестных и жестоких гонений на веру со стороны «товарищей», сама, в лице подавляющего большинства иерархов, стала гонительницей современной святости, живущей под боком. Тема слишком важна, чтобы сделать вид, что ее не было. Грех глубоко в человечестве поселился. И оказывается святость колет глаз не только отпетому безбожнику или пленнику атеистической идеологии. Святость колет глаза всем вообще, не исключая священнослужителей. Может быть им (нам) она колет глаз более, чем всем прочим. Ух, как страшно! А мы все: «Евреи, евреи. Не узнали, отвергли. Предали, распяли». А ведь не узнать, предать, распять, отвергнуть ту святыню, к которой со временем весь мир на коленях поползет, у христиан получается чуть не в каждом поколении. Святых легче чтить на расстоянии, да по прошествии времени, когда уже все ясно. А вблизи святого находясь, его не узнать — проще простого. Мало того, что не узнать — еретиком назвать (как Оптинских старцев), смутьяном и врагом законной власти (как Митрополита Филиппа — Грозный царь), или просто сумасшедшим, как собственно Иоанна Шанхайского.
Сам Владыка Иоанн понятно чем навлек на себя немилость. Слишком свободен от условностей, ничего барского и чопорного, никакого сходства с одной из орлиных голов на двуглавом гербе. Вместо омофора мог полотенце на плечи поверх саккоса надеть. Митры все какие-то легкие. Как игрушечные. С простенькими камешками. Спит все время, где только сядет (чем только ночью занимается?). Говорит гугниво, служит долго, все стихиры, кажется, наизусть знает. Псаломщикам с ним — беда. Часто непричесан, иногда в алтаре бос. Короче — сплошное исключение из правила. Вблизи таких людей, как в луче света, сразу вся пыль видна. На фоне этого «исключения» все блестящие, красочные и пышные признаки архиерейского достоинства действительно теряют в цене, обнаруживают свою вторичность, изрядную ненужность или, по крайней мере, условность. Конечно, можно целой корпорации за это зуб на человека наточить. Златоуста, и того съели. Не в один присест, а в два или более, но съели. Неужели этого не съедим? Он ведь не Вселенский учитель. Он просто чудак, вредный и непредсказуемый.
Я говорю это все, прекрасно сознавая, что окажись я на месте тех архиереев, поступал бы я так же, как они. Я бы старался притушить этот источник света, казавшийся слишком ярким, даже дерзким, к тому же странным, позорящим привычный имидж архиерея. Не разглядел бы я по грехам и тщеславию святости из-за обиды, а потом, когда дал бы волю затаившимся страстям, и вовсе потерял бы контроль и вмешался в травлю. Так и Ксения блаженная казалась большинству просто немытой и сумасшедшей старухой. Так и на Иоанна Крондштадского не один поп волком поглядывал, завидуя славе, а некоторые вслух высказывались: «А чего в нем особенного? Он такой же, как мы. Мы все, если угодно, Иоанны Кронштадские». И вот эти гонения, эти неузнавания, эти замены белого на черное и черного на белое в оценочных суждениях, мне кажутся самыми страшными и самыми опасными. Они тенью идут за Церковью через всю историю.
Есть в нашем русском православном мировозрении черты, которые провоцируют нас на специфические ошибки. Во-первых это закрытость к истории и будущему. Нечувствие будущего, если угодно. Получив от Византии слишком большое наследие, которое мы от некультурности долго переварить не могли, получив пышный культ и разработанную догматику, мы получили также в нагрузку и чисто византийскую уверенность, что все уже сделано. Творчество закончилось, теперь осталось хранить. При такой установке мышления дерзким и еретичным кажется все новое. Дескать, не надо больше ничего. Не выдумывайте новшеств. Они сплошь вредны. Только берегите то, что есть. То, что история не ожидается, а творится, нам, как церковному народу, еще предстоит понять всем сердцем. И то, что просто хранить ничего нельзя, если предварительно не понял, что же тебе вверено (а это великий труд — понять и оценить хранимое сокровище), нам тоже предстоит уразуметь. До тех пор над нами вечно будет угрожающе нависать тень обскурантизма и ложной апокалиптики. Это было первое. А второе то, что одной из главных категорий мышления нашего является понятие «ересь». Оно к месту и не к месту вешается ярлыком на разные явления с поражающей легкостью. Чуть что непривычно, странно, ново — ересь. А раз ересь, значит «высшая степень виновности». Вот и все. Дальше можно сжевать с костями самого святого человека, пребывая в полной уверенности, что ты угождаешь Богу. Так и написано: «Настанет час, да всяк иже убиет вы, возмнится службу приносити Богу». Третье — любовь к мелочам и страстное к ним внимание. Попробуй только перепутать и местами поменять палицу с набедренником, или надеть греческую рясу вместо русской! Ой, что ты! Не моги. Это тоже, если не на ересь, но на раскол, на бунт и вызов тянет. Пусть никто ничего не понял, зато все нужное «вычитали»! Слово-то какое — «вычитали». Вычитали, отстояли и довольны. Мы теперь достойны, а до вычитывания и выстаивания были недостойны, и так далее. Две последние черты делают нас сильно похожими по религиозному психотипу на евреев. Знаю, что это неприятные слова. Но именно евреи страшно внимательны к мелочам, множат их до б