Нет необходимости давать лингвистическую интерпретацию этих принципов – смысл их очевиден; отметим лишь, что низший таксон в биологической таксономии соответствует категории вида и в целом иерархия этой таксономии (вид – род – семейство – отряд – класс – тип – царство) онтологически отлична от классификационной иерархии в лингвистике64.
Эволюционная таксономия в биологии является традиционным и пока что преобладающим типом классификации. Но наряду с ней с шестидесятых годов получает распространение так называемая фенетическая таксономия, основанная на количественном анализе физических сходств между организмами в терминах различительных признаков. По своему характеру этот тип таксономии является антиэволюционным; «фенетические таксономисты не считают относящимися к делу как филогенетическую историю организмов, так и генетическое строение» и поэтому ориентируются не на генетическое, а на «фенетическое сходство» [Рьюз 1977: 219]. Такой подход к таксономии аргументируется следующим соображением, высказанным теоретиками фенетического направления Р. Сокэлом и П. Снитом: «Мы не можем использовать филогению для классификации, поскольку в огромном большинстве случаев филогении неизвестны» [Sokal, Sneath 1963: 21], вследствие чего «любое рассуждение о прошлом или о генетических основаниях должно проводиться после классификации, а не до нее или во время ее» [Рьюз 1977: 237]. Фенетическая таксономия отличается от эволюционной не только своей ориентацией, но и нефиксированностью количества классификационных уровней (таксонов), поскольку число определяемых степеней сходства может быть каким угодно в зависимости от намерений исследователя, стремящегося либо к дробной, либо к укрупненной классификации. При этом в качестве таксономических параметров используются количественные коэффициенты подобия, вычисляемые для каждого из различительных признаков, отбор которых не имеет жестких ограничений и производится с таким расчетом, чтобы охватить «как можно более широкий диапазон аспектов организма. Этот диапазон включает морфологические, физиологические, поведенческие признаки, а также экологические признаки и признаки географического распределения» [Рьюз 1977: 223].
Таким образом, фенетическое направление в биологической систематике представляет собой, если выражаться в более привычных для лингвистов терминах, не что иное, как типологическую классификацию, за которой признается самостоятельный статус и только в пределах которой предлагается решать проблемы генетического порядка. Примечательно и вряд ли случайно, что «фенетический вызов» традиционной таксономии в биологии был брошен примерно в то же время, когда послевоенная лингвистика переживала типологический бум, сопровождавшийся эпистемическим анализом сравнительно-исторического направления под типологическим углом зрения65. Наиболее близким лингвистическим соответствием фенетической таксономии с ее количественными коэффициентами подобия является квантитативная типология Дж. Гринберга, ставшая самым значительным достижением в теории типологии со времен Э. Сепира66. Сам Гринберг, однако, будучи в равной мере и типологом, и компаративистом, никогда не пытался подчинить одно направление исследования другому даже на уровне таксономии – в этом отношении биологи-фенетисты нашли своего союзника в лице А. Кребера, решительно высказавшегося в пользу единой лингвистической таксономии, которая может быть получена лишь при условии «оперирования механизмами, переступающими понятие генетического единства» [Kroeber 1960: 21]. Любопытно, что Кребер, увидевший основу такой таксономии в типологии Гринберга, ссылается на биологию, где, по его мнению, рациональной и естественной классификацией может быть только генетическая классификация (в отличие от лингвистики, имеющей дело с более сложными гетерогенными феноменами), – а между тем именно в те дни в биологии формировался новый, антигенетический подход к таксономии.
Факты подобного рода и, в частности, выдвижение типологических аспектов и методов исследования на авансцену теоретических и методологических поисков в двух онтологически несхожих дисциплинах, а также связанный с этим пересмотр традиционных «эволюционистских» подходов (стимулированный и развитием кибернетики с ее поиском универсальных структурных механизмов, регулирующих функционирование саморазвивающихся систем, к которым относится и язык, что в нашей науке косвенно выразилось в возникновении трансформационно-генеративного подхода к описанию языка в синхронии и диахронии, а в биологии – в развитии бионики) – все это свидетельствует о наличии глубинных и не всегда, быть может, осознаваемых самими исследователями «обратных связей» между парадигмами различных наук. В современной биологии происходит, как можно полагать, переоценка прежней эволюционистской парадигмы как в плане механизмов эволюции, так и в плане соотношения систематики и морфологии. Аналогичный процесс наблюдается и в «эволюционной лингвистике», где классический сравнительно-исторический метод подвергается теоретическому совершенствованию и обогащению новыми исследовательскими приемами. Это обстоятельство позволило Э. А. Макаеву сделать вывод, что «современный этап сравнительного языкознания характеризуется наличием незавершенной парадигмы» [Макаев 1977: 14], пришедшей на смену завершенной парадигме младограмматиков.
