Классификаторы широко представлены, например, в китайском языке, где счетные конструкции строятся по формуле Q + Cl + N (т. е. квантификатор + классификатор + существительное; в примерах цифры обозначают тоны: 1 – высокий ровный, 2 – восходящий, 3 – циркумфлексный низкий, 4 – нисходящий, или падающий), ср.: si⁴ ba³ cha¹zi ‘4 вилки’ (Cl = ba³ для класса предметов, имеющих рукоятку; этимологически ba³ = ‘рукоятка’), liu⁴ zhi¹ qian⁴bi³ ‘6 карандашей’ (Cl = zhi¹ для небольших предметов типа ручек; этим. zhi¹ = ‘ветка’), san¹ lie⁴ huo³che¹ ‘3 поезда’ (Cl = lie⁴ для поездов; этим. lie⁴ = ‘ряд’), liang³ tiao² lu⁴ ‘2 дороги’ (Cl = tiao² для продолговатых предметов; этим. tiao² = ‘полоса’), yi⁴ zhang¹ chuang¹ ‘одна кровать’ (Cl = zhang¹ для плоских предметов; этим. zhang¹ = ‘лист’), qi¹ ben³ shu¹ ‘6 книг’ (Cl = ben³ для книгопечатной продукции; этим. ben³= ‘корешок’).
Во вьетнамском языке имеется аналогичная система классификаторов, ср.: hai¹ con¹ meo² ‘2 кошки’ (Cl = con¹ для животных; этим. con¹ = ‘животное’; цифровые обозначения тонов в соответствии с [Мхитарян 1959: 14]), bay⁵ cai⁵ ban² ‘5 столов’ (Cl = cai⁵для предметов; этим. cai⁵ = ‘вещь’), ba¹ con¹ cho⁵ ‘3 собаки’, но с другой стороны – ba¹ con¹ chim¹se⁴ ‘3 воробья’, где chim¹ означает ‘птица’, т. е. внешне chim¹se⁴ (букв. ‘птица воробей’) эквивалентно con¹ cho⁵ (букв. ‘животное собака’), но в первом случае сочетание неразложимо, будучи по существу сложным словом, означающим ‘воробей’, а во втором случае – разложимо. Поэтому в con¹ cho⁵ первый элемент является классификатором, а для chim¹ se⁴ как единого обозначения требуется новый классификатор con¹, хотя этимологически здесь уже присутствует один – chim¹ (см. [Нгуен Тай Кан 1963: 48]). Вряд ли можно отрицать типологическую значимость подобных фактов, ибо они наталкивают на мысль, что именно в сочетаниях типа con¹ cho⁵ или chim¹ se⁴ следует искать истоки рассматриваемого типа классификативных систем. И как не вспомнить удивительные и весьма знаменательные в контексте нашего рассуждения строки Н. А. Заболоцкого:
Спит животное собака,
дремлет птица воробей.
В целом сочетания «классификатор + существительное», выступающие в качестве единого члена предложения, восходят к аппозитивным сочетаниям двух существительных, связанных родо-видовым отношением; это таксономическая разновидность классификаторной системы. Другая разновидность, как видно из примеров, может иметь в своей основе прототипическую категоризацию, в которой целесообразно различать денотатный и сигнификатный варианты: в первом случае при «считывании» класса отправной точкой служит его типичный представитель (вариант образца), во втором – некий комплекс признаков, в разной степени представленных в членах данного класса (вариант доминанты); первый вариант демонстрирует китайский язык, второй – языки банту.
Переход от именного сочетания к сочетанию «классификатор + имя» и далее к грамматической классификативной форме существительного – это один из характерных случаев грамматикализации, предполагающей частичную или полную лексемную десемантизацию одного из компонентов. На этом пути формирующаяся классификативная категория может достигать высшей степени формализации, являющейся обратной стороной семантической прозрачности; обе эти характеристики присутствуют на шкале классификативности. Степень формализованности (или семантической непрозрачности) может иметь количественное выражение в виде отношения числа семантически мотивированных (т. е. отвечающих прототипической доминанте) членов класса к числу немотивированных. Образцом высокоформализованной классификативной системы служит индоевропейская категория грамматического рода, прототипической доминантой которой является семантическая оппозиция по полу «мужской – женский»: лишь часть одушевленных имен демонстрирует семантическую мотивированность (ср. аспирант – аспирантка, певец – певица, баран – овца, козел – коза и т. п.), тогда как для подавляющего большинства существительных категория рода является, по выражению А. Мейе, наиболее алогичной.
Наконец, есть еще одна характеристика, немаловажная для разграничения классификативных типов, – это степень эксплицитности, сопровождающая степень грамматикализации, но также не дублирующая ее. Эксплицитность (обсуждению которой посвящена работа Б. Хайне [Heine 1982]) понимается здесь как наличие четких показателей классификативной категории в самом существительном, и с этой точки зрения род не может считаться вполне эксплицитным ввиду наличия имен типа воевода, староста, соль, моль, течь, печь и т. д., противоречащих ожидаемому правилу «если существительное оканчивается на -а, то жен. род, если на согласный – муж. род», а также ввиду допустимости согласовательных моделей типа врач пришел / врач пришла по отношению к лицу женского пола.
