– Должны испытывать, но не должны выжимать чувства из себя искусственно и насильно. Не стоит изображать из себя волевыми усилиями то, что должно происходить по дару свыше. Радость Пасхи, смесь слез и улыбок на лицах, ликующее сердце – это и есть награда за пост и за веру в целом, за стояние в ней. Разные народы радуются по-разному. Во время схождения Благодатного огня в Иерусалиме арабы, скажем, танцуют, кричат, бурно выражают восторг веры. Но есть и радость тихая, менее заметная внешне. Это наблюдается у нас, так как наш культурный код более сдержан. Мы предпочитаем внутреннее ликование. И тем не менее, лица должны быть светящимися, слезы – искренними. Одним словом, пасхальная радость призвана быть подлинной и для работавших с первого часа, и для пришедших в час одиннадцатый.
Революция (17 апреля 2014г.)
Революция вся вымощена благими или полу-благими намерениями, ведущими, сами знаете, куда. Именно в Ад и ведущими. Совершенно верно. Раньше все больше булыжники выворачивали для нужд пролетариата. Ими шлях мостили. Сегодня булыжник сменен плиткой тротуарной, но суть от этой замены не меняется. Не меняется, вернее, направление дороги, вымощенной благими намерениями.
Революция не возможна без демонизации сознания. Это такое сознание, внутри которого люди, носящие образ врага, лишены всякого человеческого достоинства. Им уже прилепили бейджик крайнего. Они кажутся революционерам демонами и не более чем. Нужно сильно потрудиться на отравленной ниве СМИ, чтобы промыть мозг изрядной доле населения и приучить видеть в оппоненте кого-то не достойного ни тепла, ни сострадания, но только упыря, но которому осиновый кол плачет.
Со старта очень трудно так накрутить одних людей на других людей. Легче получается там, где уже существуют разломы в сознании, разломы, возникшие очень давно и носящие религиозный и этнический характер. Поэтому Революция всегда стремится (ради срочного успеха и экономии средств) работать на базе уже существующих глубинных расхождений. Революция-лапочка всегда откапывает трупы и на них пляшет, чтобы закопать побольше тех, кто пока еще жив.
Кстати, болтовня революционная вся о деньгах и о правах, выраженных в денежном эквиваленте. Там, мол, отняли, там не додали, там отжали, и прочие безумные глаголы. Но работает она (революция-лапочка) лучше и эффективнее не на денежном, а на этническом и религиозном, шире – на мифологическом материале. Поскольку вся она, кроваво-подлая лапочка, есть ложь и даже – ложь в высшей степени. Ее не на бухгалтерском расчете, а на мифологии строить и подобает. А разговоры о благе народном и повышении зарплат, это – дымовая завеса.
Чем более дик народ, тем успешнее потуги по раздуванию пожара. Поверхностные идеи легче в кровь всасываются, если нет противоядия. Кто книги читает, тот, даже бегло ознакомившись с Францией конца 18-го и Россией начала 20-го веков, с судьбами народных вождей и их подчиненных, делать революцию откажется. И участвовать засомневается. В целях чистого желания выжить. Но тот, кто ничего не читает и мало о чем думает, тот лезет на баррикады с энергией, прямо пропорциональной отсутствию мыслей в голове. Главное кричи про «несправедливость» и хвали «свободу». Эти всемогущие мантры на некоторое время все спишут.
Что бы ни говорили о благих порывах, а революция это всегда смесь страстей. Главные из них это зависть и жадность. Мы, вестимо, сами себе не признаемся, что жаба нас поддавливает. В собственных глазах мы очень даже добры и альтруистичны. Вот вчера даже соседке щепотку соли дали. Но по сути все совсем не так. «Я очень хороший и жизнь у меня одна. Я достоин лучшей доли. У «них» ведь все есть, а у меня почти ничего нет. Чем я хуже? Да ведь я же лучше! Дайте-ка вилы побыстрее и покажите пальцем – кто виноват. Можете и поцеловать самого виновного при факельном освещении (хороший знак). Тогда мы его не вилами, а на крест прямиком»
Еще нужна массовость. В одиночестве всяк на философа смахивает, хотя бы когда молчит. А в толпе легче. Толпа анонимна, даже без балаклав. Но лучше – ночью. Бей, жги, кричи, грабь, улюлюкай. Это не ты. Это – все мы. Мы сейчас – орудие высшей справедливости. Поэтому тот из-за леса впереди стоящих спин камушек бросит. Этот среди гула голосов гадость крикнет. Все ведь били, и ты кулачком приложился. Жаль только раз, да и то — по касательной. А если поймают, то ответ готов: это не я. Все бежали, ну и я побежал. Все кричали, ну и я кричал. Демократия.
Еще вредная дама – революция — слепо считает, что имеющееся сейчас точно сохранится на будущее. Зато еще в результате неминуемых побед прибавится нечто такое, чего нет сейчас. Например: сейчас есть хлеб, а сделаем революцию, так будет и масло. Но злая шутка в том, что Революция (лапушка-злодейка) не только не дает то, чего ты хочешь, но еще и отнимает то, что раньше было. То есть: не то, что масла нет, но и хлеб исчез. Не то, что лекарства подешевели, но, во-первых, подорожали, а во-вторых, с полок аптек исчезли. Таков закон. Читать книжки надо.