Существуют два пути преодоления незавершенности парадигмы науки, которые могут сочетаться и которые условно обозначим следующим образом: 1) посредством интенсификации того или иного метода (или направления), 2) посредством его экстенсификации. В современной генетике оба эти пути представлены, по-видимому, молекулярной биологией, с одной стороны, и популяционной генетикой – с другой: переход от уровня индивида на молекулярный уровень превращает ген из абстрактной формальной единицы в материальную структуру, обладающую определенными физико-химическими свойствами; переход же на уровень популяции позволяет представить эволюцию en masse с учетом сложного взаимодействия генотипов друг с другом и с внешней средой (см.: [Рейвин 1967: 10]). Оба указанных пути преобразования научной парадигмы представлены и в лингвистике, причем второй путь непосредственно связан с той таксономической проблематикой, которая обсуждается в настоящей работе.
Экстенсификация компаративистики как способ преодоления незавершенности ее парадигмы
Прогресс любой научной дисциплины имеет в своей основе такой важный импульс развития человеческого познания, как стремление к повышению объяснительной силы общей теории и исследовательских процедур. Это достигается двумя способами – интенсификацией или экстенсификацией научной эпистемики (теоретико-методологического комплекса), причем в разные периоды развития науки тот или иной способ играет относительно более важную роль. Для прогресса молодой научной дисциплины на первых порах более естественна интенсификация, предполагающая повышение экспланаторности дисциплины в рамках ее собственного эпистемического комплекса. На определенном этапе возникает необходимость экстенсификации, сущность которой в общем плане выражается в том, что «границы между науками превращаются в центры науки», и это касается как границ между онтологически разными науками, так и границ между отдельными дисциплинами одной науки [Иванов 1958а: 34]. Экстенсификация предполагает расширение эпистемики той или иной дисциплины путем привлечения концепций, методов и результатов, характерных для другой научной дисциплины.
История компаративистики демонстрирует попеременное и одновременное использование обоих способов повышения объяснительной силы этой лингвистической дисциплины. Если начальный этап развития индоевропейского сравнительно-исторического языкознания, связанный с именами Р. К. Раска, Ф. Боппа, Я. Гримма, А. X. Востокова, характеризуется явным преобладанием интенсификации, то в концепции А. Шлейхера уже видна попытка соединить ее с экстенсификацией путем «биологизации» понятия языковой эволюции. Отказ от шлейхеровского натурализма привел к созданию младограмматической концепции, которая знаменовала новый этап интенсивной разработки сравнительного языкознания. Самым замечательным примером интенсификации компаративистики, не имеющим себе равных во всей ее истории, явилась теория индоевропейского вокализма, изложенная в знаменитом «Мемуаре» Ф. де Соссюра; выросшая на его основе ларингальная теория (Е. Курилович) и теория индоевропейского корня Э. Бенвениста – это примеры дальнейшей интенсификации компаративистики, актуальные и в наши дни [Соссюр 1977; Бенвенист 1955: 178–204]67. Развитие компаративистики не оставалось в стороне от прогресса общелингвистических представлений о языке, от возникновения новых концепций, направлений и общих методов описания языка. Каждая более частная лингвистическая дисциплина испытывает влияние общетеоретических инноваций, и такой путь интенсификации свойствен также компаративистике. В качестве иллюстрации можно сослаться на внедрение фонологических принципов в историческую лингвистику и создание диахронической фонологии, у истоков которой стоят Е. Д. Поливанов и Р. О. Якобсон [Поливанов 1928; Jakobson 1931]; на протяжении двух последних десятилетий наблюдается формализация и математизация сравнительно-генетических приемов исследования языка и попытки вооружить компаративистику методами генеративной лингвистики68. Интенсификация генетических исследований может достигаться и путем пересмотра и расширения диапазона компарации. Хорошим примером в этом отношении служит давняя проблема индоевропейских гуттуральных: привлечение новых данных (в частности, из анатолийских языков) заставило отказаться от классификации индоевропейских языков на два типа (centum и satǝm) (см.: [Иванов 1958б]), а расширение компарации за пределы этой семьи позволило по-новому поставить вопрос о генезисе трех рядов гуттуральных [Иллич-Свитыч 1964]. Источником интенсификации компаративистики уже в течение нескольких десятилетий служит также лингвистическая география, в которой «некоторые пространственные соотношения можно переосмыслить как временные» [Иванов, Топоров 1966: 16] и которая способна внести ощутимый вклад в относительную хронологизацию и локализацию фактов, изучаемых компаративистикой (см.: [Климов 1973: 71–80]).