Поборники первых двух пунктов возражают нам:
“Во-первых, что с проведением железного пути чрез Беловежскую пущу она в непродолжительном времени будет так же вырублена, как уже вырублены во многих местах Литвы все другие леса, в особенности же в пространствах, прилегающих к Неману и его притокам.
Во-вторых, что от постоянного свиста паровозов и производимого их движением шума, а равно и с водворением правильной культуры в пуще, которая была бы непременным следствием сооружения железной дороги, всякий красный зверь, а всего скорее зубры, должны будут или уйти из этого леса, или совершенно истребиться”.
На эти возражения отвечать нетрудно.
Менее всего следовало бы, конечно, останавливаться на опровержении того предположения, что железная дорога легко может содействовать вырубке пущи, представляя будто бы удобную возможность сбыта леса секретным образом в разные места. Хотя подобного рода операции, к сожалению, еще и существуют, но никак не там, куда уже достиг железный путь. Такие дела при развивающейся с каждым днем гласности могут иметь еще место разве где-нибудь в глуши, подальше от всяких дорог. Да к тому ж путь железный для подобного сорта проделок нисколько не похож на водяной, по которому действительно иногда может проскользнуть кое-что втихомолку. Всякому грузу, следующему, напротив, по железной дороге, всегда остается в такой мере ясный след, что без особенного труда может быть точно сделана самая подробная справка, что и куда было отправлено. Относительно вырубки леса для самой железной дороги тоже никакого подозрения в возможности секретных сделок с самим обществом быть не может, по той очевидной причине, что всякая покупка его с точностию заносится в отчеты, подлежащие гласной ревизии акционеров. Что же касается получения дров из пущи для действия железной дороги, то должно заметить, что как бы ни было деятельно на ней движение, она никогда не потребовала бы из Беловежской пущи дров ежегодно свыше 10000 куб. саж<ен>; значит, шестой только части той пропорции, какую в непременных условиях рациональности хозяйства этого леса следует назначать ежегодно в продажу. Да к тому ж от самого управления пущи всегда зависело бы определить, какое количество лесных материалов и в какое время можно было бы назначить в продажу на железную дорогу или в другие места.
Относительно второго возражения. Беловежская пуща имеет тем более особенное значение, что в ней одной исключительно держится зубр. Зверь, составляющий предмет особенно роскошной охоты. Без сего обстоятельства, конечно, не пришлось бы в статье о железной дороге касаться вопроса об охоте, на которую у нас до сих пор большинство смотрит глазами равнодушия, не сознавая того убеждения, что в России более, чем где-либо, в сумме народной экономической деятельности охота могла бы быть также довольно заметным слагаемым.
При всей небрежности, с какою исполняются у нас существующие постановления в ограждение дичи от совершенного истребления, можно сказать, что одни только зубры пользуются действительным покровительством правительства, и притом в такой степени, что без высочайшего разрешения не только ни один зубр не может быть убит, но что о каждом изведенном из них хищными зверями строжайше положено производить местною властию даже формальное следствие.
Ввиду такого тщательного попечения правительства о сохранении этой столь замечательной дичи, находящейся только в одной Беловежской пуще, мы думаем, что несколько подробное исследование вопроса: может ли предполагаемая железная дорога быть во вред зубрам или нет? не будет безынтересно для наших читателей.
В опровержение всякого опасения, что будто от шума, производимого движением по железной дороге, зубры могут уйти из Беловежской пущи, заметим, что это животное совсем не принадлежит к разряду пугливых; напротив, оно очень скоро осваивается с человеком, и если до сих пор оно не могло быть употреблено ни для домашних, ни для хлебопашеских работ, то отнюдь не по своей дикости, а вернее по необузданности своего нрава. В этом отношении зубр вовсе не похож на лося: последний, напротив, весьма пуглив, но, будучи пойман смолоду, легко может быть выезжен во всякую упряжь, в особенности для скорой и продолжительной езды.
Что зубр не боится шума в лесу, тому могут служить доказательством недавно производившиеся в Беловежской пуще в продолжение целых пяти лет большие операции. Ежегодно вырубалось в разных местах дачи до 15000 дерев; пуща была наполнена множеством народа при рубке и вывозке дерев, однако ж все это нисколько не тревожило зубров. Случалось даже, что при рубке дерев лиственных пород зубры тотчас же после падения их и в присутствии рабочих смело подходили к вершинам и объедали с них свежие листья.
Сверх того следует иметь в виду и то, что Беловежская пуща вовсе не похожа на какой-нибудь германский лесок, где как деревья, так и все находящиеся в нем звери на виду и под счетом и где, если произвести какой-нибудь шум в одном конце, то будет слышно и в другом. Надо помнить, что пуща имеет пространства свыше 1000 квадр. верст в одной площади, так что в случае проведения посредине ее железной дороги к окраинам леса в обе стороны от сей последней приходилось бы не менее двадцати верст, а всякий шум в густом лесу мало слышен и на одной версте. Значит, есть где разойтись зверю и, если б отчего-нибудь ему показалось тесным и беспокойным в одном месте, найти себе другое, более удобное.
