Исследовав детально почти все африканские языки, имеющие сингармонизм, Гринберг пришел к выводу, что за возможным исключением языка тив, где сингармонизация осуществляется в первую очередь по бемольности, все остальные языки представляют в качестве основной просодической оппозиции различие «относительная высота – относительная низкость». Сопоставляя этот результат с данными языков Евразии, где преобладает тональный сингармонизм, Гринберг формулирует гипотезу о связи между характером сингармонизма и общей теорией Якобсона об иерархии ДП: основным принципом гармонии является вторичный признак, присутствующий лишь тогда, когда присутствует базисный признак [Greenberg 1963: 37].
Под базисными понимаются в первую очередь те признаки, которые образуют первичный треугольник, т. е. абсолютная тональность и абсолютная компактность. Из гипотезы Гринберга следует, что первичная, или абсолютная, высота, которая универсальна в фонологических системах и потому не обусловлена никакими другими оппозициями, никогда не встречается в качестве первичного принципа вокальной гармонии [Ibid.: 37]. Таким образом, одним из типологических условий существования сингармонизма по компактности является наличие парадигматической градации по этому признаку, свойственной африканским языкам. Классическим примером, подтверждающим гипотезу Гринберга, могли бы служить «туранские» языки, где различия по компактности носят абсолютный характер и данный признак не участвует в гармонии.
4.2. Однако сингармонический ареал не исчерпывается «туранскими» и африканскими языками. Нельзя забывать о большой группе палеоазиатских языков, в которых сингармонизм хотя и развит слабее, но имеет тем не менее весьма четкую схему, противоречащую к тому же гипотезе Гринберга (вернее, следствию из этой гипотезы). В самом деле, рассмотренные выше примеры не оставляют сомнения в том, что 1) сингармонизм в этих языках работает, 2) сингармонизация осуществляется по признаку компактности, 3) компактность не градуирована и носит абсолютный характер.
Парадигматика палеоазиатского вокализма отличается от вокализма африканских языков наличием лишь двух компактностных подуровней. Например, в системе типа
надо говорить о меризматическом противопоставлении «компактность (II): диффузность (I)», хотя с фонетической (субстанциональной) точки зрения такое распределение гласных по подуровням нелогично, поскольку /æ/ более открыто, чем /е/. Из последнего факта можно было бы заключить, что в данной системе присутствует вторичное разбиение (структурирование) по признаку открытости (высоты), и тогда никакого противоречия с гипотезой Гринберга не возникает. Но такое заключение повлечет за собой более серьезную ошибку – смешение субстанциональной и структурной точек зрения.
Надо полагать, что Гринберг имел в виду именно субстанциональную компактность, т. е. в абсолютном смысле открытость гласных, когда говорил об абсолютной (первичной) высоте. Тогда относительная высота является результатом фонологического структурирования субстанциональной системы. Пример такого структурирования был рассмотрен в предыдущем параграфе, когда анализировался вокализм ибо. Само собой разумеется, что относительная высота, или компактностная градация, предполагает наличие абсолютной высоты: согласно типологическому закону Трубецкого – Якобсона, в каждом языке имеется фонологически значимое различение по компактности.
Логика Гринберга понятна и неуязвима. Было бы безнадежным занятием искать противоречия в его рассуждениях. Действительно, сопоставление «туранского» вокализма и, например, вокализма ибо показывает, что в одном случае имеет место абсолютное различение по компактности /iüyu : еöао/, а в другом – по степени компактности /i : е : ε : а = u : ө : о : ɔ/. При этом в ибо, в отличие от «туранского» языкового типа, структурная схема не совпадает с субстанциональной. Для ибо необходимо считать существенным различие знака при символе признака компактности – диффузности: +Cp° (1-й подуровень) : –Cp° (2-й подуровень) : –Cp (3-й подуровень) : +Cp (4-й подуровень). Поэтому в ибо, как и во всех языках с градацией по компактности, недопустимо спонтанное компактностное варьирование гласных, тогда как в языках, обладающих лишь двумя компактностными подуровнями, каждой гласной соответствует определенная зона компактностной вариации. Например, в русском языке /е/ может реализоваться как в виде [е], так и в виде [ε] (в этом случае относительная высота русских гласных используется как сигнализатор фонологически существенного признака диезности, фигурирующего в качестве слоговой просодии).
