II. Я знал одного истинного теолога; он владел восточными языками и был, сколько можно, образован по части древних национальных обрядов. Брахманы, халдеи, огнепоклонники, сабеи, сирийцы, египтяне были ему знакомы так же, как иудеи; ему были близки различные наставления Библии, и в течение тридцати лет он пытался примирить между собой Евангелия и воцарить согласие между отцами церкви. Он исследовал, в какое именно время был установлен символ, приписываемый апостолам, а также тот, что известен под именем символа Афанасия; каким образом таинства были учреждены одно за другим; в чем заключается разница между синагогой и мессой; каким образом христианская церковь после своего рождения разбилась на несколько сект и как господствующая корпорация третировала все прочие, еретические. Он погружался в глубины политики, постоянно вмешивавшейся во все эти споры; и он сделал различие между политикой и мудростью, между гордыней, стремящейся поработить умы, и жаждой просветиться самому, между ревностностью и фанатизмом.
Трудность упорядочить в своем мозгу столькие вещи, по своей природе обреченные на смешение, и пролить немного света на всю эту тьму часто его отталкивала; но так как исследования эти были долгом, связанным с его саном, он посвящал себя им вопреки отвращению. В конце концов он достиг познаний, неведомых большинству из его собратьев. Но, чем больше он знал, тем больше открещивался от этих своих познаний. Пока он жил, он был терпелив, но на пороге смерти признался, что даром потратил всю свою жизнь.