Зубр вообще столь небоязлив, что по необыкновенному чутью своему, заслышав приближение человека более, чем за сто шагов, не только не убегает от него, а напротив, спокойно подпускает его к себе в лесу или на лугу, в особенности зимою, на самое близкое расстояние и ни за что не тронется с своего места, так что встретившемуся с ним бывает необходимо или его обойти или выждать, пока сам зубр не захочет уступить ему дорогу. При этом, если его ничем не рассердят, он никогда не бросится на человека; в противном же случае, особенно когда по нем произведут выстрел, становится чрезвычайно опасен.
Из сказанного очевидно теперь, что из всех диких животных всего легче было извести зубров, тем более что всякий другой зверь спасается от человека бегством, а зубр нисколько.
После всего этого нет ничего удивительного, что если б правительство не приняло, наконец, самых решительных мер к ограждению этой дичи от истребления, то, без сомнения, ее не было бы теперь и в помине.
При издании указа о запрещении стрельбы по зубрам (10-го сентября 1802 года) их оказалось в Беловеже около 300 штук. В начале зимы 1821 года, по словам Бринкена (“Mémoire descriptif sur la forêt imperial de Bialowiez”, p. 62[67]), их было 732, а в настоящее время считается этих животных свыше 1500 голов.
При столь быстром размножении зубров есть основание предполагать, что Беловежская пуща, при всей своей обширности, когда-нибудь сделается для них тесною и, главное, недостаточною в необходимой для их существования пищи и что придется тогда или прибегнуть к постоянному эксплуатированию этой дичи, или же сообразить заранее средства к распространению ее в других лесах.
Некоторые, однако ж, того мнения, что зубр может держаться будто бы в одном только Беловеже по той именно причине, что в ней произрастают такие травы, каких в других местах нет и без которых это животное обойтись никак не может.
Чтобы показать всю неосновательность такого предположения, поименуем эти травы. Вот они: паршидло (Spirea ulmaria), зараза (Ranunculus acris), хрыбуст (Cnecus oleraceus) и дубровка (Anthoxantum odoratum). Нетрудно убедиться тому, кто знаком с нашей флорой, что все эти растения водятся решительно во всех лесах одинаковой с Беловежью географической широты.
Еще страннее кажется допустить и тень сомнения насчет того, может ли зубр водиться в других местах, кроме Беловежи, когда положительно известно, что он прежде везде водился, и притом не в одном или двух поколениях, а многие столетия и с незапамятных времен. Ни климатические данные тех мест, ни, словом, вся их естественная среда не могли же ни в чем измениться.
На все вышесказанное можно было бы сделать такого рода запрос: почему же зубры, если в Беловеже нет ничего особенного, отличающего ее от других лесов, держатся в ней только одной и не переходят никуда в другое место?
Будь кругом пущи вместо возделанных полей значительные леса, и зубры, наверно, точно так же выходили из нее туда, как теперь постоянно заходят в прилегающую к Беловеже Свислочскую дачу, правда, хотя всегда ненадолго, а зимою даже и на весьма короткое время, но это единственно потому только, что в пуще для них заготовляется на зиму сено, а в Свислочской даче нет. В противном случае можно думать, что зубры в ней точно так же оставались бы, как и в Беловеже, а потом при существовании небольших перелесков стали бы из нее переходить и в сокольские леса. Впрочем, при этом им необходимо было бы, во многих местах, показываться на возделанные поля, чего зубр вообще избегает, хотя, впрочем, случается, что, не находя для себя зимою пищи в лесу, он смело приближается к крестьянским строениям и объедает с крыш солому.
С проведением железной дороги чрез Беловежскую пущу, как было бы нетрудно даже в самом большом размере произвести опыт, чтобы окончательно удостовериться, могут ли или, действительно, не могут зубры водиться ни в каком другом месте, кроме Беловежи! Для этого стоило бы только перевести за один раз по железной дороге целое стадо, положим, сначала хоть в Виленскую губернию, именно в Медзержицкую казенную дачу, которая своим северным краем подходит к С.-Петербургско-Варшавской железной дороге и в которой во многих ее частях, в особенности лежащих по течению реки Меречанки, представляются для зубра решительно те же самые выгоды, какие он находит и в Беловеже.
Все подобного рода опыты при устройстве железной дороги чрез Беловежу не представляли бы ничего невозможного.
Но многие еще и того мнения, что для зубров, как и для всякого красного зверя, правильная культура пущи едва ли не опаснее самой железной дороги.