поэт, но статус этого слова в русской культуре отнюдь не однозначно концептуальный, хотя в определенных субкультурах и тем более в идиокультурах он становится концептом. Если мы поменяем ассоциативную пару «Пушкин – поэт» на обратную, то на стимул «поэт» совсем не обязательно каждый русский назовет Пушкина: личные культурно-литературные пристрастия могут взять верх, и человек назовет, например, Блока или Есенина. Ясно, что из подобных опытов нельзя с очевидностью вывести точные концепты, отличные от своих воплощений, поскольку ассоциативный эксперимент – не итог, а лишь преамбула концептуального анализа.
Границы концептуальных полей нерезки и подвижны, а это означает, что в поле концепта могут втягиваться новые элементы, и сила аттракции прямо пропорциональна мощности концепта и массе его поля. Источником расширения того или иного концептуального поля и даже самой концептосферы могут стать культурные контакты, пропущенные сквозь призму искусства. Яркие примеры дает сфера художественного перевода. Русской культуре повезло не только с поэтами, но и с переводчиками, особенно с теми, кто сами были выдающимися поэтами. Б. Л. Пастернак переводил многих грузинских поэтов и среди них – одного из тончайших лириков, поэта первой половины XIX в. Н. Бараташвили. Так в русскую поэзию, а через нее – в русскую культуру вошло стихотворение, дающее толчок для превращения эпитета синий в концепт СИНИЙ ЦВЕТ.
Цвет небесный, синий цвет
Полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал
Синеву иных начал.
И теперь, когда достиг
Я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам
Голубого не отдам.
Он прекрасен без прикрас.
Это цвет любимых глаз.
Это взгляд бездонный твой,
Напоенный синевой.
Это цвет моей мечты,
Это краска высоты.
В этот голубой раствор
Погружен земной простор.
Это легкий переход
В неизвестность от забот
И от плачущих родных
На похоронах моих.
Это синий, негустой
Иней над моей плитой.
Это сизый, зимний дым
Мглы над именем моим.
В контексте творчества великих художников даже сама их биография может стать источником проникновения инокультурных фактов, становящихся через личное переживание поэта, вылившееся в художественное произведение, фактом его национальной культуры, на что проницательно указал Г. О. Винокур [1927: 37]. Замечательным примером тому служит пушкинское «К морю», свидетельствующее о том, что смерть Наполеона, будучи фактом политической истории Европы, в такой же мере является фактом личной жизни Пушкина:
Одна скала, гробница славы…
Там погружались в хладный сон
Воспоминанья величавы:
Там угасал Наполеон.
Там он почил среди мучений.
И вслед за ним, как бури шум,
Другой от нас умчался гений,
Другой властитель наших дум.
Исчез, оплаканный свободой,
Оставя миру свой венец.
Шуми, взволнуйся непогодой:
Он был, о море, твой певец.
Так конкретное переживание в личной жизни поэта навсегда сомкнуло имена Наполеона и Байрона в нашем культурном (но не историческом!) сознании – и это уже факт русской национальной культуры.
Контакты разноязычных литератур и культур служат важнейшим источником обогащения принимающей культуры, чья концептосфера получает порой компоненты, которые выдвигаются на передний план в развитии тем и мотивов многосложных метаконцептов. Так произошло со знаменитыми «Журавлями» Расула Гамзатова, чей стих в переводе в виде песни стал одним из самых ярких и опорных проявлений темы утрат в рамках концепта ВОЙНА и существенно способствовал эмоциональному углублению смыслового содержания концепта СОЛДАТ.
Концепт по определению, в силу своей природы, есть продукт логического анализа. Но мир культуры шире и глубже сферы рационально обнаруживаемых и концептуально формулируемых смыслов. Культура содержит также иррациональную сферу эмоциональных смыслов, исследовать которые значительно труднее, чем обсуждавшиеся выше концепты. «Мы чувствуем в одном мире, но мыслим и даем названия в другом; мы можем установить соответствие между обоими мирами, но бессильны заполнить расстояние между ними» [Пруст 1936].
Винокур 1927 – Винокур Г. О. Биография и культура. М.: ГАХН, 1927.
Степанов 1997 – Степанов Ю. С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М.: Языки русской культуры, 1997.
Пастернак 1989 – Пастернак Б. Л. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 2. М.: Художественная литература, 1989.
Пруст 1936 – Пруст М. Собрание сочинений. Т. 3. В поисках утраченного времени. Сторона Германтов / Пер. А. А. Франковского. Л., 1936.
Якобсон 1975 – Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М.: Прогресс, 1975.
