Подлинным объектом когнитивной лингвистики является, конечно, наивная картина мира, и вот тут возникает довольно тонкая деликатная проблема: как быть с такой областью, как различная научная терминология. Мы знаем, что в последнее время довольно часто появляются исследования терминосистем, включающиеся в русло когнитивных подходов: например, когнитивный или концептуальный анализ какой-то терминологии, неважно – математической, физической, медицинской. Как это соотносится с основной задачей когнитивной лингвистики, а именно изучением естественного языка – нашего обиходного языка, и с языком науки – с точным языком науки? В разных науках степень точности разная, но от языка науки ожидается, что он отличается от обыденного точностью и логической обоснованностью номинации.
Так вот, в отношении языка науки и научных терминологий может быть двоякое отношение. С одной стороны, такая постановка вопроса, как когнитивный анализ терминологии, может показаться бессодержательной, потому что здесь, собственно, лингвисту нечего исследовать. Научная терминология, по определению, несет в себе научное знание о мире. И лингвист, с этой точки зрения, ничего когнитивно нового исследовать не может. А углубление в исследование терминологии – это, в сущности, изучение оснований теории той или иной науки. Этим занимается традиционно философия науки, а также историография научных концепций, например история лингвистических учений, которая как раз и должна вскрыть глубинные тонкости в терминологической номинации, в соотношении терминов, их содержании.
С другой стороны, упомянутая постановка вопроса может выглядеть совершенно оправданной, если мы имеем в виду, что речь идет не о разновидности когнитивной лингвистики, а об исследовании основ научной теории – либо в каком-то ее состоянии, либо в историческом аспекте развития представлений об объекте в рамках данной науки. Например, фонология – как одна из наиболее разработанных областей теоретической лингвистики – может служить хорошей иллюстрацией обсуждаемого вопроса. Научные понятия, в большинстве своем, универсальны, в отличие от концептов и понятий обыденного языка, и различия, которые наблюдаются в языке науки, в терминологии в различных странах связаны не с национально-культурными особенностями, что мы ожидаем при исследовании обыденного языка, а с различными научными школами, и это совершенно иной подход, это опять же науковедческий подход, а не лингвокультурологический, ориентированный на когнитивные изыскания. Да и в самом научном языке степень концептуальности понятия может быть различной, и, может быть, вот эта сторона и представляет наибольший интерес.
Например, если оставаться в рамках фонологии, понятие «фонемы» безусловно универсальное понятие. Вся мировая лингвистика им пользуется, конкретные дефиниции могут различаться, но в них есть и нечто общее. В любом случае, если человек принимает понятие фонемы, то он понимает, что это нечто отличное от звука. Это универсалия для всего языка лингвистики, независимо от школы. И есть понятие «позиция», которое в разной степени представлено в фонологических школах. Известно, что это понятие играет центральную роль в Московской фонологической школе, некоторая роль ему приписывается в американской дескриптивной школе. А у Трубецкого практически нет понятия «позиции», и концепция Трубецкого отличается от концепции Московской школы, при всей их философской близости.
Подобным образом и когнитивно-концептуальный аппарат формируется по-разному. То есть, можно сказать, что формат знания о фонологии языка различный, хотя содержание описания одно и то же. Так, понятие «нейтрализация», безусловно, является концептуальным для системы Трубецкого, но не понятие «позиция», тогда как для Московской школы концептуальным является понятие «позиции», и некоторые московские фонологи вообще обходятся без понятия «нейтрализации», как, например, Р. И. Аванесов. И таких примеров можно привести немало из разных областей лингвистики. Все они говорят о том, что перед нами явление, отличное от «медянки» и даже «кислорода». Это нечто иное, это различные интерпретации, различные точки зрения, присущие разным школам и концепциям.
Но это концептуальное сравнение, которое мы провели в рамках научного языка, естественно вызывает вопрос о сравнительной концептологии в более широком смысле, и надо сказать, что этим занимаются, и довольно успешно, наши коллеги; в частности, волгоградская школа этим известна и в общем в России эта тема становится актуальной и перспективной – сравнительная концептология.
Сравнение концептов может касаться действительно универсальных по своему, как сказал бы Владимир Ильич Карасик, образному или денотативному компоненту, но различных по прочим компонентам, по оценочному и сигнификативному. И вот эта область интересна и менее исследована, чем просто отдельные концепты в языке, и, наверное, одна из ближайших конференций может поставить эту тему если не как главную, то как одну из приоритетных.