Ближе всех к правому полюсу по признаку эксплицитности, при максимальной грамматикализованности классификации, находятся системы именных классов бантуского типа. В языках банту не только имеются разнообразные модели классного согласования, но и обязательные префиксальные показатели класса в самих существительных, благодаря чему предложение оказывается буквально пронизанным указаниями на класс вершинного компонента в именных группах и в сказуемом. Приведем в качестве примера фразу на языке суахили из повести танзанийского писателя М. М. Мулокози «Форт Мианзи» [Mulokozi 2006: 7–8] (подчеркнуты показатели классов, обозначенных цифрами, и согласователи):
‘Большой огонь был разожжен перед домом, и был здесь молодняк, который набивал животы, тыкаясь в вымя своих матерей, а те стояли, вылизывая своим детенышам спины с любовью и радостью’.
Здесь можно видеть согласовательную цепочку, возглавляемую существительным moto ‘огонь’ (3-й кл., показатель m-): m-/m-/u-/u-; цепочку, возглавляемую словом ndama ‘детеныши домашних животных’ (10-й кл., нулевой показатель): ∅-/wa-/wa-, ср. аналогичную цепочку при слове mama ‘матери (мн. ч.)’ (в данном случае – о животных, 10-й кл., нулевой показатель): ∅-/wa-/wa-. В этих примерах отражается инновация языка суахили, состоящая в том, что в сфере согласования одушевленных имен, принадлежащих к различным именным классам, обнаруживается тенденция к унификации согласовательной модели по образцу личных классов, – в нашем случае это согласователь wa-, изначально соотнесенный с 2-м классом (ср.: 1-й кл. m-tu ‘человек’ – 2-й кл. wa-tu ‘люди’).
Виноградов 1990 – Виноградов В. А. Вариативность именных классификаций // Языки мира. Проблемы языковой вариативности / Под ред. В. Н. Ярцевой. М.: Наука, 1990.
Виноградов 1993 – Виноградов В. А. [одушевленность] в сфере классификативной семантики // Philologia slavica. К 70-летию Н. И. Толстого. М.: Наука, 1993.
Зализняк 1967 – Зализняк А. А. Русское именное словоизменение. М.: Наука, 1967.
Мхитарян 1959 – Мхитарян Т. Т. Фонетика вьетнамского языка. М.: Изд. вост. лит., 1959.
Нгуен Тай Кан 1963 – Нгуен Тай Кан. К вопросу о классификаторах во вьетнамском языке // Филология стран Востока. Л.: Изд. ЛГУ, 1963.
Ожегов, Шведова 1992 – Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М.: Азъ, 1992.
Greimas 1966 – Greimas A. J. Sémantique structurale. Paris: Libraire Larousse, 1966.
Heine 1982 – Heine B. Morphological explicitness in African languages // Seiler H. (ed.). Apprehension II. Köln, 1982.
Mulokozi 2006 – Mulokozi M. M. Ngome ya Mianzi. Dar es Salam, 2006.
Pottier 1967 – Pottier B. Présentation de la linguistique. Fondements d’une théorie. Paris: Edition Klincksieck, 1967.
Tucker 1967 – Tucker A. N. Introduction // Snoxall R. A. Luganda-English dictionary. Oxford, 1967.
Язык и культура: взаимодействие и взаимопроникновение151
Тема, указанная в заголовке, широка и многоаспектна; она принадлежит области, где смыкаются исследовательские интересы разных гуманитарных наук – филологии, истории, культурологии, философии, этнологии. Именно с этой неисчерпаемой темой и рядом смежных тем связаны десятилетия плодотворных научных изысканий Г. Г. Гамзатова, его общественной и административной деятельности. В данной статье будут затронуты некоторые вопросы, представляющиеся актуальными в рамках указанной темы, в том числе дискуссионные вопросы, нуждающиеся в уточнениях и комментариях.
Прежде всего необходимо обозначить точку отсчета, в качестве каковой примем утверждение о том, что культурология и лингвистика – это науки, имеющие свои собственные объекты изучения, несмотря на близость некоторых предметов изучения или некоторых их аспектов. В этом легко убедиться, если вдуматься в содержание таких формулировок тем, как «История русской культуры» и «История русского языка» – различие объектов исследования очевидно. Появление же тяжеловесного термина лингвокультурология не должно означать появления новой дисциплины на месте двух прежних; этот термин обозначает лишь круг проблем, в равной мере актуальных с точки зрения той и другой науки.
Проблема связи языка и культуры охватывает несколько аспектов. Если условно представить понятия ‘ЯЗЫК’ и ‘КУЛЬТУРА’ как два полюса исследуемого пространства явлений, то одни аспекты указанной проблемы будут ближе к полюсу ‘ЯЗЫК’, другие к полюсу ‘КУЛЬТУРА’. Новый подход, обозначаемый лингвокультурологией в ее наиболее распространенном понимании, охватывает почти все это пространство, в том числе и многие из тех вопросов, которые принято было относить к социолингвистике и этнолингвистике, т. е. по существу лингвокультурология превращается из подобия отдельной дисциплины в наддисциплинарную идеологию.