Однако построение Гринберга уязвимо в другом отношении. Не сомневаясь в плодотворности различения субстанционального и структурного аспектов фонологических систем, резонно поставить вопрос, какой смысл вкладывается в понятие первичного (абсолютного) и вторичного (относительного) характера признака. В дефиниционной модели Якобсона хотя и говорится о генезисе детской речи, тем не менее понятие первичного треугольника трактуется скорее как конструктивное, а не как хронологическое. Первичный треугольник синхронного плана первичен лишь в том смысле, что он образует ту примитивную структуру, варьирование которой создает операциональную (а не генетическую) картину становления более расчлененной системы. Конечно, между этим внутренним развертыванием примитивной структуры и генетическим развитием исходной протосистемы может и должно существовать определенное соответствие, но это особый вопрос, требующий специального рассмотрения. А пока мы работаем в синхронном аспекте, надо помнить о чисто операциональном понимании термина «первичный треугольник». Это одна сторона дела.
С другой стороны, субстанциональная и структурная точки зрения не следуют друг за другом как два этапа описания, вытекающие один из другого, а сосуществуют, представляя разные проекции одного и того же объекта. Вопрос состоит лишь в том, когда и для каких целей одна из них оказывается предпочтительнее.
Едва ли надо в настоящее время доказывать истинность давно обоснованного тезиса, что существенность и свойства лингвистической единицы определяются не локализацией ее в пространстве физических характеристик, а местом в парадигме, обладающей подчас изумительной способностью изменить до неузнаваемости первичный облик фонемы путем наделения ее такими функциями, которые непредсказуемы на основе чисто физических свойств. Лучшим примером тому может служить консонантизм нама, столь неподражаемо описанный Трубецким [Трубецкой 1960: 188]. Сказав, что /æ/ более открыто с фонетической точки зрения, чем /е/, мы ни на шаг не продвинемся в понимании механизма языкового синтеза, пока не обратимся к тому, что надстраивается над физической плотью языка и носит имя языковой системы, структурированной на основе семиотических соображений. Впрочем, следует отметить, что установившееся в современной лингвистике деление языковых событий на системные (относящиеся к структурному аспекту) и внесистемные (относящиеся к субстанциональному аспекту) ошибочно, если придавать ему абсолютное значение. Физический аспект языка также образует систему, и она определенным образом структурирована, только это не та система и не те структуры, которые составляют квинтэссенцию лингвистики как семиологической дисциплины.
4.3. Привлечение Гринбергом субстанционального аспекта для объяснения меризматического механизма сингармонизации вызывает двоякого рода возражения. Первое касается общего теоретического принципа, согласно которому основанием сингармонизации является вторичный признак, сопровождающий базисный, или абсолютный. Из рассуждений Гринберга невольно следует, что система, построенная на абсолютных признаках, не структурирована с «эмической» точки зрения. Это может, однако, иметь место лишь при условии, что абсолютные признаки относятся к субстанциональной сфере. Но тогда непонятна ссылка Гринберга на теорию Якобсона, оперирующую как раз с элементами структурного аспекта. Первичный треугольник – понятие эмическое, а не этическое, и этот треугольник образует примитивную фонологическую структуру. Следовательно, это уже не субстанциональный аспект, и тогда гипотеза Гринберга утверждает, что основанием сингармонизации не может быть признак, входящий в первичный треугольник, что полностью противоречит действительности. Это обстоятельство составляет содержание нашего второго возражения.
Непоследовательность Гринберга проявляется и в том, что он допускает существование фонологической системы с абсолютным (т. е. субстанциональным) характером признака. Так, его сопоставление африканских и урало-алтайских языков призвано, по-видимому, показать, что компактность фигурирует в первых как вторичный, т. е. структурированный, признак, а в последних – как абсолютный, чем, по его мнению, и объясняется отсутствие компактностной сингармонизации в «туранских» языках. Однако в этом и состоит весьма типичное для американской лингвистики невнимание к принципу уровневой иерархии: из того, что структурированная система не отличается по распределению некоторого признака от неструктурированной, вовсе не следует, что в ней данный признак присутствует в абсолютном, т. е. субстанциональном, облике. Всякая «эмическая» система есть система структурированная, и потому всякий признак в ней функционален. Иными словами, либо это фонологическая система, и тогда все признаки в ней вторичны, в понимании Гринберга, либо, если они первичны, это субфонологическая система.
Сингармонизм же как лингвистический процесс – не только не субфонологическое явление, но явление суперфонологическое. Поэтому субстанциональный критерий в данном случае не может считаться релевантным. Особенности сингармонизации следует искать не в различии субстанциональной и структурной схем, а в особенностях самой фонологической и грамматической структуры языка. Грамматической проблематики сингармонизма мы сейчас касаться не будем. Что же касается фонологической обусловленности типа сингармонизма, то здесь не может быть случайным совпадение основных сингармонических тенденций (тональный, бемольный и компактностный сингармонизм) с примитивной фонологической структурой, покоящейся на этих трех признаках.