Был завод и работал, но не я был на нем хозяин. Мне шепнули: Иди на баррикады! Победим – прибыли наши будут. Я, положим, пошел. В результате – не только прибыль не поделили, но еще и завод закрылся. Люди работу потеряли и теперь рыщут голодные, виноватых выискивают. Например – евреев или масонов. У революции это завсегда правило такое – поступать с обманутыми энтузиастами подобным образом. Мало было свободы при Царе – на тебе «избыток свобод» при Сталине. Доволен? Ну, и так далее.
Но что же, скажете, не менять теперь ничего? Пусть власть хамеет, а пропасть между классами и слоями расширяется? Нет. Менять нужно многое, непременно менять. Только без крови и баррикад, без экспроприации экспроприаторов и подпольных ячеек, кормимых из-за бугра. Но как же тогда? Предлагаю идею, как всегда – не новую.
Жил себе на свете во время оно римский полководец, пять раз бывший консулом, и звали его Квинт Фабий Максим Кунктатор. Он успешно воевал с Карфагеном, но отличался такой рассудительной медлительностью, что получил прозвище Кунктатор, что означает «Медлитель». Фабий «поспешал медленно».Так бы он и был известен лишь узкому кругу знатоков античности, если бы в конце 19-го века некое общество в Англии не избрало его имя для самоназвания. Общество назвалось «Фабианцы».
Эти люди, среди которых был и Б. Шоу, и Г, Уэллс, верили в равенство и были социалистами по идеологии. При этом они не выступали против святости брака, против религии, как это было в обычае у социалистов на континенте, и им претили бунты и мятежи, которыми уже под завязку была напичкана история. Поэтому торжество идей социального равенства и гражданских свобод они видели во временном отдалении (революция же, отметим, дама вечно спешащая). Фабианцы выступали за общественное образование, за постепенное реформирование жизни на справедливых началах, за нудный, но неуклонный парламентаризм. Они, короче говоря, призывали думать и закатывать рукава, а не выворачивать камни из тротуара, чтобы через месяц запить после бузы от осознания очередной катастрофы. Книга, общественный диалог, законодательная реформа, созидательный труд – вот рычаги фабианцев. И если угодно знать, то я с ними согласен.
Поневоле зауважаешь политические взгляды Бернарда Шоу, видя перед собой развороченный, обугленный и окропленный кровью мирных граждан центр некогда цветущего европейского города. Притом, в особенности, что окроплен город и обуглен, как видим, без всякого достижения задекларированных целей.
Откуда могут браться духи-мстители? (2 мая 2014г.)
У Акакия Акакиевича нагло отобрали шинель! Он в нее душу вложил! Он, можно сказать, на время в настоящего Пигмалиона превратился, в творца и кудесника, чтобы из коленкора, и ваты, и кошки (которую издали можно было принять за куницу) сотворить свою Галатею.
Ведь он же и голодал по вечерам, учась питаться духовно, то есть нося в мыслях вечную идею будущей своей шинели. И когда она легла ему на плечи, только что сшитая, только из рук портного, как Афродита – из пены, как живая и красивая женщина из мертвого и холодного мрамора, то и радовался Акакий Акакиевич так, словно он женился. Гоголь прямо и говорит, что радовался он так, словно «он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу». И вот эту шинель, столь дорого давшуюся, столь мучительно выношенную, забрали у Башмачкина нагло, дав ему понюхать на вечерней улице промозглого Питера кулак величиной с чиновничью голову. И даже коленкой его под зад не побрезговали угостить на прощание.
И здесь мы встречаемся нос к носу не с привычным посягательством на чужое имущество, а с какой-то катастрофой, которая тем грандиознее, чем невероятнее. Попробуй-ка угадай, сколько труда вложено в эту одежку! Вор лихо снял ее и, видимо, лихо пропил или продал в ближайшие часы. И никогда, даже до самого Страшного суда, не узнать этому вору, сколь дорогую вещь он содрал с плеч невзрачного человечка. Да и не с плеч даже, а из самого сердца. Иной золотой портсигар по цене с такой шинелью рядом не станет, потому что получен легко, без идеи и без душевных мук.
Задумайтесь над этим, воры и не воры. Для вас вещь – тряпка дешевая, а для человека, вами обиженного, в ней, возможно, вся жизнь помещается. В чашке, в книжке, в запонках, в фотоальбоме вся жизнь человека поместиться может. Это потому, что у каждой вещи, кроме тех цен, которые котировками рынка определяются, есть еще своя внутренняя цена, которую чтобы уразуметь, нужно думать, думать, смотреть на мир и утирать слезы.
Вы, пожалуй, помните, что Акакий Акакиевич горя своего не перенес. Умер он, и промозглый чиновничий город спокойно сделал вид, что он и не знал совсем о существовании этого маленького человека. Но душа его не просто была гонима вон из мира нестерпимой горечью обиды. По каким-то неведомым нам законам алхи