Raddcliff-Brown 1940 – Raddcliffe-Brown A. On joking relationships // Africa. 1940. Vol. XIII. No. 3. (Русск. пер.: Рэдклифф-Браун А. Р. Структура и функция в примитивном обществе. М.: Восточная литература, 2001.)
Языковые форматы культуры как знания152
Данное сообщение посвящено теме «Языковые форматы культуры как знания». В основе этой темы лежит представление о том, что культура представляет собой совокупное коллективное знание или комплекс знаний (что, может быть, точнее) и этот комплекс знаний имеет свое языковое соответствие. Культура современных постиндустриальных обществ характеризуется мозаичностью, сосуществованием различных субкультур, что резко отличает наше общество от традиционных с их одномерными языческими императивами. Эта особенность связана с тем, что к культуре относится любой коллективный духовный продукт или индивидуальный продукт, находящийся в коллективном пользовании или переживании. Так появляются параллельные или пересекающиеся субкультуры, которым соответствуют свои культурные коды. С термином «субкультура» соотносится ряд смежных терминов, например «контркультура», но в таком обозначении может явно или неявно скрываться оценочный момент, что в научном описании нежелательно, поэтому понятие и термин «субкультура» представляются наиболее подходящими (см. убедительный анализ этого вопроса в [Щепанская 2004: 27–31]).
Носитель национальной культуры может принадлежать только к одной субкультуре, например криминальной, но может быть бикультуралом, который, подобно билингву, является носителем двух или более субкультур. При этом всякая культура (и субкультура) нуждается в тех конструктивных компонентах, которые можно назвать языковыми скрепами культуры. В роли таковых выступают прежде всего лексиконы, речевые стили, а также нормы звуко- и словоупотребления. Мы помним, как в свое время мы учили по Ленину, что в каждой национальной культуре есть две культуры. Но Ленин шел не от культурологии, а от идеологии и имел в виду противопоставление двух идеологий – буржуазной и пролетарской. Мы знаем сегодня, что культура устроена гораздо сложнее. Поперек идеологии залегают когнитивно мотивированные культурные горизонты, образующие определенную иерархию, и поэтому разумно исходить из принципа множественности субкультур.
К скрепам культуры относятся, с одной стороны, нормативное произношение, нормы письменной речи, но также и то, что не является по общепринятой точке зрения нормативным, т. е. лексиконы и субнормы, обслуживающие специфические сферы общения (ср., например, лексикон одной из недавних субкультур – хиппи [Рожанский 1992]). И вот тут бы я хотел подчеркнуть одну, на мой взгляд, важную особенность языковых форматов субкультур. Всякая культура (и субкультура) имеет в своем основании принцип самодостаточности (автаркии), при этом имеется в виду как самодостаточность когнитивная, так и коммуникативная. Можно даже сказать, что это условие существования субкультуры. Если она не имеет когнитивно-коммуникативной самодостаточности, то она либо распадается, либо вливается в другую субкультуру, более мощную и развитую. Но с другой стороны, чем культура выше, тем она открытее к контактам с другими культурами. Вот на этом балансе и покоится развитие всякой культуры: с одной стороны, внутренняя самодостаточность, с другой стороны, возможность и потребность межкультурных контактов.
Самодостаточность культуры означает самодостаточность культурных отправлений, и по характеру этих культурных отправлений мы можем судить о типах культуры – это один из параметров типологизации субкультур. Культура есть комплекс облигаций, типология которых также задает сетку культурных типов. В рамках субкультур обычно вырабатываются определенные поведенческие стереотипы, которые сами становятся элементами комплексного кода данной субкультуры. Столь же типичны своего рода символы или «пароли», служащие сигналами «свой – чужой» (подобно аналогичной системе в военной авиации), причем наряду с невербальными, вещными символами могут выступать и речевые, например фонация или специфические коннотации общеупотребительных слов (ср.: не догоняю = не понимаю). Таким образом, если общность лексических значений формирует языковой коллектив, то общность коннотативных смыслов формирует речевой коллектив, соответствующий в определенных случаях (при замкнутости круга воспринимающих) той или иной субкультуре.
Представляется, что общая культура, имеющая мозаичную структуру, состоит из иерархически неравноправных субкультур, которые образуют вертикальную иерархию, причем эта вертикальная иерархическая структура образует несколько когнитивных горизонтов, все более расширяющихся по мере того, как мы переходим от более простых к более сложным типам субкультур. Чтобы стать объектом исследования, объектом когниции, данная субкультура должна рассматриваться с точки зрения более высокой субкультуры. Чем ниже субкультура, тем меньше ее возможность самоизучения. Это объясняется ограниченностью ее когнитивного потенциала и отсутствием метаязыка, способного сформировать дескриптивные фреймы исследования.