Например, безусловно, что в любой культуре присутствует в качестве одного из центральных, а может, для некоторых культур это самое центральное понятие – «Бога». Это важнейший концепт, необычайно сложный, многослойный, и сравнение концептуальных полей в разных языках может вскрыть дополнительные нюансы, которые мы можем не заметить, анализируя, скажем, только одну православную культуру или одну исламскую культуру, и это всегда будет именно культурно-ограниченный подход. И раз уж я упомянул этот концепт, то хотелось бы сказать, что из поля зрения когнитологов не должны ускользать и такие явления, когда в речи наблюдается деконцептуализация лексем, которые вообще выступают как название концепта (например, слово БОГ в русском языке). Орфография отражает двоякий статус этого слова: оно может быть наименованием концепта, то есть быть ядром концептуального поля {БОГ}, но может быть простой лексемой в таких выражениях, как «бог его знает», «как бог на душу положит». Совершенно очевидно, что в этих фразеологических (устойчивых) выражениях совершенно нет апелляции к концептуальному содержанию «БОГА», и это выражение в равной степени может говорить как носитель культуры с концептом БОГА, так и даже ее противник. Ну и естественно, что как концепт мы пишем «Бог» с большой буквы, а в приведенных выражениях большая буква была бы явной нелепостью.
Таким образом, существует внешне та же лексема, и в рамках чисто лексикологического анализа мы едва ли можем объяснить эту разницу; только в рамках когнитивно-концептуального анализа мы можем показать, что это две разных номинации Бога, что во фразеологизмах эта лексема не только деконцептуализируется, она даже становится своего рода местоименным элементом. Точно так же, как в выражениях типа «А кто за вами убирать будет, Пушкин?»: «Пушкин», безусловно, очень крупный культурный концепт для России, но в этом выражении ничего концептуального нет, здесь тоже происходит де-концептуализация, здесь именная лексема выступает как нечто вроде неопределенно-личного местоимения. Это одно явление, которое я хотел бы упомянуть.
Еще одно любопытное явление – это лексическая диверсификация в рамках концептуального поля. Понятно, что концепт редко ограничивается одной лексемой и, собственно, допустимо сформулировать правило, что отдельно взятая лексема не является концептом, это просто некое понятие. Оно может быть важным, а может быть менее важным в рамках данной культуры, но концепт тем и отличается, что это многослойное, емкое образование, которое группирует глубинные смыслы, которые нельзя установить другим путем, скажем, обычным ассоциативным анализом. И вот в связи с этим, не теряя мысли, несколько слов об ассоциативном анализе.
Этот метод тоже весьма распространен при уяснении когнитивных содержаний концептов, при установлении концептуального поля, то есть поля выражения концепта, и это совершенно справедливо, потому что, конечно, в основе концептуального поля не может не лежать ассоциативная связь. Но другое дело, что содержание ассоциаций может быть разным. Поэтому нельзя любой ассоциативный эксперимент представлять как эксперимент по выяснению концептуального содержания. Иначе получается, что любое слово-стимул, которое мы используем, должно объявляться концептом, но это совсем не обязательно, мы можем взять из списка ассоциаций любое другое слово, подставить в качестве стимула и проверить, будет ли сохраняться такое же соотношение или, наверняка, наступят какие-то сдвиги. То есть слово-стимул само по себе ничего не говорит, это всего лишь технический элемент эксперимента. Но концепт, когда мы исследуем его содержание, тоже задается как ассоциативная основа, и поэтому в рамках этой операции теряется граница между чисто психолингвистическим ассоциативным экспериментом и когнитивным экспериментом с выяснением концептуального содержания. И если мы сравним концептуальный анализ и чисто психолингвистический эксперимент, мы увидим, что концептуальные ассоциации не могут в точности совпадать с обычным ассоциативным экспериментом, что в них будут выявляться связи, которые на уровне простых элементарных связей лексических значений не выявляются, они выявляются только через концептуальное исследование данной культуры.
Так вот, я упомянул о степени диверсификации, которая должна указывать на степень концептуализованности данного понятия. Сравнение в разных языках и в разных культурах показывает, что одни и те же близкие или даже идентичные денотативные концепты, как правило, реализуются в разных несовпадающих концептуальных полях. Это одна из интереснейших областей исследования. Лексическая насыщенность поля (В. И. Карасик называет ее «номинативная плотность концепта») может быть разной. И чем важнее, чем значимее в контексте культуры данный концепт, тем естественнее ожидать большую лексическую диверсификацию концептуального поля. Причем это показатель не абсолютный и с течением времени может меняться. Как и все в языке, меняется и концептосфера. Причем опорные концептуальные смыслы остаются, но конкретное лексическое выражение концептов меняется: содержание концептуального поля может как расширяться, так и сужаться.